Офицер. Сильные впечатления

— Я жду от него ребенка, — грустно сказала Маша, целуя майора.

— Он мне говорил… — тихо признался тот. — Пожалуйста, — попросил он смущенно, — не вини Волка в том, что произошло.

— Вы тоже зовете его Волком, — удивилась она.

— Он и есть ненормальный Серый Волк, которому больше всех надо. Он и меня однажды собрал в поле по кускам, обрызгал живой и мертвой водой и заставил жить… Не забывай его, Маша!

Провожая Машу, майор крепко выпил на пару с администратором Татьяной, и теперь в его голосе звучало что-то вроде умиротворения и примирения с суровой правдой жизни, какие обычно нисходят на человека только во время поминок.

LI

Возвратившись в Москву, Маша сделала все, чтобы не сойти с ума. А именно с головой ушла в работу и заботу о будущем ребенке.

Зато по ночам ее изнуряло отчаяние.

Рита старалась не отходить от Маши, но ни словом, ни намеком не решалась посоветовать ей то, что у всех вертелось на языке — сделать аборт. Пока не поздно.

Для самой Маши было совершенно очевидно, что именно это ей и следовало сделать. Тем более что, положа руку на сердце, она уже считала себя вдовой.

И возненавидела бы каждого, кто попытался бы утешать ее бреднями о том, что в жизни бывают чудеса.

Почему она отказывалась сделать аборт, она и сама толком не понимала.

У нее в душе словно схватился какой-то высококачественный цемент. С тех пор как она вернулась в Москву, Маша не проронила ни единой слезинки. Глядя на нее, Рита несколько раз сама принималась взахлеб рыдать. Так что Маше самой приходилось успокаивать подругу.

— Разве ты забыла, что я запретила меня жалеть? — строго говорила она.

— Я помню, — отвечала Рита и снова принималась рыдать.

Майор Василий позвонил только один раз. О Волке не было абсолютно никаких известий. Между прочим он сообщил, что в течение ближайших дней должен состояться обмен пленными.

— Я вставлю это в вечерние новости, — сказала Маша.

— Это не секрет, — ответил майор.

Когда Маша рассказала об этом господину Зорину, тот поинтересовался, не возьмется ли она сделать на эту тему специальный репортаж.

— Но о предстоящем обмене у нас нет практически никакой информации, — пожала плечами та. — виновники и военные считают, что лишние разговоры об этом осложнят процедуру. Вряд ли мы узнаем что-нибудь кроме того, что уже известно.

— Неужели репортаж о таком необыкновенном событии мы опять получим лишь от наших зарубежных коллег? — ревниво процедил господин Зорин. — Кстати, — спохватился он, — ты еще не в курсе, что корреспонденту «Франс-пресс» вместе с миссией Красного Креста удалось побывать в горном селении, где теперь содержатся кавказские пленники — российские военнослужащие, и даже демонстрировали яму, где якобы сидит какой-то ценный русский полковник…

Господин Зорин был изрядно удивлен, что не успел он договорить эту фразу, как геройская журналистка Маша Семенова уже лежала в обмороке.

Едва она пришла в себя, как выяснилась еще одна немаловажная подробность.

— Господи, Маша, по-моему, тебе уже пора уходить в декретный отпуск… А я-то чуть было не собрался откомандировать тебя на полуподпольную пресс-конференцию, которую сегодня дает наш старый знакомый Джаффар, — сказал господин Зорин.

— Вы что, какой отпуск? — возмутилась Маша. — Мне до отпуска еще два квартала!

— Тебе виднее, — пожав плечами, продолжал господин Зорин. — Так о чем я?.. Так вот, ожидается что-то вроде маленькой сенсации опять-таки в основном для иностранных журналистов. Якобы секретно Джаффару передали очередное заявление боевиков в связи с недавними бесчинствами федеральных войск… Джаффар, как тебе известно, предпочитает зачитывать подобные документы перед западными журналистами. Во-первых, они более кредитоспособны, а во-вторых, на западную публику эти заявления обычно и рассчитаны. Но если ты постараешься, он сделает для тебя исключение. Ведь поил же он тебя чаем!

— Я постараюсь, — заверила Маша, придерживая ладонями свои колени, которые так и ходили ходуном.

Нельзя сказать, чтобы слух о пленном русском полковнике вызвал у Маши чрезмерный оптимизм. Но то, что в яме сидел именно Волк, — в этом она ни секунды не сомневалась.

Рита сообщила Маше, что, по ее сведениям, деятельность гуманитарного фонда и общества братьев-мусульман, где председательствовал Джаффар, вызывает у властей растущее неудовольствие и, по всей видимости, имеет прямую связь с вооруженной оппозицией и, так сказать, является ее неофициальным рупором.

С тех пор, как Маша последний раз общалась с Джаффаром, его организация успела несколько раз поменять как адрес, так и вывеску. Теперь она называлась не то обществом друзей ислама, не то культурной ассоциацией фундаменталистов-исламистов.

Через знакомую журналистку из Ай-Би-Эн, с которой Маше однажды довелось отсиживаться в Грозном в одной траншее и которую при Маше контузило на одно ухо, удалось прознать контактный телефон организации.

Когда Маша услышала в трубке знакомый, с мягким восточным акцентом голос секретаря Джаффара, записанный на телефонный автоответчик, она кратко продиктовала:

— Это Маша Семенова. Я бы хотела поговорить с Джаффаром об известных ему лицах…

Ей недолго пришлось ждать ответного звонка, но за эти несколько минут она постарела на несколько лет. Впрочем, она была полна такой решимости опрокинуть все преграды, что, если бы потребовалось, была готова выучить арабский, принять ислам и даже пойти семьдесят седьмой наложницей к какому-нибудь шейху. Хвала Аллаху, ничего этого не потребовалось.

— Джаффар приглашает вас на свою пресс-конференцию, — сказал ей секретарь и, помедлив, присовокупил:

— Ему известно, что вы не желаете зла многострадальной чеченской земле.

Пресс-конференция почему-то проходила в огромном номере шикарного отеля, расположенного в пяти минутах ходьбы от Кремля. Вполне возможно, что журналистов было решено собрать именно здесь, чтобы, зачитывая информационное сообщение о положении на Кавказе (больше похожее на политическую декларацию), Джаффар имел возможность делать красноречивые жесты в сторону цитадели Государства Российского.

Маша была достаточно опытна, чтобы понимать, что добросовестность, с которой она внимала почти актерской декламации хозяина, не есть напрасная трата времени. За витиеватой восточной вязью слов и риторическими лозунгами она должна была отыскать потайную дверцу смысла, за которой могло храниться нечто, значившее для нее больше, чем все сокровища мира, — весточка о любимом мужчине.

На Джаффаре была просторная шелковая рубашка. На запястье золотой браслет. Между пальцами четки.

Он говорил о провокациях против мирного населения — и указывал на Спасскую башню. Он говорил о провокациях против федеральных войск — и указывал на колокольню Ивана Великого. Он говорил о провокациях против журналистов — и указывал на Дом правительства с трехцветным флагом на куполе.

Подобно пророку в святой книге, он вещал не от своего имени, а от имени и по воле того, кто его послал.

— У нас есть силы и средства дать отпор агрессору, — говорил он. — Чтобы отстоять свою свободу, мы готовы на все. Мы заставим считаться с нами. Наше дело правое. Мы заставим выполнить все наши требования. Российские власти будут вынуждены отказаться от политики ультиматумов и угроз. Мы достаточно сильны, чтобы добиться освобождения наших товарищей. Смерть одного нашего бойца будет стоить жизни десяти нашим врагам… Но мы готовы, — продолжал он после многозначительной паузы, — чтобы продемонстрировать нашу добрую волю, отпустить с миром шестерых оккупантов, захваченных в плен с оружием в руках… В наших руках находится достаточное количество пленных российских военнослужащих, в том числе и весьма высокого ранга, чтобы режим, называющий себя гуманным и демократическим, позаботился о том, чтобы все они вернулись домой живыми…