Любовники (На Ревущей горе, у Лимонадного озера.Царство покоя.В другой стране)

— Конечно, дорогая. Называй меня по имени.

— Шерри [1]… Какое красивое имя! А знаешь, в саду нашего деревенского дома я заставила Мартина посадить вишневые деревья. И каждой весной, когда они начинают цвести, я приходила в сад и набирала цветущих веточек. Цветы вишни я люблю больше всех остальных цветов… — Она понурила голову и закрыла глаза. — Как же сильно мне не хватало тебя!

— Ну, полно, милая. Успокойся. — Шерри нежно коснулась ее щеки. — Не надо больше плакать! Подумай лучше о том, как мы счастливы! Знаешь, ведь здесь все гораздо больше похоже на рай, чем на ад. И теперь мы с тобой вместе, вместе навеки, навсегда.

— Да. Навеки, — повторила Джасинта, глядя поверх плеча матери в огромное окно. — Хотя я по-прежнему не имею ни малейшего представления о том, что здесь происходит.

— Говорят, что этого никогда нельзя понять, — тихо проговорила Шерри. — Я разговаривала с людьми, которые находятся здесь уже триста или пятьсот лет. И все они говорят то же самое, что и ты. Полагаю, лучше вообще не задумываться над этим, — решительно промолвила она. — А теперь, дорогая, почему бы тебе не разобрать вещи, переодеться и отправиться вместе со мной в залу побеседовать с людьми? Вскоре наступит время обеда.

— Да! Конечно! Конечно, давай пойдем! — Джасинта быстро подошла к чемодану, но через секунду обернулась. — Ты останешься со мной?

— Разумеется. Могу я чем-нибудь помочь тебе?

— Нет, спасибо. Я не хочу, чтобы ты мне помогала. Мне бы хотелось, чтобы ты просто посидела и поговорила со мной. Ты говорила об обеде, не так ли? Наверное, здесь все отличается от того, что я знаю, не так ли?

— В общем, да. Подают различные блюда, кстати, восхитительные, но они совершенно не нужны для поддержания жизни, и поэтому не получаешь от них никакого удовольствия.

— Тогда зачем вообще утруждаться подавать нам обеды и прочее?

— Не знаю. Но, наверное, так принято. Знаешь, мне кажется, я вообще не обедала год или два, а может, и больше.

— Правда?! — воскликнула Джасинта. — Невероятно! — Ее голос прозвучал почти радостно, словно гостья только что сообщила ей что-то необычное и крайне интересное, касающееся этого места, где она появилась совсем недавно.

Они продолжали весело болтать о том о сем, словно две школьные подруги, которым довелось ночевать в одной спальне, где они делились всякими секретами, обменивались вопросами и советами, подробно обсуждая каждую минуту жизни и смерти.

Джасинта подошла к стенному шкафу, чтобы развесить там платья, аккуратными рядами расставить туфли, разложить на верхней полочке шляпки, сложить элегантные кружевные нижние юбки и ночные рубашки, а Шерри уютно устроилась на софе и сидела, поигрывая веером. С одного края софа была загнута кверху, а с другого сходила на нет; покрытая алым бархатом, она стала прекрасным фоном для черного атласного платья и кремовой кожи сидящей на ней молодой женщины. Постепенно наступили сумерки. Джасинта зажгла керосиновые лампы, и комнату наполнил мягкий изысканный бледно-розовый свет, отраженный от алых стен.

— Я всегда знала, что твой отец, убив меня, станет страшно сожалеть об этом, — сказала Шерри. — И я очень обрадовалась, узнав, что так оно и было.

— Не думаю, что после твоей смерти у него был хоть один счастливый миг в жизни. Разумеется, мы считали, что это из-за слишком сильной любви к тебе. Ведь все знали, с каким благоговением и преданностью он относился к тебе, и каждое воскресенье мы приходили на кладбище с огромными букетами цветов. Когда стояла хорошая погода, мы проводили там целый день. А твоя могила действительно очень красива — надгробье украшено мраморной подушкой с бахромой и опрокинутым факелом. В день твоих похорон мы все были в трауре и рыдали, а он пристально смотрел на надгробие и все время вздыхал. На надгробном камне выгравированы очень красивые стихи, которые он сам сложил. А стихи такие…

Шерри, внимательно слушавшая это повествование с каким-то презрительным весельем в глазах, предупредительно подняла руку и проговорила:

— Пожалуйста, не надо! Я просто не вынесу, если услышу эти стихи. Скажи-ка лучше… Ты с отцом… вы были в хороших отношениях?

— Нет. Я никогда не любила его. Совершенно не знаю почему, но после твоей смерти я стала бояться отца, стоило мне только его увидеть. Страх не покидал меня ни на миг. Он был добр ко мне, можно сказать, даже слишком добр, полагаю, из-за сознания своей вины. И все же… — Она замолчала и застыла на какое-то время, держа в руках несколько шляпок, украшенных перьями и лентами. — И все же он меня по-своему очаровывал.

Шерри вновь рассмеялась звонким счастливым смехом, который показался Джасинте каким-то заблудившимся эхом, которое наконец достигло ее слуха — спустя двадцать лет.

— Обычно мужчина становится очаровательным в амплуа отца, если он несостоятелен как муж. Ах, бедняжки, это такая замечательная компенсация для большинства подобных мужчин.

— О! — радостно воскликнула Джасинта. — До чего же ты остроумна! Все-таки как это восхитительно, что мы опять вместе!

— Я совершенно согласна с тобой! Как же нам повезло, верно? Кстати, что ты собираешься надеть сегодня к вечеру? — Они вместе подошли к гардеробу, и Джасинта, держа в руке керосиновую лампу, внимательно разглядывала свои наряды. — Ты должна надеть свое самое лучшее платье. Он может присутствовать там, и, если все-таки придет, мне бы очень хотелось, чтобы ты сразу произвела прекрасное впечатление.

Джасинта удивленно повернулась к матери. Ведь за все время их воссоединения заново она даже не собралась упомянуть о своей встрече с ним.

— Но я уже произвела некоторое впечатление! — проговорила она.

— Неужели? Ты встречалась с ним? Уже? И где же?

— Ну, я познакомилась с ним на Ревущей горе близ Лимонадного озера. — Когда прозвучали эти слова, ей показалось, что она рассказывает о чем-то, происшедшем давным-давно, причем настолько давно, что вроде бы ничего и не случалось вовсе и речь идет о простой игре воображения. В ее тихом и немного удивленном голосе зазвучали отчетливые нотки сомнения. — Это место… — наконец проговорила Джасинта, проводя рукою по лицу. — Находиться здесь — словно жить в каком-то мираже, да?

Шерри осторожно наблюдала за ней, и на ее лице появилось не только беспокойство, но и нечто большее, что-то сродни болезненному испугу.

— Как это произошло? — наконец спросила Шерри, тихо и смущенно засмеявшись. — Вы с ним — на Ревущей горе? Довольно странное место для свидания.

— Его возница (он называл кучера Грантом) заставил меня выйти из коляски именно там. Я не хотела этого делать, но он настоял. И он был там… я имею в виду дьявола. С этого-то все и началось. На много миль вокруг не было ни души; я видела только его, а он стоял там и смотрел на меня. Когда же я закричала, он рассмеялся.

Рассказывая это, она ощутила, как все эмоции, которые он вызвал в ней тогда, подобно стае испуганных птиц пронеслись сквозь ее тело, приведя ее в полное оцепенение и замешательство. Она снова пережила огромное потрясение от его мощи и головокружительной красоты. Джасинта почувствовала волнение и теплоту, разлившиеся по ее телу, когда вспомнила о его беспредельной, удивительной, грозной силе и душевной энергии. Вне всякого сомнения, он околдовал ее (причем околдовал одной своей сущностью) безо всяких проявлений галантности и лести или каких-либо комплиментов. И осознание этого само по себе пугало Джасинту.

Она взглянула на Шерри, и некоторое время женщины разглядывали друг друга; лицо Джасинты было озадаченным и несчастным, лицо же Шерри — удивленным, разочарованным, но заботливым и полным внимания. И она легко похлопала Джасинту по руке.

— Он любит так поступать, — успокаивающим тоном произнесла Шерри. — Видишь ли, ему нравится пугать и озадачивать людей. В особенности молоденьких девушек. — Она отвернулась от собеседницы и занялась содержимым гардероба, однако спустя какое-то время снова повернулась к Джасинте и сказала: — Должно быть, он очень хотел встретиться с тобой.