Офицер. Сильные впечатления

— Вы верите, что скоро сможете увидеться с сыном? — спросила Маша.

— Мне сказали, что его отпустят, — ответила женщина и, вытащив фотографию сына, выставила ее перед объективом телекамеры.

— Вы продали вашу квартиру и больше не вернетесь сюда?

— Мне сказали, что его отпустят, — повторила женщина.

— Куда же вы вернетесь с сыном, когда его отпустят?

— Я не знаю.

— Я уверена, что все закончится благополучно, — снова сказала Маша.

Интервью с матерью пленного солдата совершенно ее опустошило, однако она еще вернулась вместе с Артемом на телецентр, чтобы подготовить материал, который должен был пойти в эфир до их отлета.

В студии ей пришлось вытерпеть прощальные объятия коллег.

— Я восхищаюсь вами! — воскликнула девчонка-ассистентка. — Мы все вами восхищаемся!

— Ты наша телевизионная богиня! — заявил жирный Петюня, то почесываясь, то смахивая слезы. — Я приклеил твою фотографию дома над диваном и всегда молюсь перед ней, чтобы в эфире не было никаких сбоев. Очень помогает.

— Ты, конечно, не сможешь ничего изменить в этом бардаке, но все равно хоть какое-то утешение, — сказал ей Гоша.

— Там, на Кавказе, не запудривай перед съемкой свои роженческие веснушки, — шепнула ей на ухо гримерша Ирунчик. — Они тебе очень к лицу!

— Я мечтаю во всем походить на вас, — призналась ассистентка. — И найти такого мужчину, какого вы нашли!.. То есть, — смешалась она, почувствовав, что сболтнула лишнее, — то есть которого вы обязательно найдете…

Машу словно полоснули по сердцу ножом.

— Что ты болтаешь, дура длинноногая! — накинулись на девчонку-ассистентку Петюня, Гоша и Ирунчик, заметив, как побледнела Маша.

— Откуда вы все знаете? — вздохнула она.

— Это же телевидение, Маша! — виновато развел руками Петюня. — Здесь нет секретов.

— Я так плакала, я так плакала! — воскликнула Ирунчик, бросаясь ей на шею.

— А я верю, что в данном конкретном случае все закончится благополучно, — авторитетно заявил Гоша, повторив то, что сама Маша час назад говорила женщине Валентине.

— Еще бы! — поддержал Гошу господин Зорин, зашедший в отдел новостей, чтобы самолично попрощаться с Машей. Он галантно поцеловал ей руку и прибавил: — Да как только ты появляешься на Кавказе, самый злой джигит или свирепый десантник думают лишь об одном — как угодить такой ослепительной женщине!

— Да ну вас всех к черту! — беззлобно проворчала Маша.

Телевидение и в самом деле было для нее и семьей, и родным домом.

LIII

С самого утра у ворот миссии Красного Креста в Грозном начал собираться народ, хотя день и час предстоящей миротворческой акции военные власти старались держать в тайне, чтобы избежать возможных провокаций. В основном это были женщины, которые дружно скандировали антироссийские лозунги и растягивали куски грубого полотна, на которых те же лозунги были выведены по-английски. Они потрясали также домоткаными ковриками с портретами национальных лидеров и зелеными флагами.

Все российские и зарубежные журналисты — числом не более десятка — уже сидели в здании миссии, которая со всех сторон была окружена бэтээрами и солдатами. Небольшой автобус фирмы «Мерседес-бенц», выкрашенный в белый цвет с красными крестами на крыше и с каждого бока, стоял в полной готовности в маленьком дворике и выглядел до жути уязвимо среди грубой военной бронетехники. Однако именно этому изящному автобусу предстояло сыграть главную роль в сегодняшнем мероприятии. Точно такой же автобус с несколькими посредниками из Красного Креста уже выехал два часа назад в южном направлении. Приблизительно в это время боевики должны были указать ему по рации координаты места, где автобусу предстояло забрать не то шестерых, не то семерых (точное число было по-прежнему неизвестно) российских военнопленных и доставить их в Грозный. В тот же самый момент в миссии Красного Креста в Грозном должны были погрузиться в автобус пленные чеченцы, также в сопровождении людей из Красного Креста. При получении обеими сторонами радиоподтверждений, что все готово, оба автобуса должны были начать движение навстречу друг другу по одному из заранее оговоренных маршрутов, проходивших по открытой местности.

Маша в числе прочих журналистов прохлаждалась на скамейках под густыми абрикосовыми деревьями. Несколько раз среди военных показывался майор Василий. Маша напряженно ловила его взгляд, но он всякий раз отрицательно качал головой. Это значило, что никаких новых сведений не поступало. Журналисты пили кофе из белых целлулоидных стаканчиков, хрустели крекерами и делились предположениями, по чьей вине будет сорвано мероприятие. А в том, что мероприятие будет сорвано, почти никто не сомневался, поскольку доверие между сторонами практически отсутствовало, а внутри самой вооруженной оппозиции существовали разрозненные формирования, в том числе и яро непримиримые группировки.

Чуть в стороне от журналистов, сбившись в кучу, сидели молчаливые родственники пятерых солдат, чьи имена были сообщены заранее. В основном это были женщины, матери, которым, как и Валентине, пришлось объездить пол-Чечни в поисках своих сыновей. Журналисты не теребили их вопросами. Во-первых, общее напряжение росло и не располагало к разговорам, а во-вторых, все вопросы были уже заданы. Оставался единственный вопрос, на который вряд ли кто-нибудь мог ответить: чем закончится весь этот кошмар?

Ровно в двенадцать часов местные жители, собравшиеся перед миссией, разразились бурными восторженными криками. Это в сопровождении двух бэтээров и одного танка подъехал громадный военный фургон с окнами, забранными густыми решетками. В нем из военной комендатуры были доставлены пленные чеченцы. Грузовик въехал во двор, и ворота за ним тут же затворились.

И мгновенно у всех, кто томился неизвестностью в маленьком дворике, настроение резко поднялось, и с этой минуты все прониклись радостным ожиданием.

Журналисты вскочили со скамеек и выстроились с телекамерами и фотоаппаратами за спинами оцепления из спецназовцев в масках.

Почти без промедления тяжелая дверца тюремного фургона распахнулась и наружу стали вылезать бородатые чеченцы в наручниках. Они щурились от солнца, их тут же подхватывали под руки конвоиры и между двумя рядами солдат бегом вели к белому автобусу Красного Креста. В автобусе с пленных сняли наручники, и они жадно прильнули к окнам.

Один из них показался Маше похожим на учителя географии, однако полной уверенности не было. Все они улыбались одной и той же ослепительной победной улыбкой, которая на их исхудалых лицах больше напоминала яростный оскал. У всех одинаково сверкали черные глаза. Все они выбрасывали вверх победным жестом руки, растопырив указательный и средний пальцы.

Несколько минут автобус стоял на месте, а затем ворота открылись, и он выехал на улицу, где был встречен оглушительными воплями радости. Толпа прорвала оцепление солдат, которые в общем-то не особенно и старались ее сдержать, обступила автобус и, казалось, вот-вот поднимет его на руки. Наконец, автобусу в сопровождении двух бэтээров удалось вырулить из толпы на шоссе. Хотя автобус быстро набрал скорость и через минуту был уже далеко, толпа долго бежала следом. За чертой города бэтээры должны были прекратить сопровождение, и автобусу предстояло проделать дальнейший отрезок пути самостоятельно.

Пока всеобщее внимание было приковано к шоссе и маленькому кортежу, пылившему вдали, Маша быстро приблизилась к майору Василию.

— Там был учитель? — спросила она.

Василий явно боролся с собой, разрываясь между должностными инструкциями и кодексом дружбы. Но Маше не пришлось спрашивать дважды. Он утвердительно кивнул и, взяв ее под руку, повел под абрикосовые деревья.

— Значит, его все-таки согласились обменять на полковника? — не унималась Маша.

— Этого я не знаю, — сказал майор. — Клянусь тебе!

Вокруг них моментально начали собираться расторопные журналисты, и, опасаясь дотошных расспросов, майор нежно царапнул жесткой щеточкой усов Машину щеку и поспешил ретироваться.