Хозяин Фалконхерста

Одевшись, Драмжер распахнул дверь, наслаждаясь свежестью и прохладой утра после спертого воздуха хижины, где перемешались ароматы дыма, подгоревшей свинины, гнилых овощей, пота, мочи и помоев. Он набрал в легкие побольше воздуху, радуясь его чистоте, и, схватив бутыль из тыквы, зачерпнул в нее воды и опрокинул себе на голову. Волосы его были так густы и курчавы, что вода повисла на них сверкающими каплями, которые разлетелись густым веером, стоило ему тряхнуть головой. Он вытер лицо полой рубахи, снова зачерпнул в тыкву воды и принес ее, полную до краев, в хижину.

— Ну, что, поднять Олли?

— Да, побрызгай на него, — согласилась Жемчужина.

Драмжер вскарабкался на чердак, постаравшись не расплескать воду. Окликнув Старину Уилсона и не получив ответа, он опорожнил тыкву на лицо спящего.

Здоровяк разом сел. Вода сбегала по его щекам и груди, но он только ухмылялся, не помышляя о мести. Старина Уилсон почти не ведал чувств.

— Пора вставать! — напомнил ему Драмжер и стал спускаться.

Старина Уилсон зевнул и сбросил одеяло. Натянув штаны, он, пренебрегая лестницей, нырнул в люк и повис на руках, едва не касаясь ногами кровати Люси. Разжав пальцы, он рухнул на кровать и улыбнулся старухе так же широко, как только что Драмжеру. Старина Уилсон любил всех на свете, так как по простоте душевной понятия не имел о ненависти. Он редко открывал рот, никогда не имел собственных мыслей, беспрекословно подчинялся приказам и ни на кого не держал зла. Даже в драке он не питал злобы к противнику. Он мог выдавить ему глаз, разорвать рот от уха до уха, раздавить мошонку — и все это без всяких личных чувств к истязаемому. Он дрался, потому что получал от массы Хаммонда приказ драться; когда масса Хаммонд приказывал ему убить соперника, он поступал согласно приказанию, сохраняя при этом свою жизнерадостность.

Его огромная фигура выдавала немереную силу, но на красивом, хоть и жестоком лице не было ни малейшего выражения. Он подчинялся только телесным побуждениям. Будучи голоден, он набрасывался на пищу; испытывая сонливость, заваливался спать; ощущая потребность в женщине, хватал первую, подвернувшуюся под руку, швырял ее наземь и получал свое. Он дрался, когда хозяин устраивал для него бои, и почти всегда выходил победителем благодаря напору, гигантскому росту и бычьей силе. В боях он получил совсем немного травм: у одного уха недоставало мочки, один мизинец был свернут, на лице и теле красовалось несколько шрамов, но этим все и ограничивалось, хотя он провел примерно два десятка боев, принеся хозяину больше тридцати тысяч долларов. Он был одной из достопримечательностей плантации Фалконхерст — знаменитым борцом Хаммонда Максвелла, чистокровным выходцем из племени мандинго — и вместе с плодородными полями и шестьюстами рабами, выращиваемыми для последующей продажи, обеспечивал славу хозяина.

Сейчас Старину Уилсона мучил голод. Он уставился на деревянную миску, в которую Жемчужина накладывала овсянку, с удовлетворением отметил, что она не поскупилась на свиной жир, и приступил к насыщению, смакуя еду и благодарно поглядывая на мать.

Драмжер ел не так жадно, однако умял не меньше Олли. Уступая единоутробному брату в размерах, он, несмотря на юность, почти не отличался от него телосложением. Впрочем, он совсем не походил на него лицом. Старина Уилсон был силен и красив, как истинный дикарь-африканец: приплюснутый нос, широкие ноздри, толстые губы, хотя кожа у него была не черная, как у жителя джунглей, а приятно-коричневатая, с рыжеватым оттенком. Что до Драмжера, то в его облике не было ни капли дикости, присущей Старине Уилсону: его более короткий и менее приплюснутый нос шел прямо от переносицы, как у классической греческой статуи; ноздри у него были более чуткие и не такие раздутые. Глаза темно-карие, почти черные, и не так глубоко посаженные, как у Олли, а губы — полные, темные, влажные — отличались капризным рисунком; зубы у Драмжера были белые и ровные. Кожа светлее, ярче, чем у брата, с медным отливом. Но главная разница заключалась в волосах: голову Олли венчала грубо нахлобученная копна жесткой спутанной шерсти, у Драмжера волосы, напротив, блестели и свивались в плотные завитки, которые приходилось подстригать не реже раза в месяц.

— Как ты думаешь, масса Хаммонд продаст меня в этом году? — спросил Драмжер у Олли, не надеясь на ответ, однако, к своему удивлению, услыхал:

— Не знаю, парень. Вот мне хотелось бы, чтобы меня продали. Тут всех продают, кроме меня. Смотрю, смотрю, как они уходят, а сам ни с места. Почему так, мать? — В его вопросе прозвучало любопытство.

— Потому что ты — бойцовый негр массы Хаммонда. Он забавляет тобой друзей, когда они приезжают к нему погостить. Он знает, что тебя невозможно победить, и зарабатывает на тебе деньги. Понял?

Глядя на Олли, можно было наблюдать, как медленно ворочаются у него мозги. Сперва у него зарождалась смутная мысль, он долго обдумывал ее и только потом облекал в слова.

— Значит, если я не стану больше драться, масса Хаммонд меня продаст?

— И думать об этом забудь, Старина Уилсон. Только попробуй мне! — Люси пригрозила ему своей палкой. — Если вздумаешь обмануть массу Хаммонда, то познакомишься вот с этим. Я тебе наставлю шишек! Ты взгляни, что сделал для нас масса Хаммонд: у нас своя хижина, нас не продают. А нами, мандинго, только бы и приторговывать! Ведь ты — чистокровный мандинго, учти это, парень. Последний на свете. Вот Драмжер — уже не такой. Он полукровка: его отец был наполовину хауса царских кровей, наполовину белый. Масса Хаммонд говорит, что хауса ничем не хуже мандинго, но на самом деле это не так. Какое там! Вот мы — настоящие мандинго: я, Жемчужина и ты.

— Старина Уилсон — красивый парень. — Жемчужина любовно погладила старшего сына по жестким волосам. — А Драмжер еще красивее, пусть он и не мандинго.

Она привалилась к дверному косяку, приложив ладонь ко лбу козырьком.

— Масса Хаммонд едет! Хватит лопать овсянку. Вон из хижины!

— Как мне хочется на него посмотреть! — Старуха Люси сделала попытку спустить на пол скованные ревматизмом ноги. — Хозяин никогда не забудет старую Люси. — Она рухнула на подушки, так и не сумев подняться.

Олли и Драмжер бросили миски на пол и вышли за дверь. Хаммонд Масквелл, владелец плантации Фалконхерст, скакал по пыльной улице между двумя рядами невольничьих хижин. Женщины провожали его влюбленными возгласами, мужчины — степенными приветствиями, дети бежали рядом с лошадью, выкрикивая имя хозяина в надежде быть замеченными. Он замахивался на них плеткой, но лишь слегка задевал по плечам и помахивал рукой мужчинам и женщинам, называя всех по именам. Его слуга Брут — лакей, мажордом и конюший одновременно — скакал впереди хозяина, прокладывая ему путь.

Хаммонд Максвелл был сорокапятилетним мужчиной приятной наружности, моложавым, со светлой шевелюрой, не тронутой сединой. Его красное лицо говорило о невоздержанности, зато талия была безупречной, как у двадцатипятилетнего. На нем был великолепный белоснежный камзол и бежевые бриджи; в седле он сидел как влитой, давно привыкнув к ежедневным конным прогулкам.

В конце улицы, у хижины старой Люси, он натянул поводья и разогнал ребятишек взмахом плетки над головой. Они отбежали совсем недалеко, всего на несколько ярдов, образовали полукруг и разинули рты от любопытства. Хозяйские наезды всегда сулили развлечение.

Брут — раб с довольно светлой кожей, моложе хозяина годами, но с преждевременно поседевшими волосами, облепившими его череп, как стальной шлем — спрыгнул с лошади и помог спешиться Хаммонду, которому было нелегко покинуть седло. Оказавшись на земле, он тяжело оперся о Брута и захромал по пыли в направлении хижины, поддерживаемый слугой. Жемчужина нырнула в хижину и снова появилась в дверях с единственным стулом, имевшимся у семьи, — протертым, с растрескавшейся кожаной обивкой спинки и подломленной ножкой. Она поставила стул в тени подсолнухов, растущих рядом с хижиной.

— Добро пожаловать, хозяин, добро пожаловать! Прекрасный сегодня денек, хозяин. Прекрасно, что вы пришли побыть с нами. Сегодня у нас счастливый день!