Аня и другие рассказы

— Да, ты говорил один раз, что идеал женщины — это Фрина и Аспазия.

— Да — идеал! Что ты от меня хочешь, наконец?

— Я просила бы тебя не развивать этой идеи, как прошлый раз, при Оле и Лиде… Они и так говорят такие вещи, что мне становится страшно за них.

— Значит, я перед своими взрослыми дочерьми должен говорить сентенциями из нравоучительных книжек для юношества?

— Да уж лучше бы…

— Великолепно! Значит, я должен был давать вам читать «Розовую библиотеку», скрывать или искажать правду жизни, внушать моим дочерям, что идеал и назначение девушки — выйти замуж за солидного молодого человека, служащего начальником отделения; лучшее блаженство — детки, говорящие по-французски, кружок приличных знакомых… обстановочка… винт по тысячной? Скажи, это твой идеал? Этого ты хочешь для себя и твоих сестер?

— Отец, я не могу спорить с тобой: ты адвокат. Где же мне переговорить тебя, хотя бы я и считала себя правой, когда ты умеешь уверить двенадцать присяжных, что черное — бело и наоборот… Прекратим этот разговор.

— Манера твоей матери! Когда нечего возразить, говорят: прекратим этот разговор! И с каким видом оскорбленного достоинства это говорится! Ну, довольно. Я и так слишком долго слушал твои замечания и причитания!

Роман Филиппович опять заходил по комнате.

Аня сидит в креслах у постели матери с книгой в руках, но она не читает. Она глубоко задумалась. Лампа под зеленым абажуром освещает только нижнюю часть ее лица. Губы ее крепко сжаты — она думает.

Отец, конечно, успокоит мать, оправдается… выпутается… и мать опять поверит и опять она будет его любить по-прежнему и по-прежнему будет счастлива. А она, Аня, будет ли она опять покойна и счастлива? Нет.

Она любит отца, но уважение к нему исчезло, и ей это тяжело и больно.

Неужели все мужья таковы?

По рассказам отца, во всех знакомых семьях или муж обманывает жену, или жена мужа. Стоит выходить замуж!

Аня редко мечтала, но если мечтала, то не о себе. Лучшей мечтой ее было — идеальная жизнь всей семьи: сестры замужем за хорошими людьми, брат Петр окончил университет — защищает диссертацию, отец остепенился, Котик поправился… Мама — нет, пусть мама остается таким же ребенком, только немножко поласковей; Аня нянчит, воспитывает, учит всех своих многочисленных племянников, — все около нее, счастливые, дружные, довольные, нет ни лжи, ни обмана, ни притворства… Она, Аня, не выйдет замуж, зачем? И так будет хорошо…

А вдруг влюбишься… «охватит страсть», как говорят? Глупости, какая такая страсть — просто одно распущенное воображение и больше ничего.

Яркие полные губы Ани презрительно улыбаются.

— Можно к тебе, Варя? — и Роман Филиппович отворяет дверь в комнату жены.

— Входи! — слабо откликнулась Варвара Семеновна.

— Ты простудилась, Варя? — заботливо спрашивает Роман Филиппович, подходя к постели жены.

Аня не слышит дальнейшего разговора — она быстро выходит из комнаты.

В столовой стол уже накрыт.

Аня ходит по столовой и смотрит на часы: уже десять минут седьмого, «дети» сейчас влетят и подымут крик, надо велеть подавать, потому что неизвестно, сколько времени потребуется на объяснение матери с отцом, а «дети» голодны. Она звонит и велит подавать.

— А где же «предки»? — спрашивает Петя, первый влетая в столовую.

— Мама нездорова… папа сидит у нее — он будет обедать потом.

— Что, фатеру влетело? — смеясь, спрашивает Петя.

Аня чуть не роняет разливательную ложку:

— Что ты говоришь?

— Ну, ну, не смотри ты на меня с таким ужасом, точно я не знаю! Я все знаю. Ведь он теперь не стесняется — вчера в балете сидел с нею в ложе. Красивая, шельма!

— С кем? Что ты болтаешь?

— Да с испанкой Гуарра! Какие корзинищи он ей подносит, да еще…

— Я тебя попрошу замолчать, не смей говорить при сестрах, — дрожащим голосом говорит Аня, не смотря на входящих сестер.

— Пиши, пиши, Котик… Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и…

— Скажи, Аня, правда, что говорила Марина кухарке, что… папа кутит?

— Я не знаю, что говорила Марина, — строго замечает Аня, — стыдно подслушивать разговоры прислуги; «вольно и плавно мчит сквозь леса и горы»… написал?

Голос Ани слегка вздрагивает.

— Как он кутит — водку пьет?

— Какие ты говоришь глупости, никогда папа не кутит… «полные воды свои». Точка.

Она сидит спокойно, облокотившись на спинку стула.

Она старается казаться спокойной не одному Котику, а всем: матери, сестренкам, брату; а между тем сердце ее сжимается и жилы бьются в висках, ходит она в постоянном страхе вот уже больше недели.

Началось «то» с месяц тому назад, вскоре после болезни матери. В кабинете отца она услышала дребезжащий старческий голос, упрекавший в чем-то ее отца.

Она в это время, собираясь куда-то, одевала галоши в передней.

Из кабинета вышел маленький, сгорбленный старичок.

— Вы уж как хотите, г-н Травич, а деньги потрудитесь возвратить к завтрему. Дело не мое — сиротское-с. Я опекун и отвечаю. Коли завтра вечером не доставите все полностью, вы уж меня извините — я в совете-с присяжных поверенных… имею честь кланяться!

Старичок вышел. Роман Филиппович сам запер за ним дверь.

Аня поразилась бледностью отца.

— Кто это, папа?

— Тебе какое дело, обыкновенные капризы клиентов, — и он ушел в кабинет, хлопнув дверью.

На другой день старичок был опять, но ушел веселый и довольный, пожимая руку Романа Филипповича.

С этого дня Аня стала замечать, что отец делался все нервнее, раздражительнее, озабоченнее. Он словно махнул на все рукой, почти никогда не бывал дома, а последнее время и не ночевал.

Мать опять расстроилась и слегла, а он даже не пробовал объясниться, не хотел успокоить ее.

Он не трудился даже лгать и обманывать, он просто избегал всех.

И вот неделю тому назад Аня застала отца сидящим в кресле с поникшей головой. Лицо его было так измучено, осунулось и постарело, что сердце Ани сжалось, вся прежняя любовь к отцу сразу вернулась в этом порыве жалости.

Она встала на колени перед ним и погладила его свесившуюся руку. Он порывисто обнял ее и зарыдал.

— Папочка, милый, что случилось? — с испугом спрашивала она. — Скажи, в чем дело, может быть, я могу быть тебе полезна? Поделись со мной твоим горем.

— Аня, дорогая, — вырвалось у него со стоном, — все пропало… все… не поминай меня лихом, девочка моя… если узнаешь про меня очень худую вещь… Замолви, голубка, доброе слово твоим братьям и сестрам… выпроси прощение у мамы… Варя, Варя чистая… светлая!

— В чем дело, папа, скажи, скажи мне, — умоляла Аня, ловя холодные руки отца.

— Аня, я погиб, единственный выход для меня — самоубийство… я… я… оставлю вам опозоренное имя, но это скорее забудется, чем… позор… тюрьма… Нет, нет, лучше смерть! Я сделал преступление, Аня, и я сам казню себя…

— Папа, но, может быть, можно тебя спасти? — вся дрожа, спрашивала Аня.

— Спасти меня может только чудо… мне дана отсрочка на три дня… в эти три дня мне нужно достать двадцать тысяч, но я вряд ли их достану — я сильно пошатнул мой кредит… а эти векселя…

— Но, папа, неужели это так ужасно? Ну, у нас возьмут обстановку, если даже тебя исключат из сословия, чего я не думаю… Мы переедем в маленькую квартиру… Кроме Кати и Лизы, мы все взрослые — можем работать, да и ты…

— Аня, не то… не то… — застонал он, опуская голову на плечо дочери.

Они молчат минуту, другую, наконец он поднимает голову:

— Еще несколько дней отсрочки… Я буду искать, но… у меня нет надежды…

— Я ничего не понимаю, папа; отчего же мой план — все ликвидировать и отдать часть кредиторам — не устроит нас на первое время… ведь выданный и не уплаченный вовремя вексель еще не преступление?

— Эти векселя… они… они… фальшивые!

Аня отшатывается от отца, а он мучительно рыдает, уронив голову на стол.