До горького конца

Труды священника не пропали даром. Редмайн покинул Медстонскую тюрьму и отечество со смягченным сердцем. За день до его отправления посетил его Джош Ворт и дружески простился с ним.

— Слава Богу, что приговор смягчен, Рик, — сказал управляющий. — Я знаю, как вам должно быть тяжело ехать в Портленд, но я слышал, что климат и пища там хороши, и, почем знать, может быть вас освободят, если вы будете вести себя хорошо, — в чем я не сомневаюсь, — будете аккуратно посещать церковь, — что, впрочем, обязательно, будете читать вашу Библию и подружитесь со священником.

— Я убийца, — возразил Редмайн мрачно. — Убийц не так-то легко прощают.

— Почем знать? Бывают случаи исключительные. Вы приедете туда с хорошею репутацией и постараетесь, сойтись со священником.

— Я не способен заискивать, — гордо возразил Редмайн.

— Заискивать! Конечно, нет. Но ведь вы любите вашу Библию и будете читать ее.

— Я желал бы только побывать, прежде чем умру, в Квинсланде и в моем новом имении и посмотреть, что сделал Джим, — сказал задумчиво Редмайн. — Если бы не это, мне было бы все равно — в тюрьме я или на свободе. Я надеюсь, что моя работа в Портланде будет внекомнатная. Я буду видеть над собой светлое небо и дышать свежим морским воздухом.

— Но если вы когда-нибудь освободитесь, Рик…

— Если я когда-нибудь освобожусь, я отправлюсь прямо в Брисбан. Я никогда не вернусь в Кент, где на меня стали бы указывать как на первого из Редмайнов, обесчестившего свое имя.

— О, Рик, мне кажется, что между нами нет ни одного человека, который не жалел бы вас, — с жаром возразил управляющий. — Сэр Френсис был одним из тех, которые всеми силами хлопотали о смягчении приговора. А леди Клеведон говорила мне о вас со слезами на глазах.

— Добрая душа, — произнес тронутый Редмайн. — Я жалел ее, когда думал, что убил ее мужа, но думать дружески о нем я не могу, хотя знаю, что он мне не сделал ничего дурного и даже хлопотал за меня во время следствия. Он слишком похож на того. Боже! Трудно поверить, что такое сходство возможно между людьми совершенно чужими.

— Сходство было действительно, но не такое большое, как вам кажется. Вы видели Гаркроса только ночью, но если бы вы увидели обоих вместе днем, вы заметили бы большую разницу между ними. А в том, что они были несколько похожи друг на друга, нет ничего странного.

— Что вы хотите сказать?

— Вам можно доверить тайну, Рик. Вы не такой человек, чтобы разболтать то, что следует держать в тайне. Эти два человека были более чем случайные знакомые, хотя сэр Френсис этого не знает и, вероятно, никогда не узнает. Они были сводные братья.

— Что?

— Сводные братья. Лет за десять до женитьбы на мисс Агнесс Вильдер, сэр Лука Клеведон увез за границу одну актрису, очень красивую, производившую фурор в Лондоне. Она была известна под именем мистрис Мостин, но была ли она замужняя или вдова, я не знаю, и женился ли на ней сэр Лука, тоже не знаю. Но я имею основание думать, что он был женат на ней. Незадолго до своей смерти он продал имение, которое досталось ему от матери, и весь вырученный капитал отдал сыну, родившемуся где-то в Италии. Лорд Дартмур, по совету которого он это сделал, был одним из поверенных, а я — другим. Капитал был не маленький, а я знаю, что пожертвовать двадцатую долю такой суммы на какое-нибудь благородное дело без крайней надобности было не в характере сэра Луки, Поэтому я всегда подозревал, что они были обвенчаны, и что если этот брак был и не совсем законный, то сэр Лука имел причину опасаться его, и что бедную женщину убедили продать права ее сына. В то время сэр Лука только что вернулся в Англию и ухаживал за одною богатою невестой. Но это кончилось ничем, потому что состояние сэра Луки было уже сильно расстроено, и репутация его была не из лучших. Он получил отказ, вернулся в Клеведон и спрятался в своем доме как раненый зверь в берлоге. Сына своего он, кажется, не видел ни разу с тех пор, как бросил его с его бедной матерью за границей. Все, что нужно было делать для мальчика, делал я, и когда лорд Дартмур умер, я остался его единственным опекуном. Мы дали ему хорошее образование, и из него вышел такой умный, степенный молодой человек, что я считал его совершенным контрастом его отца и был уверен в нем, как в родном сыне. Вы мне верите, Ричард, не правда ли? Я никогда не пригласил бы его в Брайервуд, если бы не считал его честным человеком.

— Я верю вам, — отвечал мрачно Редмайн, — но мне от этого не легче. Я знаю только, что во время моего отсутствия в дом мой был введен человек, который разбил сердце моей дочери.

Глава ХLVIII. «А ЕСЛИ ПАДЕТ, ТО ПАДЕТ КАК ЛУЦИФЕР»

Мистрис Гаркрос прочла историю Редмайна в Times, прочла с сухими глазами и с негодованием в; сердце. Так в конце концов оказывается, что жертвой была она, и что ее раскаяние в прошлых ошибках к сожаление о том, что она не была хорошею женой для любимого мужа, было только напрасным страданием. Он никогда не любил ее, его лживое сердце было отдано деревенской девушке, его припадки меланхолии были данью этой погибшей любви. Ее, свою законную жену, он обманывал притворною привязанностью и жил только воспоминаниями о своем погибшем идоле.

Она вспомнила множество мелочных подробностей своей замужней жизни и взглянула на них с новой точки зрения. Она выпила свою чашу разочарования до дна и даже съездила в Брайервуд, чтобы познакомиться с местом, где Губерт изменил ей. Старый дом был все еще на попечении мистрис Буш, которая охотно рассказала бы незнакомой даме все, что знала, даже без соверена, которым поощрила ее мистрис Гаркрос. Она показала ей низкие, старомодные комнаты, старый сад, в котором все еще цвели месячные розы, распространявшие слабый аромат, кедр, под которым так любил сидеть Редмайн и все его семейство. Как вульгарна все это казалось Августе! И он мог изменить ей для девушки, жившей в такой обстановке!

Над камином в комнате Ричарда Редмайна все еще висел портрет Грации, слабое подобие ее прекрасного изменчивого лица. Как мог он поменять ее, Августу Валлори, на девушку с такою незначительною наружностью! Она спросила мистрис Буш: красивее ли была эта девушка в действительности и много ли красивее? Мистрис Буш отвечала только, что Грация была «очень мила», и мистрис Гаркрос принуждена была удовольствоваться этим неопределенным эпитетом. Она попросил позволения походить одной по саду и пошла медленно по аллее, в которой Губерт и Грация цитировали Ромео и Джульеттув летнюю ночь, заглянула во фруктовый сад, где они проводили жаркие дни: Грация с какою-нибудь нескончаемой работой на коленях, он — читая и объясняя ей Шелли и думая, как хорошо было бы провести всю жизнь в таком саду у ног Грации. Августа глядела на это место утомленными глазами и удивлялась как он, которому доступно было все великолепие Акрополис-Сквера, мог провести целое лето в таком месте. Насмотревшись вдоволь, она села в экипаж, в котором приехала со станции, и отправилась домой, чтобы там в уединении предаться своему горю.

Удар был ужасный, потому что она любила изменника, любила до сих пор. Но еще ужаснее была минута, когда Уэстон, с газетой в кармане и с довольною улыбкой, против его воли мелькавшею в углах его хитрого рта, явился засвидетельствовать ей свое сочувствие.

— Благородные натуры нередко бывают жертвою обмана, моя милая Августа, и страдают так, как вы страдаете теперь, — сказал он.

Мистрис Гаркрос была менее всякой другой женщины способна вынести такую дерзость. Никакое родство, по ее мнению, не давало права касаться так грубо ее горя.

— Кто позволил вам рассуждать о моих чувствах, — воскликнула она с гневным презрением, — или мерить грехи моего покойного мужа вашею пошлою меркой? Во всем, что он ни делал, он был всегда благороднее вас. Сидите в своей конторе с вашею копировальною машиной и гуттаперчивыми трубами, Уэстон, и не вмешивайтесь в мои дела!

Такой ответ был тяжелым разочарованием для Уэстона, которому путь к его цели стал казаться ровным и легким с тех пор, как мудрое Провидение удалило главное препятствие, Губерта Гаркроса.