Жюстина

- Я уже слышала об этом, сударь.

- Но это надо видеть, Жюстина; надо видеть, как он воспитал сына, как тот, по примеру отца, попирает все общественные институты. Ты увидишь, как мальчик обращается со своей матерью, как он отвергает все религиозные и моральные предрассудки; это прелестный ребенок, я от него без ума, мне хотелось позабавиться с ним нынче вечером, но его отец хочет, чтобы он отдохнул до завтрашнего дня.

- До завтрашнего дня, сударь?

- Да, завтра у нас будет грандиозный праздник: день рождения моей жены, не исключено, что Парки пожелают перерезать нить судьбы... Как знать? Сам Господь Бог, тот Бог, в чье невероятное существование ты так веришь, не может предугадать, что придет в голову таким злодеям, как мы.

. - О сударь, - встревожилась Жюстина, - я была бы вам признательна, если бы вы обошлись без меня в завтрашней оргии! Ведь у вас много служанок, неужели я вам так необходима?

- Нет, нет, твоя бесконечная добродетельность будет нам очень нужна: только смесь этого превосходного качества и пороков, которые мы ей противопоставляем, порождает настоящее сладострастие. К тому же твоя нежная и любимая госпожа будет нуждаться в твоих услугах. Так что ты должна присутствовать, Жюстина, непременно должна...

- Какое это несчастье, сударь, - участвовать в таких отвратительных делах! Как вы не можете понять, что нет ничего более ужасного, чем участь мадам де Верней? Как можно развращать таким образом собственную семью!

- Могу я спросить у тебя, Жюстина, что такое семья; что такое тот священный институт, который глупцы именуют кровными узами?

- Надо ли отвечать на этот вопрос, сударь? Могут ли быть на свете люди, не знающие и не уважающие этих уз?

- Такие существуют, дитя мое, и я - один из них. Поверь мне, умоляю тебя, поверь, что нет ничего абсурднее этих уз; знай, что мы ничем не обязаны нашим родителям, и они ничего не должны нам.

- Избавьте меня от того, что вы можете сказать по этому поводу, сударь, - живо запротестовала Жюстина, - я наслушалась довольно этих софизмов, и ни один из них не убедил меня. Если инцест, одно из величайших преступлений, какое только может совершить человек, составляет основу наслаждений вашего брата, стало быть, этот человек есть и будет самым жестоким и самым отвратительным в моих глазах существом.

- Инцест, преступление... Объясни пожалуйста, милая девочка, каким образом поступок, являющийся естественным в одной половине земного шара, может считаться преступным в другой? Почти во всей Азии, на большей части Африки и Америки ты могла бы самым законным образом выйти замуж за своего отца или сына, а я - взять в жены собственную мать или дочь. Где ты найдешь союз более сладостный, Жюстина? Что может лучше этого скрепить связи любви и природы? Только боязнь того, что семьи, объединившись таким способом, сделаются слишком могущественными - только такая боязнь вынудила наших законодателей сделать инцест преступлением, но не надо путать две вещи: не надо принимать за законы природы то, что диктует политика. Даже если согласиться на минуту с твоими общественными системами, я ни за что не пойму, как это возможно, чтобы природа не одобряла подобные альянсы. Ведь в ее глазах быть не должно ничего более священного, чем смешение крови! Давай же не будем обманываться, Жюстина, на сей счет: все чувства любви, братские или отцовские, когда их разделяют представители разного пола, являются по своей сути плотскими желаниями. Если отец или брат, обожающий свою дочь или сестру, покопается в своей душе, он увидит, что нежность, которую он испытывает, есть не что иное, как желание совокупиться. Так пусть он уступит ему и поймет, каким неземным наслаждением вознаградит его природа. И если сама природа бросает его в бездну сладострастных ощущений, как можно говорить, что такие поступки ее оскорбляют? Поэтому надо множить без конца и без страха кровосмесительные связи: чем ближе нам предмет наших желаний, тем приятнее им наслаждаться.

- Так вы можете оправдать все, что угодно, ответила Жюстина, - но если ваш злой гений потакает вашим страстям в этом мире, что будете вы делать в тот роковой день, когда вам придется предстать перед Всевышним, творцом вселенной?

- Твой голос вопиет в пустыне, Жюстина, - засмеялся Жернанд, - ты хочешь противопоставить очевидным истинам банальные рассуждения. Ступай лучше проверить, готовы ли мои наперсники, и приведи их в мои апартаменты; я скоро приду, а ты тем временем призови на помощь твою жалкую совесть и твои великие принципы и приготовься присутствовать завтра на необыкновенном празднестве сладострастия.

Мадам де Жернанд, смертельно уставшая и морально и физически, ожидала с нетерпением Жюстину, чтобы узнать от нее кое-какие подробности насчет завтрашнего дня. И наша героиня сочла за долг ничего не скрывать.

- Ax! - промолвила несчастная супруга, и горючие слезы брызнули из ее глаз. - Быть может, завтра будет последним днем моей жизни. Надо готовиться к самому худшему, раз эти душегубы собрались все вместе. О, Жюстина, Жюстина! Нет ничего опаснее, чем люди без чести, без совести, без принципов.

Между тем остальные укладывались в постель, надеясь почерпнуть в самом бесстыдном разврате новые силы для свершения новых мерзостей на следующий день. Верней лег с Доротеей, Жернанд - между двух юношей, д'Эстерваль - с мадам де Верней, Брессак провел ночь с одним из лакеев своего дяди.

С самого утра старые служанки приготовили самый роскошный зал в замке, устелили паркет огромным простроченным матрацем толщиной до шести дюймов, на который набросали десятка три квадратных подушек. В глубине зала стояла большая оттоманка в окружении множества зеркал, благодаря которым сцены, происходившие в этом великолепном помещении, дробились на тысячи и тысячи отражений. На вращающихся столах из эбена и порфира, расставленных повсюду, лежали предметы, необходимые для разврата и жестокости: розги, многохвостые плети, бычьи жилы, короткие шпаги, железные оковы, искусственные фаллосы, шприцы, иголки, кремы, эссенции, палки, ножницы, кинжалы, пистолеты, бутылочки с ядами, различного рода стимуляторы и прочие принадлежности для пытки или убийства. На огромном буфете напротив оттоманки, в другом конце салона, были живописно расставлены самые аппетитные и сытные блюда, большая часть которых находилась в подогретом виде благодаря непонятному хитрому устройству. Хрустальные графины стояли вперемежку с фаянсовой посудой из Саксонии и Японии и содержали самые тонкие вина, самые изысканные ликеры. Множество роз, гвоздик, лилий, жасминов, ландышей и других еще более редких цветов дополняли убранство и создавали дурманящую атмосферу в этом храме наслаждений, где собравшиеся, не выходя оттуда, могли удовлетворить все свои нужды - и похоти, и жестокости, и желудка. Возле одной из стен зала с потолка свисало искусно изготовленное облако, в которое было вставлено изображение так называемого Творца всего сущего в виде дряхлого старика. Под ним стояла еще одна оттоманка, на которой валялись различные атрибуты всех мировых религий: библии, кораны, распятия, освященные гостии, мощи и тому подобные свидетельства глупости. К залу примыкали шесть дышавших сладострастием кабинетов, где любители уединенных утех могли найти все необходимое для себя, включая роскошные туалетные комнаты с биде и креслами, снабженными отверстиями. Красивую оранжерею под навесом, прикрытую жалюзями, куда можно было попасть прямо из салона, с трех сторон окружала широкая земляная насыпь, которая, судя по ее размерам, могла навсегда скрыть изуродованные тела погибших во время чудовищных оргий; эта мера предосторожности свидетельствовала, до какой степени наши распутники обожали злодейство и с каким хладнокровием они его совершали.