Чужое счастье

Анна ее не осуждала. Граница между исследованием прошлого и погружением в него была очень хрупкой и подтверждением тому являлись мысли о Марке, которые преследовали ее до сих пор. Единственное лекарство, которое помогало Анне облегчить страдания, это не давать мыслям о Марке застать себя врасплох. По приглашению Сэм она стала членом комиссии музыкального фестиваля и согласилась проводить экскурсии по историческим местам во время рождественской недели открытых дверей. На прошлых выходных она побывала на ежегодной выставке орхидей клуба садоводов, а на позапрошлой неделе ездила с Лиз в «Биг Сюр», где они пообедали раками и хорошенько выпили перед тем, как отправиться спать, хихикая до икоты.

Самым большим удовольствием для Анны было нянчиться с Эсперанцей (которую называли Эсси) в тех редких случаях, когда все в доме были заняты другими делами. Эсси смеялась чаще, чем плакала, и так крепко спала, что разбудить ее могло только землетрясение. Анна не сомневалась, что на предстоящей вечеринке, назначенной на следующую неделю после того как закончатся занятия в школе, Эсперанца будет царицей бала. Единственной проблемой было то, что девочка пробуждала в Анне материнский инстинкт. Глядя на Эсперанцу, Анна думала о детях, которые могли быть у них с Марком. Она знала, что должна благодарить Бога за то, что у нее есть, но это не избавляло ее от ощущения, будто ее чего-то лишили. Но не было ли это следствием установки, внушенной ей с младых ногтей о том, что ни одна женщина не может чувствовать себя полноценной без мужа и детей? (Хотя, видит Бог, родители Анны уж точно не были образцом счастливой семьи.) Почему ей недостаточно того, что она наконец-то узнала, чего хочет от жизни? Проблема заключалась в том, что у одиночества Анны было лицо — лицо Марка. Ночью, едва закрыв глаза, она видела его. Легкий ветерок, развевающий ей волосы, напоминал о его ласке. Даже любимая кофейная чашка Марка вызывала боль в сердце Анны каждый раз, когда она открывала кухонный шкаф и видела ее.

Марк время от времени звонил, но их разговоры были неестественными и всегда приводили Анну в еще большее уныние. Ей становилось все труднее и труднее довольствоваться малым, когда ее душа требовала так много. Самое смешное то, что на улицах на Анну постоянно заглядывались мужчины, и не только потому, что она была местной Леди Икс. Некоторые даже приглашали ее на свидания, как, например, Говард Ньюман из «Клариона», привлекательный мужчина, который был разведен и имел троих детей. За ланчем в «Три-Хаус» они говорили каждый о своей работе, о детях Говарда и о своих увлечениях — Говард оказался заядлым путешественником, — но хотя Анна приятно провела время в его компании, никакого продолжения не последовало. Единственный мужчина, которого она хотела, был далеко.

Однажды утром во вторник в середине июня, когда обильное весеннее цветение, охватившее долину, сменилось насыщенной зеленью лета, раздался звонок, которого Анна больше всего боялась.

— Я звоню по поводу твоей матери, — сказала Фелиция Кэмпбел. — Ей становится хуже…

Первоначальной реакцией Анны была улыбка в ответ на такое необычное выражение, как будто Бетти неправильно повернула на незнакомой дороге и заблудилась. Затем до нее дошло: ее мать больна, возможно, при смерти. Анна знала, что это могло случиться в любой момент — преклонный возраст и годы жестокого обращения сыграли свою роль — но все равно это известие вызвало шок. Едва положив трубку, Анна позвонила Лиз и договорилась встретиться с ней в больнице.

К тому времени как они приехали, было уже слишком поздно. Учтивый эмигрант-пакистанец отвел их в сторону и осторожно сообщил, что сердце Бетти остановилось. Анна молча стояла, в то время как Лиз требовала ответов. Сделали ли они все возможное, чтобы спасти их мать? Почему нет? Что это, черт подери, за больница такая?

На долю Анны выпало сообщить Лиз о том, что их мать, которая больше всего боялась долго умирать подключенной к машинам, оставила «завещание о жизни».

— Это то, чего хотела мама. И так действительно лучше.

Лиз изумленно посмотрела на сестру, а через мгновение опустила голову и заплакала. Анна знала, что все так и будет: сердце Лиз, зачерствевшее по отношению к матери, смягчится. Она плакала не только о Бетти, но и обо всех проблемах, которые навсегда останутся неразрешенными. То, что этот поезд давно ушел и их мать уже находилась вне досягаемости, казалось, не имело значения. Ее больше не было; и это все, что знала Лиз.

— Все приготовления сделаны, — спокойно проговорила Анна.

— Почему ты мне не рассказала обо всем этом раньше? — Лиз подняла голову, и в ее покрасневших глазах был упрек.

— Ты никогда об этом не спрашивала.

— Когда она?..

— Когда умер папа.

— Думаю, она хотела бы быть похороненной рядом с ним, — в голос Лиз вкралась горечь.

— Нет. Она сказала об этом совершенно определенно. — Бетти рыдала на похоронах их отца — слезами вроде тех, которые сейчас проливала Лиз, — но то, где она хочет быть похоронена, когда умрет, она знала наверняка. — Она будет лежать рядом с бабушкой — на другом конце кладбища, как можно дальше от Джо Винченси.

— И то слава Богу.

— Я должна позвонить насчет гражданской панихиды.

— Что мне нужно сделать? — спросила Лиз, но на данный момент она выглядела совершенно неспособной на что-либо, кроме как вытирать свой нос.

— Это может подождать до завтра, — мягко сказала Анна, составляя в уме список друзей и родственников, которым нужно будет позвонить. — Хочешь, чтоб я кого-нибудь попросила отвезти тебя домой?

— Почему бы нам не попросить об этом Дэвида? Он, вероятно, наверху со своим сыном. И святой Карол, конечно. Она бы наверняка настояла на том, чтоб он подвез меня, — голос Лиз дрожал; она облокотилась о стену и закрыла глаза. Смерть Бетти и разрыв с Дэвидом каким-то образом смешались в ее голове.

— Я тебя отвезу, — предложила Анна. — А утром мы вернемся за твоей машиной.

У Лиз был такой вид, словно она собиралась протестовать, но вместо этого со вздохом сдалась:

— Наверное, ты права. С моей удачей это будут двойные похороны. Я чувствую себя сейчас ужасно.

— Жизнь продолжается, — оживленно сказала Анна. Она знала, что Лиз хотела сострадания, но Анна больше не занималась обеспечением круглосуточной заботы и поддержки.

На губах Лиз появилась слабая улыбка.

— Ах да, конечно, жизнь продолжается. Выше голову, разве не это всегда говорила нам мама?

— У тебя все еще есть Дилан.

— Поверь мне, он единственный, кто держит меня на этом свете.

— Еще у тебя есть я.

— Я не знаю, почему ты так добра ко мне. — Лиз прислонилась к стене, сложив руки на животе, она походила на одного из пациентов. — От меня ведь не было особой помощи, правда? Как с мамой, так и с Моникой.

«Нет, не было».

— Я тебя прощаю, — сказала Анна.

Лиз удивленно посмотрела на нее. Конечно, она не ожидала, что Анна так сразу признает ее вину. Но вскоре выражение ее лица стало робким.

— Мне очень жаль. Правда. И я постараюсь загладить перед тобой свою вину. «Не поздновато ли для этого?» — проговорил насмешливый голос у Анны в голове. Но что толку было вспоминать прошлое?

— Я составлю список людей, которым мы должны позвонить. Каждая возьмет половину.

— Только убедись, что Дэвид и Карол в твоем списке, — горько сказала Лиз. Они шли к выходу, когда она спросила:

— А что насчет Марка — ты собираешься ему сообщить?

Анна на секунду задумалась, а затем покачала головой. Он будет настаивать на том, чтобы приехать, а она не сможет выдержать еще и это после всего остального. С другой стороны, если она скажет ему не приходить, станет еще очевиднее, что это не настоящая дружба, а какой-то гибрид. Друзья заботятся друг о друге в такие моменты, они держат тебя за руку и вместе с тобой в молитве преклоняют колени. Если Марк не мог быть с ней рядом в трудную минуту, то зачем притворяться?