Урод (СИ)

— Молодой человек, ну успокойтесь вы уже. Часы приема с трех! — не выдержала старшая медсестра. — Сядьте!

— Там мои… девушка и ребенок! А вы мне предлагаете сесть?! Если только в тюрьму за чье-нибудь убийство. Поторопите свои дурацкие часы, чтобы уже было три!

Женщина покрутила пальцем у виска и оставила сумасшедшего папашу беситься в одиночку. Алекс уже прожег шестеренки наручных часов взглядом, не отводя от них глаз. Чувствуя себя неуютно под раздевающим и колющим ножом взглядом, стрелки покраснели.

— Проходите, — буркнула сестра, толкая дверь в отделение.

— Эля! Эля! — Найдя глазами койку Элины в самом углу у окна, он кинулся туда. — Элечка…

— Привет, — прошептала девушка и, закрыв глаза, обняла его. Всхлип сорвался с ее бледных губ. — Мне так тебя не хватало. Здесь ужасно одиноко, сыро и холодно.

Алекс присел на край кровати и наклонился к Элине. Бледность выбелила ее свежее личико, стерло ягодный привкус с румяных щечек и арбузную свежесть с губ. Из бабочки его красавица превратилась в полудохлую моль.

— Почему ты не сообщила мне о том, что тебя положили в больницу?! Разве так можно, Эля? Можно причинять такую боль любимому человеку? Или я не любимый? Давай уже расставим все закорючки над нашими собственными буквами. Хочу научиться этому алфавиту, чтобы понять тебя.

— Ты любимый, самый любимый, — протараторила она, покрывая его лицо поцелуями. — Нет, не самый.

— Как это?

— Он самый любимый, — голос Элины упал до температуры зимних сумерек, когда она накрыла закутанный в одеяло живот. — А ты сразу после него. А я дура.

Слезы затянули свои петли на ее ресничках и упали вниз, катясь вниз головой по щекам. Мужчина сжал ее в объятиях. Его любимая звездочка на чужом, неприветливом небосклоне. Его личная маленькая, но такая огромная планета в этом жестоком космосе. Его спасительный круг на «Титанике». Его дорогая Эля.

— Не плачь, моя хорошая. Просто пообещай больше так не делать. Я хочу всегда быть рядом, всегда знать, что с тобой. Готов бегать за прокладками в пять утра, — пошутил он, что вызвало у Элины смешок, — скупать тушенку в половину первого ночи, на все готов. Ты только дай мне навигатор, и я всегда буду возле тебя… вас.

Элина прижалась к его лбу своим и держала глаза закрытыми, чтобы дневной свет и взгляды других женщин в палате не разрушили романтику момента. Она нашла свой смысл. Свой ответ. Решила единственную важную задачу, выиграла в битве с этим уравнением. Вся ее жизнь свелась к этой встрече, все знаки равно указывали на него. Лучшего мужчину на свете. Он не приносил ей купюры, перевязанные резинкой, он принес ей свое сердце. И она будет держать его, точно гранату с сорванной чекой, пока не откажет последний нерв.

— Я не хотела омрачать твою встречу с мамой. Ты так ждал этого, так горел идеей встретиться с ней. Я решила, что это важнее.

— Эля, если бы можно было вообще омрачить встречу с моей маман… — усмехнулся он, выпуская ее из своих рук и усаживая к стенке кровати на подушку. — Мать, эта незнакомая женщина с ботоксным лицом и костюмом из уж не знаю, чьей кожи, не может быть важнее моей семьи.

— Мы твоя семья? — спросила Элина, просто чтобы услышать это еще раз, чтобы закрыть глаза, словно котик, от удовольствия быть обласканным со всех сторон.

— Нет. Вы — моя жизнь и моя смерть, моя свобода и неволя. Мое богатство и мое разорение. Вы — мое все, а не просто семья. Семьей называют всех кого не лень, достаточно иметь соответствующую запись в паспорте, но почему-то не все эти люди, случайно оказавшиеся вместе в крохотной комнатушке жизни, являются семьей. И если раньше я был уверен, что знаю, что такое предательство и одиночество, я крупно ошибался.

— Почему?

— Потому, что одиноким я стану, если ты уйдешь от меня. Буду чувствовать себя преданным, если ты перестанешь мне доверять. — Элина все еще сжимала его ладонь своими тоненькими пальчиками без маникюра, ведь некогда было! Нужно ее успокоить. — Как тут кормят? Ты доволен, малыш? — обратился к ее животику Алекс, шумя магазинным пакетом. — Давай посмотрим, что я вам принес.

— Апельсиновый сок! — хлопнула в ладони Элина, оживляясь. — Кормят здесь отвратно, иногда хочется доесть за соседками, — стыдливо призналась она.

— Ну конечно, вас же двое. Как раньше, куском яблока ты не обойдешься.

— А это что? — Повертела в руках пестрый контейнер. — И это?

— Овощной салат и блинчики с творогом. Еще тут кое-какие фрукты и сладости.

— Ты сам сделал салат и блинчики?!

— Женя, — выдал все секреты Алекс и понуро опустил голову.

— Мы все равно тобой гордимся, папуля ты наш, — ласково улыбнулась Элина и, подозвав его к себе, поцеловала в щеку. — Рассказывай, как съездил, а мы поедим.

Девушка удобно устроилась на кровати, подтянув к себе ноги, и принялась за инжир, запивая его апельсиновым соком. Вкуснотища! Но отчего ей действительно становилось сладко, так это от его присутствия здесь. От его энергии, что он излучал и щитом накрывал ее и ребенка. От его любви, которую он выплескивал на нее, не жалея ресурсов своей души.

— Сначала ты расскажи, что с тобой.

— Вирус какой-то. Врачи тут толком ничего не объясняют. Дают лекарства и обещают скоро выписать. Температура спала, нос успокоился, кашель стал меньше. Все хорошо. — Теперь от зубов Элины пострадала хурма, а стакан снова наполнился ярко-оранжевым, точно нектар самого солнца, соком. — Не томи, Сашка, говори.

— Да о чем говорить? Если бы я не знал, что это моя мать, никогда бы по этой высокомерной сучке не догадался о нашем родстве. Точнее, о моем родстве с ее яйцеклеткой. Больше у нас ничего общего.

Элина чуть не подавилась, но сок успел проскочить в нужные отделы пищевода, и она просто прокашлялась.

— Саш, что ты такое несешь? Это же твоя мама.

— Откуда вообще у людей такой пиетет перед матерью? Тоже мне звание героя вселенной. Мать — это не женщина, которая раздвинула перед кем-то ноги, а потом выплюнула кровавый комок рефлексов и инстинктов из себя, забывая о нем навсегда. Моя нянечка, как у Пушкина, знаешь ли, является мне больше матерью. Я помню ее лицо по ночам, ее сказки, ее за завтраком. Так же помню деньги, которые отсчитывал отец и платил ей. Класс. На всех этапах моей жизни меня покупали и продавали.

— Саш… — Она погладила его по руке, ощущая комок боли где-то посредине грудной клетки. Так бьется ее сердце в унисон его горю. — Сейчас-то никто тебя не покупает и не продает. Надеюсь, я смогу выкупить тебя у этой боли со временем. Я, конечно, тоже не подарок… скорее петарда в подарочной упаковке, но я научусь любить, как надо.

— Эль, нельзя уметь любить, как надо. Нет такого понятия «надо любить». Любить не надо, любить — это чувствовать. А у чувств нет долженствования. Чувства не обязаны быть взаимными, не обязаны не угасать, не обязаны вообще быть. Если ты чувствуешь уют, когда я рядом, мне больше ничего не нужно. Значит, ты ощущаешь мою любовь, а я готов дарить тебе ее до тех пор, пока не выгорю, или пока ты сама не попросишь забрать все подарки назад.

— Хочу домой. Хочу лежать с тобой на одной постели, под одним одеялом. Хочу слушать, как бьется сердечко нашего ребенка, как ты дышишь, как дышу я. Хочу знать, что все эти дороги сошлись-таки в конечной точке.

— Поэтесса ты моя ненаглядная, — улыбнулся Алекс и оставил поцелуй на ее носу.

— И что, больше новостей нет от встречи с матерью? Совсем никаких?

— Ну есть, конечно, кое-что еще, но, я думаю, нет смысла об этом говорить.

— Давай вместе думать? Я за то, чтобы ты поделился со своей семьей всем, без остатка.

Мужчина вздохнул. Этого он всегда хотел: делить всю свою жизнь, каждую победу и каждое поражение, бесконечную радость и бездонную печаль со своей семьей.

— Мать отдала мне кое-какие пустующие постройки в Москве и Питере. Там можно было бы открыть что-нибудь… Я набросал примерные варианты: продуктовый магазин, бутик или бар на худой конец. Можно открыть сеть… Но это все мечты, не более.