Ashen crown (СИ)

…После ухода Юнги волнистый шнур телефонной трубки ещё долго покачивался из-за баловня-сквозняка.

На обратном пути, с трудом усевшись в кресло самолёта, Юнги придумал название тому, что чувствовал. Разочарование. В Тэхёне. Несомненно, могущество его неоспоримо, но как легко оно растворилось, стоило лишь заныть старым шрамам. Смирение с его склонностями и слабостями присутствовало в том числе, но больше именно разочарование.

Своим затянувшимся молчанием Тэхён будто подписывал согласие на отказ от всего, за что он когда-либо боролся, хватал пули, наводил порядки. Он сдал багаж с ответственностью и взял перекур, но Юнги сомневался, что он начнёт ожесточённую схватку с соблазном остаться с тем, к кому его тянуло вопреки здравому смыслу или по мановению чего-то светлого и высокого.

У Чонгука все козыри в рукаве и манипулировать ему есть чем. Тем, что он Чон Чонгук, например, живой и любящий, боготворящий и оберегающий. Насколько извращённой и сокровенной могла быть любовь между ними, не остывшими спустя многие годы, Юнги не старался представить. Он прикинул, что чувства сохраняются при низких температурах, как какие-нибудь микробы и обладают поразительной живучестью. И просыпаются, вспыхивают тогда, когда совсем не ждёшь. Просчитать бы вероятность перегореть, чтоб совсем хорошо, но Юнги не желал углубляться.

Безусловно, их подстёгивали инстинкты и сила привычки, допустим - память. И тело, как сосуд наиболее подверженный изменениям. Как святой отец, Юнги пускал двоих детей мироздания в ту бездну, о которой они мечтали, как небезразличный друг, докапывался до истины, где был убеждён, что они пропащие и пропащие вдвое, если не ведают, что творят. Конечно, он давал им шанс, но не знал, можно ли положиться на их благоразумие. Поскольку о самом Чонгуке нельзя сказать ничего наверняка. Имей он желание прикончить Юнги, сделал бы это не раздумывая: возможностей предоставлялось хоть отбавляй. Из сострадания ли или изощрённо издеваясь, он оставил его в живых, колко выразив недовольство тем, что у них с Тэхёном что-то было.

Таким образом, Юнги утратил связующую нить с одним из сицилийских принцев, зато к нему вернулись утерянные чётки. Обмен не впечатляющий, конечно, но после подвальной полусмерти, радовала каждая мелочь. Жизнь Юнги ценил по-прежнему высоко.

***

Новую встречу с Анжело долгожданной не назовёшь, однако Чимина удивило радушие, оказанное в дальнейшем. Он был убеждён, что его доведут до полумёртвого состояния, а затем непременно воспользуются утекающей теплотой. Ужасно, но первое, что он представил - своё распластанное в сперме тело, ставшее жертвой групповой некрофилии. Воображение в целом работало против него. Потому что он боялся, как никогда, естественно угасая в обстоятельствах, вышедших из-под контроля.

Прямиком из подвального захолустья его перетащили в современные апартаменты, где три врача (вероятно, их мудрёный разговор навёл Чимина на такое предположение), покружили над ним и сделали выводы, что ни нервы, ни артерия не задеты, а значит, у него есть надежда встать и пойти спустя некоторое время и цикл антибиотиков. Заодно его прощупали и решили не играть с огнём, прооперировав без анестезии. Анжело, сидевший в сторонке, дал согласие. И Чимин завыл. Кожаная кушетка, что пришлась ему вместо кровати, по краям покрылась царапинами. Сжав челюсти, он терпел, сколько мог, затем несколько раз вскрикнул и затих окончательно, переводя дух. Сознание оставалось частично.

Анжело поблагодарил консилиум и, отправив их восвояси, примирительно погладил Чимина по голове, нисколько не смущаясь тем, что гость связан и наверняка желает избавиться от боли.

— Ты должен быть здоров, когда я войду в тебя, но не избалован, — нараспев сообщил он с омерзительной интонацией. — Нельзя полноценно испортить то, что уже испорчено.

Чимин не успел ответить. В плечо втиснулась игла шприца, и язык онемел.

Похоже, ему дали отлежаться и поправиться, но сколько он провалялся без чувств - неизвестно. Помимо ограничения свободы Чимина раздражала излишне вычурная обстановка комнаты, позолота, винтажная мебель, лепнина, нелепое нагромождение скульптур, бюстов и живописи на стенах, словно его занесло в кладовую музея. Он и сам экспонат. И понял это, когда Анжело посетил его в составе незнакомых людей. Коллегия из десятерых. Один держал в руке поводок и вёл за собой подростка чуть старше десяти, наверное. Избитый мальчик полз следом, капая слюной и обезумевшим взлядом ища помощи в воздушной сфере, где расцветали цветные сны.

Чимин дёрнулся, порываясь подняться, но остановили ремни, что поперёк перекроили грудь и бёдра. Говорить мешал кляп, и он яростно замычал.

— Помню наш наречённый брат, — громко заговорил Анжело, — был так блистателен в подобном виде.

Они синхронно сняли халаты. То, что последовало за этим, довело Чимина до состояния отторжения действительности. Его не заставляли смотреть, но он слышал. И слышать, не имея возможности помочь, было ничуть не лучше. Мальчишка задыхался и стонал, потом плакал, смеялся, затем захрипел. Чимин услышал свист плети. Зажмурившись, он отвернулся, слёзы забили нос, замочили простынь. Он был убеждён, что понял знак верно: именно Анжело в тот злополучный август руководил операцией по похищению Тэхёна. Действуя от лица братства, он, тем не менее, сделал всё, чтобы сгноить его заживо.

После того, как бездыханного мальчика унесли, а мужчины заговорили об обыденных делах, Чимин ощутил себя грязным, причастным к происшедшему, каким-то нарывом, выдавленным не полностью. Обуявшая лютая ненависть к Анжело и сектантам, их напускная благожелательность по отношению к нему рождала обратное: накапливалась такая злоба, какой Чимин в жизни не чувствовал. Ему всерьёз хотелось душить их голыми руками. За Тэхёна, за несчастных детей и всех, кого переломала эта блядская группировка.

По пустякам его не беспокоили, помогали сходить в туалет, кормили и давали таблетки. Анжело не появлялся несколько дней, и Чимин понадеялся прийти в норму ещё быстрее. Ноги уже хорошо слушались, и болезненное пробуждение ото сна слабело.

В послеобеденное затишье из ниоткуда возникло четверо рослых женщин, почти близнецов за счёт одинаковых чёрных платьев и каменных лиц с печатью тех, кто принял извечный обет молчания. Они отвязали Чимина и потащили в сторону белой двери, как жертвенного барашка, словно весил он грамма два-три. Взбунтовавшись, он заколотил руками, вырвался, но его потащили за ноги, цепляя ремень на шею и намереваясь удавить за непослушание.

Он захлебнулся воздухом, закашлялся и сдался. Затем Чимина опустили в тёплую ароматную ванну и отмывали, чистили до красноты кожного покрова. Чимин быстро понял, что сопротивление бесполезно: бравым женщинам скрутить его и выжать, как веревку, труда не составило бы.

После купания до него дошли обрывки чужих разговоров: другие женщины, гораздо приятнее прошлых, одевали его, как куклу и кокетливо шептались между собой. О секте он знал из уст Юнги, помножил два на два. Баалу требовалась особая жертва. И в отсутствие оной нашли временную замену.

Чимин понял, что дело дрянь. Что и подтвердил вернувшийся Анжело, на какого он старался не смотреть в упор.

— Ну, есть один способ избежать этой участи, — он склонился и вдохнул кокосово-миндальный запах мыла с его шеи. — Я похлопочу о том, чтобы нашли другого человека. При одном условии.

За проведенные взаперти дни Чимин уже уяснил, что внутренний порядок психически нездоровых определен и закономерен, и подобные заявления его занимать перестали. Либо ты это принимаешь, либо сходишь с ума, третьего не дано. Но нельзя отрицать, что ультиматум Анжело омерзителен в корне.

— То есть, сначала ты получишь, что хочешь, а потом вы всё равно подвесите меня на крючки? — Чимин долго работал над тем, чтобы в голосе не сквозило страха, но и не разило неприязнью.

— Нет, плохого ты обо мне мнения. Уговор есть уговор. Тем более, я тебя знаю и не стал бы так оберегать, не будь ты для меня ценен.