Год тумана

— А где же была я? — удивилась Аннабель.

— Как где? Ты ездила с нами.

— Никогда не бывала в Гэтлинбурге.

— Не может быть! Мы бы не поехали без тебя.

— Позвоню-ка маме. Честное слово, ты что-то путаешь.

Сестра набрала номер, включила громкую связь и сделала предупредительный знак — тише.

— Где я была, когда вы ездили в Гэтлинбург?

— Куда?

— Эбби говорит, когда ей было десять, мы все поехали в Гэтлинбург. Впервые слышу о том, что была там.

Долгая пауза.

— Ах это… Как у тебя дела в университете, милая?

— Все в порядке. Не уходи от ответа.

— Много воды утекло, уже и не вспомнить.

— Так почему я не поехала с вами в Гэтлинбург?

Слышно, как мама жует. Судя по всему, поп-корн. Она всегда отличалась… чрезмерной стройностью, и каждый раз, когда мы разговаривали по телефону, что-нибудь ела. Эх, знать бы, что в ее организме уже пустил корни рак — маленькая, непрерывно растущая колония злых клеток.

— Ты умеешь хранить секреты?

Аннабель взглянула на меня и ухмыльнулась:

— Конечно.

— Мы не ездили ни в какой в Гэтлинбург.

— Но Эбби сказала…

— Знаю. Пообещай, что не расскажешь ей. Все это выдумка.

— Зачем?!

— Твоя сестра росла очень трудным подростком, и я хотела, чтобы у нее осталось по крайней мере одно счастливое детское воспоминание.

— И придумала семейный праздник?

— Говоришь так, будто случилось что-то ужасное. Эбби тогда отчаянно нуждалась в том, о чем приятно вспомнить, особенно после общения с этим извращенцем — Раулем, или как его…

И тогда я вмешалась:

— Его звали Рамон, и никакой он не извращенец. Это был мой парень!

— Вы вместе? — крикнула мама. — Обманули меня!

— Не важно. Как сейчас помню ресторан в старом вагоне, фуникулер и речку Литл-Пиджен.

— Должно быть, ты все это видела, когда ездила в Гэтлинбург со скаутами.

Как это похоже на мою мать — говорить столь беззаботным тоном после того, как ее уличили во лжи.

— Исключено.

— Ну что ж, мы никогда не были в Гэтлинбурге, это правда. Но согласись, неплохая история.

Потом я пригласила Аннабель выпить. Она чувствовала себя очень непринужденно — заказала мартини с водкой и лимоном, совсем как завсегдатай, и состроила глазки незнакомому парню в кожаных штанах.

— Все это на самом деле очень забавно, — усмехнулась сестра. — Интересно, а что еще из того, что нам рассказывали, — неправда?

Той ночью не получилось заснуть. Аннабель отправилась на вечеринку с парнем в кожаных штанах, а я лежала одна в своей квартире, прислушиваясь к реву мотоциклов и музыке за окном. Долго не могла заснуть и смотрела в потолок, вспоминая моменты, которые считала неотъемлемой частью жизни и помнила с необыкновенной отчетливостью: поездка на зеленом велосипеде через новый, еще не заселенный район; сбор орехов на ферме у бабушки в алабамской глуши; лодочная прогулка с отцом во время загородной экскурсии на остров Пти-Буа. Какие из этих воспоминаний — правда? Понимала, что следует спокойно относиться к маминой лжи — пусть это будет всего лишь забавная история для друзей в подтверждение того, какая у меня ненормальная семья. Но чувство досады не проходило — обманута собственной матерью и, что хуже всего, перестала доверять собственной памяти.

Может быть, поэтому я и увлеклась фотографией. Если на снимке что-то есть — значит, оно и в самом деле существовало. Кадр — кусочек истории, и ему можно доверять, даже если это история глазами другого человека. Несмотря на всевозможные искажения, несмотря на всю разницу между тем, как видит глаз, и тем, как запечатлевает аппарат, фотография остается свидетельством, она фиксирует определенный момент времени, и его достоверность куда выше, чем у воспоминания.

Но даже фотографии тем не менее могут врать. Снова и снова рассматриваю снимки того дня на Ошен-Бич. Последние из них, сделанные на парковке через сорок пять минут после исчезновения Эммы, не открывают ровным счетом ничего. Когда отдала фотоаппарат парочке из ресторана «Шале», забыла предупредить об одной из характерных особенностей «Холги». В то время как большинство камер спроектированы таким образом, чтобы предотвратить наложение кадров, в случае с «Холгой» затвор нужно взводить вручную. На фотографиях не осталось «фольксвагена», оранжевого «шевроле», почтового фургона и мотоцикла. Только расплывчатые очертания автомобилей и размытые лица прохожих — одно поверх другого. И на каждом снимке — изображение чьего-то пальца и пряди волос.

Глава 18

Вот что знаю наверняка: на парковке стоял желтый «фольксваген», готовый тронуться с места. На стеклах висели синие марлевые занавески, сдернутые в сторону. В окно смотрела женщина — загорелая дочерна, с коротко стриженными светлыми волосами. Она помахала Эмме. Девочка помахала в ответ. Что-то в блондинке показалось мне странно знакомым — наклон головы, линия подбородка, улыбка, — и не покидало ощущение, что я ее где-то уже видела.

Мы стояли на пляжной парковке. Было холодно, волны разбивались о берег, на пляже почти никого — несколько бегунов, собачники, бродяги (постоянные обитатели Ошен-Бич), парочка туристов в ярких оранжевых свитерах с хвастливой надписью «Я выжил на Алькатрасе [6]!». Эмма держала меня за руку, и чувство накатило такое, словно в возрасте тридцати двух лет жизнь только началась. Мне нравился этот холодный соленый ветер и серый туман летнего утра. Я обожала этого ребенка.

Дверца «фольксвагена» со стороны водителя была распахнута. Возле машины стоял мужчина в темно-синем гидрокостюме, спущенном до пояса, и восковым составом натирал доску для серфинга. На безволосой груди отчетливо синела татуировка с изображением волны; ее завитки огибали правый сосок. Бицепсы серфингиста напрягались, когда он неторопливыми круговыми движениями растирал пасту по доске вылинявшего красного цвета, с рисунком в центре. Он оставался невероятно хорош собой, даже несмотря на то что ему явно следовало помыться. Тело покрывал золотистый загар, а светлые волосы нуждались в расчесывании.

— Привет, девчонки! — Он улыбнулся, и на щеках сразу появились ямочки.

— Привет, — ответила я.

Серфингист подмигнул Эмме, и она неуверенно взглянула на меня — знала, что с незнакомцами не следует быть излишне дружелюбной. Я ободряюще стиснула ее ручонку.

— Привет. — Наша маленькая чаровница одарила парня своей фирменной улыбкой, когда правый уголок губ поднимается чуть выше левого. После этого миновали парковку и спустились на пляж. Обмен репликами и улыбками занял самое большее двадцать секунд.

Рассказала все подробности детективу Шербурну в участке в тот злополучный вечер. Опустила лишь один факт: когда мы с Эммой спускались по лестнице на пляж, я думала, что волосы этого серфингиста вблизи, должно быть, пахнут солью и солнцем.

Шербурн кивнул. Полицейский ходил туда-сюда, скрестив руки на впалой груди, и время от времени записывал что-то в блокноте.

— Трудно найти машину, не зная номера.

— Желтый «фольксваген». Ржавый. Синие занавески на окнах. В этой парочке было что-то странное, хотя и не знаю, что именно. Когда я вернулась на парковку в поисках Эммы, «фольксваген» уже уехал.

— А оранжевый «шевроле»?

— Тоже. И мотоцикл. Почтальон, который там сидел, тоже ушел.

Повторяя это в сотый раз, начинаю сомневаться в том, что правильно излагаю последовательность событий и детали. Что, если после энного повторения история в моем изложении слегка изменилась, порядок сбился, одна подробность уступила место другой? Такое часто случается. Сначала люди говорят одно, на следующий день — то же самое, но с небольшими вариациями, и, наконец, рассказ переворачивается с ног на голову. Все внимание сосредоточено на семье пропавшего ребенка, тогда как прочие зацепки остаются без внимания. Понимаю, что успех в розыске Эммы зависит от состояния ненадежной памяти единственного очевидца.