Урод (СИ)

Тишина кухни тикала у него сознании таймером бомбы. Это его сердце, что сейчас кровавыми кусками разлетится по стенам.

— Расскажи, почему. Я имею право знать, почему каждую ночь проклинал себя, винил в развале нашей семьи.

Анна отпустила его и вернулась на диван. Момент истины. Сквозь года. Через всю причиненную боль.

— Во всем виновата только моя глупость и не готовность к серьезной жизни. Я была очень молода, когда ты появился. Твой отец был сильно старше. Я искала удачную пару, ставку, которая сыграет. Любовь тогда не имела значения вообще. Только деньги, перспективы, статус в обществе. У Антона это все было.

— Любовь так и не возникла?

— Откуда ей было возникнуть, сынок? Мы с твоим отцом жили разными жизнями, но на одной огромной жилплощади. Мы могли даже не видеться в этом особняке. Он пропадал на работе, строил свою империю, я — на светских мероприятиях, в окружении таких же молодых и пустоголовых девиц, какой была я сама. В итоге мы стали, как две реки, текущие в разных направлениях.

— И появился я? — горько усмехнулся Алекс.

— Да. я забеременела случайно, опять же по своей глупости. Только не думай, что ты был ошибкой. Ошибкой было мое решении оставить тебя в прошлом и начать будущее без тебя. Прости, Саша.

— Продолжай, мам.

Ее слова скатывались в шипованный ком в горле. Еще чуть-чуть — и он начнется давиться кровью.

— Аборт я не стала делать по нескольким причинам. Мне было страшно, к тому же, это первая беременность. Да и я не видела проблемы в твоем рождении: деньги есть, все есть. Теперь я понимаю, что не было самого главного — любви, в которой и должны рождаться дети. Антон был не против ребенка, ему все равно нужен наследник.

Алекс молча глотал эту едкую дрянь — признания матери. Вот кем, точнее, чем он был — наследником, живым выкидышем. Он стерпит эту боль, проткнет иглой этот гнойный пузырь. Раз и навсегда.

— На какое-то время ты объединил нас, но надолго этого плацебо не хватило. Мы начали снова отдаляться друг от друга. За мной ухлестывали молодые и богатые мужчины, твой отец вечно светился в желтой хронике с моделями. Мы стали ссориться на пустом месте, даже из-за такой ерунды как, например, в какую школу в будущем тебя отдать. Он не соглашался со мной ни в чем: ни какой кашей тебя кормить, ни какого цвета подгузники покупать. Мы стали бесить, ненавидеть друг друга. Никому не хотелось возвращаться в этот проклятый дом. А там ты, плачешь и чего-то требуешь.

— Маму и папу, а не их вечную базарную брань, — вставил Алекс.

— Все так. В итоге мы дошли до точки кипения и решили расстаться. Развод был болезненнее операции без наркоза. Мы собачились днями и часами, делили каждую помятую десятку. Я пыталась оттяпать у твоего отца как можно больше, он старался отобрать у меня каждый ржавый рубль. Он сразу сказал, что не отдаст тебя. Засудит меня, упечет за решетку, в психушку, но сына я не получу. А я… — женщина смахнула слезинку, — не стала и бороться. Тогда еще у меня не было этого материнского инстинкта. Врут, что он есть с рождения у каждой женщины. Я была дикой кошкой, которая не нагулялась. Мне нужны были свобода, деньги, ночные тусовки, всякие выкрутасы, а не пеленки и круглосуточный крик. Я оставила своего сына и просто сбежала в другую страну к новому мужику.

— Я вижу, что с ним все сложилось.

— Не с ним. Мужчина, с которым я живу сейчас, был вторым после того, с кем я сбежала от тебя. Я долго искала себя прежде, чем осесть и остепениться. Постоянно порывалась куда-то бежать дальше, искать, сравнивать. Потом возраст взял свое, и мне захотелось покоя и семьи. Какое-то время я поздравляла тебя с днем рождения, а потом… Потом у меня появились другие дети, и постепенно я ушла с головой в новую жизнь, надеясь, что и Антон женился на хорошей женщине, которая заменила тебе мать. А он все так и спал со своими деньгами и моделями, — выплюнула она.

— У тебя есть дети?

— Две дочки. Одна как раз сейчас беременна, и… Знаешь, я провожу с ней так много времени, переживаю за ее ребеночка, как за своего. Совесть стала мучить меня сначала ночами, но я принимала таблетку снотворного, и все проходило. Но когда я стала сходить с ума и днем, думая о своем сыне, который уже мужчина, о сыне, которого я так же вынашивала в себе, а затем, как глупая скотина просто бросила на дороге и ускакала к лучшей доле, я поняла, что нужно что-то делать. Позвонила твоему отцу, после традиционной перепалки мы все-таки нашли точки соприкосновения.

— Когда я ехал тогда к тебе в Питер, оставив больную беременную Элю, я ждал, что мама обнимет меня, поцелует сразу, как увидит. А мама впихнула мне в рожу бумаги и ждала спасибо.

Боль снова оскалилась, проступая морщинами на лице Алекса. Анна встала и подошла к сыну, взяла его за руку и закрыла глаза.

— Я знаю, я сука. Так и есть, Саша. Я не женщина и не мать. Я просто существо без ума, но с инстинктами. И… — Она всхлипнула, сжимая его руку. — Мы с тобой чужие люди, я это понимаю. Я не знала, как вести себя. Мне было страшно, что ты оттолкнешь меня, и я этого не вынесу. Проще было сообщить тебе новости и сделать вид, что я бездушная тварь. Но увидев твое лицо, я увидела не мужчину и не человека вообще, а свою жизнь, тридцать лет своей жизни в тебе одном. В моей крови и плоти. В моем слегка курносом носе, в моих шоколадных глазах. — Анна коснулась его скулы, и слеза не удержала равновесие на ресницах, покатившись вниз. — Все мое.

Она плакала перед ним, и глаза Алекса увлажнились. Только единожды он позволил своим глазам намокнуть — когда узнал, что Эля в больнице. Тогда он боялся потерять самую дорогую женщину на свете. А сейчас вторая самая дорогая женщина плакала по прошлой жизни, которую не вернуть, не стереть ластиком и не нарисовать новую. Знала ли он тогда, тридцать лет назад нося его под сердцем, во что все выльется? В какую ненависть и злобу превратится его жизнь? Знала ли она, что эта непотребная жизнь приведет его к величайшей любви и нескончаемому счастью? Должно быть, Эля окупила всю его боль. Когда-то он потерял, чтобы найти. Лишился покалеченной руки, чтобы она выросла снова, но целая и здоровая. Сделав шаг вперед, он заключил мать в объятия и услышал еще более громкие всхлипывания.

— Я люблю тебя, мам.

— И я… Я тебя люблю, сынок.

Складывалось ощущение, что любви здесь не место. На выжженной траве не растут благоухающие цветы. В борделе не заикаются о гордости. На поле боя не страшатся крови. Но тем не менее его закат сменился долгожданным рассветом, и так хотелось подставить лицо под эти проливные лучи майского солнца после затяжных декабрьских снегопадов.

Из-за угла тихонько выглянули Элина и Антон Робертович. Он обнимал ее за плечи, скорее, для собственного равновесия. Казалось, что ноги не выдержат. Его глаза щипало, но это не слезы. Нет.

— Что я сделал с жизнью своего мальчика, — прошептал мужчина, и Элина вздрогнула. — Молодость прошла, деньги заработаны, от моделей тошнит, но жизнь единственного сына исковеркана.

— Нет, все не так, — успокоила его девушка. — Он счастлив. Я это знаю. Саша готов стать отцом, значит, вы воспитали достойного мужчину.

— Моей заслуги в этом нет. Это целиком и полностью твоя заслуга. Правильная женщина — пьедестал для мужчины. А неправильная — его кипящий котел в аду. Поверь, дочка, я знаю.

Элина прикрыла глаза, слушая про себя сердечко их с Сашей малыша, всхлипы его матери и дыхание его отца. Вот она жизнь, со всеми ее картами и координатами. Сдалась, открыла все тузы и десятки. Вот оно счастье, к которому они так долго пробирались сквозь чащи и непроходимые леса.

Вот она… любовь.

Глава тридцать шестая

Любить — это ещё не всё, нужно ещё быть любимым.

«Любите ли вы Брамса?» Франсуаза Саган

Февраль витал ароматами рассыпавшихся по полу елочных иголок, переливался радужной гирляндой и окутывал душу шелковой шалью праздничного настроения. Элина посильнее закуталась в эту шаль и устроилась в руках Алекса — ее собственной крепости.