Тайный дневник Исабель

Она отдала все свои силы, все свое время и почти все свои деньги на восстановление того, что опять стало ее родным домом. Когда ее дочь появилась на свет, у этого дома уже не было ни дыр в черепичной крыше, ни незастекленных окон. Перила и входная дверь снова были выкрашены в ослепительно-белый цвет, а в печах опять запылал огонь, наполняющий комнаты золотистым светом и теплом.

Исабель решила, что лучший способ зарабатывать на жизнь себе и своей малышке — это открыть такой гостевой дом, каким некогда заведовала ее мать. Однако это было не так-то просто. Незамужней женщине с ребенком, ежедневно ощущающей на себе враждебное отношение жителей городишка, которые ее почти не помнили (а если и помнили, то главным образом из-за порочной и возмутительной связи ее матери с заезжим французом), приходилось, чтобы чего-то добиться, прикладывать удвоенные усилия. Ей не удалось влиться в не очень-то приветливое по отношению к чужакам сообщество жителей североиспанского городишка, которые смотрели на нее, как на иностранку с труднопроизносимой фамилией, которые не поверили ее заявлениям о том, что отец ее ребенка где-то воюет, и которые неодобрительно перешептывались каждый раз, когда она проходила мимо. Часто по вечерам, изрядно намучившись за день, она начинала подумывать о том, что ничего у нее не получится; по утрам, после бессонной ночи, в течение которой то и дело надо было нянчить или кормить грудью свою дочурку, ей приходили в голову такие же пессимистические мысли… Однако стоило ей посмотреть на свою малышку, которая, увидев лицо своей мамы, начинала улыбаться, — как она тут же видела в ее серых глазках свое отражение и чудесным образом находила в себе силы продолжать борьбу за существование.

И так она боролась за существование — незамужняя и с ребенком, — пока Бог наконец не вспомнил о ней и не решил ей помочь.

Как-то в самом конце лета на городишко обрушилась одна из тех бурь, которые становятся судьбоносными и о которых в летописях небольшого населенного пункта — если таковые ведутся — делается запись большими буквами: как-никак, молния ударила в скотный двор самого дядюшки Фруктуосо и убила его лучшую дойную корову. Однако Исабель запомнила эту бурю совсем по другой причине: в этот день исполнилось ровно десять месяцев с момента рождения ее дочери. Ремонт дома, покупка мебели, приобретение одежды для новорожденной (Исабель ведь так и не научилась шить сама), другие расходы — все это приводило к тому, что ее сбережения стремительно таяли. Денег у нее оставалось уже очень мало, а в гостевом доме не побывал еще ни один постоялец. Она с тревогой обнаружила, что вскоре ей нечем будет платить по счетам. Кроме того, у малышки уже несколько дней была высокая температура, она все время надрывно плакала, и ничто не могло ее успокоить. Местный врач, который являлся одновременно и ветеринаром, был всецело занят тем, что лечил собаку, двух кур и супругу дядюшки Фруктуосо, у которой случился нервный срыв.

Когда Исабель уже не знала, что ей еще предпринять, чтобы наконец успокоить свою дочь, в дверь дома постучали.

— Добраго вам дня. Я…

Под проливным дождем, пытаясь заглушить голосом раскат грома, стояла и что-то говорила незнакомая женщина.

— Извините, но мне сейчас не до вас.

Она уж слишком торопилась к своей дочке, чтобы позволить себе разговаривать с этой незнакомкой хотя бы чуть дольше, и уже собиралась захлопнуть дверь. Однако эта женщина, заглянув поверх плеча Исабель внутрь дома, откуда доносился надрывный плач ребенка, вдруг затараторила:

— Этот рибенок… У него балят уши?

Уже давно никто не проявлял никакой заботы ни о самой Исабель, ни о ее дочери. Этот интерес незнакомки — пусть даже это и было самое обыкновенное любопытство — вызвал у Исабель желание броситься женщине на шею и расплакаться.

— Нет… Не знаю. По правде говоря, я не знаю. У нее высокая температура, и она все время плачет… — объяснила она встревоженным голосом.

— Папробуйте капнуть ей нескалька капель сока чиснока и паставьте ей кампресс, — очень громко произнесла, сопровождая свои слова жестами, женщина, которой опять пришлось перекрикивать раскат грома.

Исабель растерянно посмотрела на женщину, плохо соображая из-за шума ливня и раздающегося из глубины дома плача. Ее нервы были уже слишком расшатаны, а ее сила воли — подавлена охватившим ее отчаянием. Эти примитивные по своему содержанию советы показались ей нелепыми.

— Сока чеснока? Но…

Ребенок все плакал и плакал, а дождь все шел и шел и не собирался заканчиваться. Белая вспышка молнии прорезала небо, а затем раздался еще один оглушительный раскат грома.

— Заходите, пожалуйста, в дом. Вы совсем промокли, — наконец сдалась Исабель.

Когда она закрыла дверь и шум дождя стал уже не таким громким, она почувствовала некоторое облегчение. Теперь она уже могла соображать лучше.

— Кагда младенцы плачат так надрывно, это абычно бывает из-за того, что у них балят уши. Уши у них, бидняжек, васпаляются и балят очень-очень сильно. Чтобы облехчить эту боль, надо прилажить что-небудь теплое. Вот увидите, что стоит толька капнуть несколька капель сока чиснока и паставить малочный кампресс — и рибенку палегчает.

Исабель прошла в гостиную, а вслед за ней туда вошла и незнакомка. Ручки и ножки девочки торчали из колыбели, совершая конвульсивные движения в такт плачу. Исабель взяла дочку на руки и, прижав ее горячее и вспотевшее тельце к своей груди, нежно поцеловала ее в головку с мягкими волосиками.

— Если хочете, я и сама могу это пригатовить. Я так делала больше чем сто раз.

Поначалу Исабель засомневалась, стоит ли ей на это соглашаться, но затем решила, что терять ей нечего. Вряд ли несколько капель сока чеснока смогут навредить малышке.

— Хорошо… Если… если вы будете так любезны. Может, вы ее и успокоите. Проходите вот сюда, на кухню… Можете налить себе кофе… Я его только что приготовила.

— Я не очень многа знаю про младенцев, но в маей деревне многа коз, панимаете? Я падумала, что малинькие казлята и дети — они ведь очень пахожи.

Предложенное средство возымело, можно сказать, сказочный эффект. Девочка успокоилась и заснула. Температура начала спадать. А еще на улице закончился дождь и выглянуло солнце. Обе женщины сели за стол в кухне и выпили кофе. И с тех пор Дария уже никогда больше не покидала этот дом.

Дария была своего рода необработанным алмазом — нисколечко не обработанным. Однако у нее было доброе сердце, и она обладала знаниями, которые черпала из народной мудрости, и опытом, который ей дала ее жизнь, полная превратностей и лишений. Она родилась в деревушке неподалеку от Толедо. Ее мать при родах умерла, оставив новорожденную с ее отцом, петухом и двумя курами, которые несли самые лучшие во всей округе яйца. Дария питалась яйцами буквально с дня своего рождения и впоследствии не раз говаривала, что эти яйца пришлись как нельзя кстати. Все женщины деревни заменяли — каждая понемножку — ей мать, тогда как ее отец — местный пастух Симон, пасший коз, — почти не уделял ей своего родительского внимания: лето он проводил в горах, а зиму — в местной таверне. Хотя Симон был человеком замкнутым и молчаливым, но к Дарии всегда относился с радушием. Этот пастух терпеливо сносил строптивый нрав дочери; она же, в свою очередь, старалась по возможности не вмешиваться в повседневную жизнь отца. Время шло, и настал день, когда Симон, чувствуя, что уже состарился и что жизнь его подходит к концу, подумал, что было бы неплохо, если бы в их семье появился мужчина, который смог бы позаботиться о Дарии. Пастух не осознавал, что Дария вполне может позаботиться о себе и сама — ибо этим она до сего момента и занималась, — и решил выдать ее замуж за какого-нибудь парня из их деревни — которого он сам и выбрал, не посоветовавшись с дочерью. Этот отцовский поступок заставил взбунтоваться и без того не очень-то послушную дочь: она не собиралась подчиняться прихотям отца, а тем более выходить замуж за выбранного им парня, который пользовался сомнительной репутацией одновременно и очень глупого, и весьма пакостного человека. Как говорила сама Дария, такие качества очень редко сочетаются в одном человеке, потому что, чтобы умышленно делать пакости, надо обладать хоть какими-то мозгами. Поскольку Симон на этот раз решил настоять на своем, между ним и его дочерью возник серьезный конфликт, который закончился тем, что Дария, поднявшись тайком ночью с кровати и одевшись, взвалила узел со своими скудными пожитками себе на плечо и, незаметно покинув отчий дом, отправилась пешком в Толедо.