Роковая женщина

Майкл Корда

Роковая женщина

Пролог

— Если отец девушки так дьявольски богат, почему она тогда торчит в этой паршивой дыре?

Мартин Букер чувствовал себя слишком усталым, чтобы сразу отвечать на вопрос пилота. Кроме того, он был юристом. И потому никогда не говорил, не обдумав сначала своих слов как следует.

Пейзаж внизу представлялся Букеру изображением поверхности Марса — пыльное, бесплодное, голое пространство: тянувшаяся бесконечными милями пустыня лишь время от времени прерывалась зубчатыми скалистыми горами, а затем снова шли мили однообразной пустыни. С высоты десяти тысяч футов невозможно было разглядеть хоть какие-то признаки жизни, а единственное заметное движение создавали взметавшиеся порой облака пыли.

Хотя на нем были темные очки — пилот настоял, чтобы он обязательно приобрел их перед вылетом из Найроби, — солнечные лучи ослепляли.

Это казалось чудом современной техники, но менее каких-то двадцати четырех часов назад он был еще в Нью-Йорке — свежий номер «Уолл-стрит джорнэл» лежал в кейсе даже неразвернутым. Он был измучен и изнемогал от жажды, у него тупо ныли мышцы и жутко болела голова, наконец, к его великому унижению, он чувствовал дискомфорт в урчащем желудке. Он, конечно, надеялся, что эти его страдания — всего лишь следствия полета, но, положа руку на сердце, не мог себя в этом убедить.

— Следовало знать ее отца, чтобы это понять, — произнес он наконец, возвысив голос, чтобы перекрыть шум двигателей. Честно говоря, думал он, это лишь одна часть правды. Следовало знать всю их проклятую семейку и всю ее историю, начиная с того самого дня, когда молодом бухгалтер по имени Кир Артур Баннермэн увидел вдруг для себя шанс разбогатеть и, ухватившись за него, создал одно из величайших состояний Америки.

И, конечно, надо было знать саму девушку.

Букер знал девушку. Или думал, что знал, по крайней мере. Он даже любил ее когда-то, может быть, любил и теперь. Она тоже любила его, в этом он был уверен.

Мог бы он поклясться в этом перед судом? — спросил он себя. Но как большинство вещей, которые действительно имеют значение в жизни, суд присяжных не принял бы его слова во внимание. Не было ни депозитов, ни письменных свидетельств, ни каких-либо иных документов, которые можно было бы представить в качестве доказательств его заявления. На юридическом факультете Гарварда не читают лекций по чувствам. Закон бесстрастен и потому не подчиняется эмоциям, да и он сам тоже, возможно, поэтому он ее и потерял…

Он безуспешно старался представить себе, что Сесилия Алдон Баннермэн живет уже много лет где-то здесь. Букер был на ее выпускном балу. Журнал «Вог» назвал ее «Дебютанткой года». Она была единственной девушкой, из тех, кого он знал по Радклиффу, у которой был собственный «мерседес». Доход с ее трастового фонда, которым Букер теперь управлял, позволял ей жить комфортно, даже экстравагантно, и там, где она пожелает.

— Меня не волнует, кто ее отец, но она — совершенно ненормальная, если хотите знать мое мнение.

Букер знать мнение пилота не хотел. Заслонившись ладонью, он взглянул в иллюминатор на зеленую переливающуюся полосу на дальнем горизонте.

— Что это? — крикнул он, скорее из желания сменить тему, чем из любопытства.

— Озеро Туркана. Его еще называют озером Рудольф — или Нефритовым морем. Мы почти на месте.

Пилот сделал крутой вираж и стал снижаться над озером. Его размеры изумили Букера, когда он смог определить их более четко. На дальнем берегу виднелась горная гряда.

— Оттуда течет река Омо, — выкрикивал пилот. — Здесь встречаются Кения, Судан и Эфиопия. Край света, черт бы его брал.

Местность показалась Букеру еще менее гостеприимной, чем пустыня, которую они только что перелетели.

Он вспоминал Сесилию на скачках в Девоне — высокую, угловатую девушку, напряженно покусывающую губы, когда она выводила своего чистокровного гунтера на последний заезд под вежливые аплодисменты разряженной публики. «Мать девочки тоже прекрасно ездила на лошади, — вспомнил он слова тетки Сесилии Кэтрин, — она говорила с ним через открытую дверцу своего сделанного по особому заказу довоенного «роллс-ройса», который упорно именовала «универсал» на английский манер. — Все девочки Баннермэнов были хорошими наездницами, — добавила она. И затем, после паузы: — А мужчины держались в седле словно мешки с углем».

Букер не умел ездить верхом. Он даже лошади вблизи не видел, пока не встретил Сесилию. Он спросил себя, не сложилось бы все у них по-иному, если бы он научился верховой езде, И со вздохом решил — вероятно, нет.

Желудок Букера стиснуло, когда летчик резко сбросил высоту. Перед ними простиралось озеро. На взгляд Букера, цветом оно больше напоминало консервированный гороховый суп, чем нефрит.

— Ищите на озере судно, — сказал пилот. — Это единственный способ определить посадочную полосу.

Вперившись в иллюминатор, Букер заметил впереди точку на воде и указал на нее. Под ними на якоре стоял большой рыбацкий траулер — точнее, нечто, очертаниями напоминавшее Букеру траулер, но полностью покрытое каким-то сероватым веществом, словно бы его окунули в разведенный гипс и дали засохнуть. Пилот снизил самолет до уровня мачт, а затем резко спикировал к берегу. Сотни птиц снялись с траулера и на миг беззвучно взмыли в горячий воздух, а затем снова спустились на свои насесты.

— Чертовы ооновцы хотели научить племя туркана коммерческой ловле рыбы, — сказал пилот и хохотнул. — Прислали сюда команду норвежских рыбаков. Доставили по частям траулер. Собрали его на месте. На нем теперь столько птичьего дерьма, что было бы даже удивительно, если б оно не воняло…

Птичьи выделения, подумал Букер. Он был в пути двадцать четыре часа для того, чтобы лицезреть гуано!

— В озере есть рыба?

— Оно просто кишит рыбой, черт возьми. Все крупные, погань — на два, три фунта. С этим нет проблем. Но они забыли, что до Найроби нет ни одной дороги, даже самой паршивой. Нет места, где можно было бы выловленную рыбу сбывать!

— Значит, норвежцы уехали домой и бросили судно?

— Нет, они все еще здесь, бедолаги. Пытаются построить хладокомбинат для заморозки рыбы, но, честно говоря, уже утратили к нему всякий интерес. Это Африка, приятель… Ну, прибыли. Дом, милый дом…

Внезапно перед ними возникла пыльная посадочная полоса, обозначенная по краям пустыми ржавыми бочками из-под дизельного масла. На дальнем ее конце на ярком солнце поблескивал сарай из рифленого железа. Рядом возвышалась мачта, с которой безжизненно свисал флаг Объединенных Наций. Множество голых черных детишек, возникших словно ниоткуда, бежало по площадке, размахивая руками.

На уровне земли жара в одно мгновенье стала невыносимой. Букер, в костюме-тройке, обливался потом, даже пилот в рубашке с короткими рукавами весь взмок.

— Здесь, должно быть, как в духовке, — сказал Букер.

— Сто двадцать градусов по Фаренгейту, — по крайней мере, днем.

— А ночью?

— Сто двадцать. Всегда сто двадцать, днем или долбаной ночью. Садимся!

Шасси достигли земли, подняв под крыльями тучи пыли. Завизжали тормоза, и пилот, переключив зажигание, указал на детей, носившихся вокруг самолета.

— Когда-нибудь один из этих маленьких ублюдков угодит под пропеллер. Это единственный способ заставить всех здешних хоть что-то усвоить.

Он выключил двигатели и потянулся мимо Букера, чтобы открыть дверь. Это было все равно, что распахнуть дверь плавильной печи, подумал Букер, вспоминая свой визит на сталелитейный завод, которым семья Баннермэнов владела в Питтсбурге. Жара ударила его подобно ядерному взрыву. Она вмиг высушила пот на всем его теле и вызвала такую слабость, что он едва не упал, выбираясь наружу.