Горький ветер

Его приговорили к пяти дням в Первом штрафном батальоне. Это означало дополнительные наряды, заключение в караулке и хождение по плацу в полной выкладке. И еще это означало, что все пять дней, по вечерам, его на два часа привязывали к орудийному лафету, крест-накрест, притянув запястья и лодыжки к ступицам колес. Сержант Таунчерч лично приходил проверить, плотно ли стянуты ремни, а потом он возвращался посмотреть, как Тома отвязывают. И каждый вечер, когда ремни снимали, он задавал ему один и тот же вопрос:

— Ну, Маддокс? Не жалеешь, что ослушался приказа?

Том никогда не отвечал. Он притворялся, что просто не замечает его.

В конце июля Шестой батальон оставил Сомму и перебазировался во Фландрию, к городу Ипр, который находился под обстрелом день и ночь. На пути им встретилась группа связистов.

— Добро пожаловать в столицу выпуклости! Когда найдете хоть одну, не уносите ее с собой, пожалуйста!

— Ступайте к шлифовальщикам, и пусть вас хорошенько пригладят!

— Может, и вы отличитесь в ловле снарядов.

— Казармы вон там, слева от вас. Точнее, были там еще сегодня утром.

— Пароль «Нож». У вас все равно не будет времени сказать что-нибудь подлиннее.

В тот же вечер Том и Ньюэз облазили весь город, бывший когда-то городом гордых шпилей. Они всматривались в руины старого собора, каркас Зала духовенства.

— Когда все это кончится, люди снова отстроят его. Удивительно, как у них духу хватит начать.

— Ты вернешься сюда? — спросил Том. — Потом, посмотреть, как он выглядит.

— Это мысль, — сказал Ньюэз. — Как насчет того, чтобы вернуться сюда вместе? Например, через десять лет после того, как война кончится, съездим специально для этого.

— Ладно, договорились, — согласился Том. — Если только будем живы.

— А если и умрем, то наш дух вернется сюда. В ближайшие годы по Франции и Бельгии будет бродить множество духов.

По всему фронту собирались войска для нового наступления. Каждый акр был буквально забит людьми, лошадьми, орудиями и снаряжением. Врагу, занимавшему позиции на возвышенности в северо-восточной части города, была видна вся эта сутолока внизу, похожая на человеческий муравейник. Немецкие наблюдательные посты господствовали над городом, и артиллерия могла обстреливать любые точки на выбор. И с каждым днем обстрел усиливался.

— Сидим тут, как утки! — сказал Ньюэзу Дик Кострелл. — Какого черта наши папаши ждут?

— Они сейчас как раз заканчивают игру в шары.

— Еще дня два, и нам некем будет атаковать.

Кострелл сказал это с горечью. Ожидание действовало ему на нервы. Начался дождь. Земля промокла насквозь.

В последний день июля с первыми лучами солнца британская артиллерия усилила обстрел. По всему фронту пехота выбралась из окопов и, поддерживаемая заградительным огнем, двинулась на неприятеля. Началось новое большое наступление.

Шестой батальон должен был поддержать полки Вустершира. На помощь подходили танки. Но земля была такой мокрой, что танки либо просто увязали в канавах, либо попадали под вражеские снаряды, потому что двигались слишком медленно.

Шестой батальон пошел в атаку, но был отброшен назад убийственным орудийным огнем. Они были вынуждены окопаться на занятых позициях. К вечеру дождь усилился. Всю ночь солдаты пролежали в траншеях, полных воды. Дождь продолжался и на следующий день, и на следующий за ним.

На пятый день их сменил другой батальон. Они прошли по менинской дороге и вошли в лагерь за Ипром. Им выдали сухую одежду и напоили сладким чаем с ромом. Еда состояла из говяжьего рагу, которое еще дымящимся разлили по котелкам, но из-за непрекращающегося обстрела в нем были и нежелательные ингредиенты.

— Это еще что? — спрашивал Ньюэз, выуживая из миски кусок шрапнели и показывая его повару. — Неприкосновенный запас?

— Это то, что вы обычно оставляете по краям тарелки.

За сдой они пытались разузнать, как продвигается наступление, но оказалось, что никто точно не знает. До них доходили только слухи, некоторые из них были весьма безрадостными. Капрал, например, рассказал о том, что британские орудия обстреляли позиции, занятые уже британскими же войсками. Еще рассказывали о целой роте батальона трех графств, потерянной всего за восемь часов в темноте под Пилкем Риджем. И еще говорили — неизвестно, правда ли это, — что Пятый батальон Западной Мерсии потерял три четверти личного состава под Раннехемарком.

— Снова чертова Сомма, — сказал Тому Пекер Дансон, — только это еще хуже, чем было там.

Август во Фландрии всегда был сырым, но август тысяча девятьсот семнадцатого был хуже, чем все предыдущие.

— Это из-за пушек идут дожди, — повторял Дансон. — Я уже заметил: как только начинается обстрел, жди дождя!

Они сидели в окопах возле Хуга, промокшие до костей. Спать было невозможно из-за обстрела. Нервы были на пределе у всех. Только Ньюэз оставался бодрым.

— Тебе надо было захватить зонтик, Пекер.

— Мне надо было притащить с собой чертово каноэ. Теперь понятно, почему немцы так заняты своими подводными лодками. Они скоро используют их в окопах.

— Слушайте! — сказал Ньюэз, приложив указательный палец к губам.

— Что за черт? — спросил Дансон.

— Смирно! Опускается тьма.

— Да я тебе сейчас башку откручу!

Постепенно, с наступлением темноты, вражеский обстрел, особенно сильный в сумерках, ослабевал. Снаряды рвались редко и ложились не так густо.

— Джери готовятся ко сну, — говаривал Ньюэз, когда обстрел стихал. — Они выгоняют на улицу котов и оставляют записку для молочника.

Бац. Бац. Левее.

— Две пинты, — сказал Ньюэз.

Бац. Бац. Правее.

— Свалился на молочные бутылки.

Бац. Бац. Бац. Бац.

— Поднимается к жене. А она лежит и прислушивается к шагам на лестнице. Она, как хорошая жена, уже согрела постель.

Наступила тишина. Ньюэз пососал пустую трубку.

— Даже думать не хочется, чем они там сейчас занимаются.

Бац. Бац. Довольно близко.

— Он, кажется, свалился с кровати.

— Ты когда-нибудь заткнешься? — вдруг заорал Кострелл.

— Иногда я молчу, — ответил Ньюэз.

— Мне уже до смерти надоели твои бесконечные шуточки! Бога ради, дай отдохнуть в тишине!

— Ну, хорошо. Не горячись, — сказал Ньюэз. — Я понимаю намеки не хуже других.

Кострелл нервничал. Он все время дергался и дрожал. Тому вспомнились Ламберт и Эванс. Он нагнулся к нему и предложил сигарету. Кострелл выбил ее у него из рук.

— Успокойся, — проворчал Дансон.

Следующей ночью, которая была такой же сырой, Том и Дансон стояли на посту. С ними был и Кострелл. Услышав шум в соседнем окопе, Том пошел посмотреть, что случилось. Кострелл лежал на дне, а рядом валялась банка из-под рома. Остальные часовые тщетно пытались разбудить его.

— Да он мертвецки пьян! Где, черт побери, он достал эту банку?

— Что будем делать? — прошептал Раш. В его голосе был испуг. — Если его увидит Таунчерч, он кончит так же, как бедняга Эванс.

Они подняли Кострелла и стали хлопать его по щекам. Но он по-прежнему не подавал признаков жизни. Том побежал в свой окоп и позвал из блиндажа Ньюэза. Тот пришел, вытряхивая трубку, взял Кострелла за руку. Потом он засунул ноготь большого пальца под ноготь Костреллу и резко надавил. Кострелл громко вскрикнул. Раш закрыл ему рот ладонью, а Дансон растер ему запястья. Они поставили его на ноги и быстро протащили туда-сюда. Вскоре он стал приходить в себя.

— Где ты, черт дери, откопал эту банку?

— Не знаю. Где-то выиграл.

— Можешь стоять? А ходить можешь?

— Думаю, да, — пробормотал Кострелл.

— Лучше бы мог! — сказал Дансон. — Ты знаешь, что полагается за пьянку на посту?

— Господи! — Кострелл заплакал. — Мне так плохо!

— Давай, парень, соберись. Таунчерч сейчас явится.

— О Боже! — воскликнул Кострелл, но все же встал и взял у Дейва Раша ружье.

— Если бы не Ньюэз, ты бы до сих пор не пришел в себя, — сказал Дансон. — Мы никак не могли привести тебя в чувство.