Ловцы фортуны

— Мистер Брайт? — Ее сердце забилось сильнее, когда она увидела его высокую стройную фигуру и испугалась собственной смелости. — Я — Елена Гроблер, свояченица Дани Стейна. Он рассказал мне, что вы здесь. Я просто хотела… — Голос ее упал. Чего она хотела?

— Как любезно с вашей стороны, что вы зашли, — Филип очаровательно улыбнулся. Она была гораздо привлекательнее, чем он себе представлял, а он как раз скучал, ожидая парохода в этом пустынном аванпосте. — Почему вы не поставите свою корзину? Или, может быть, я вам ее донесу?

— Спасибо, здесь продукты для обеда, но вы можете разделить его со мной… если вам больше нечего делать. — Елена с трудом выдавила улыбку, черпая храбрость из того внимания, что она прежде получала от мужчин в Китмансхупе.

— День мой — зияющая пустота… до сего момента. — И Филип последовал за ней, взяв корзину.

До лачуги Дани было всего десять минут ходу, но Елене они казались бесконечными из-за того, что она пыталась скрыть свою застенчивость. Однако по дороге Филип купил несколько бутылок вина и расположился на стуле в кухне, следя за тем, как она готовит пищу, с явным удовольствием и с полной непринужденностью.

Ей исполнилось двадцать пять лет, она была высокой и стройной, с роскошными темными волосами, сколотыми простым узлом на затылке, и глубокими карими глазами, сиявшими бархатистым светом. Ее тело расцвело, а груди налились, став полными и зовущими, но цвет лица слишком сильно напоминал о прошедших годах: его бронзовую кожу не щадили ни иссушающая жара, ни пыль и ветры Юго-Западной Африки, грозя преждевременном старостью.

Филипу она казалась воплощением земной женщины, с простыми, лишенными сентиментальности, чувствами, и черпающей силы от самой природы. Он испытывал наслаждение, созерцая неторопливые движения ее стройного тела и спокойный взгляд бездонных чистых глаз. Случилось так, что ни одна женщина не готовила ему раньше еду; слуги — да, но не женщины… не такие.

Но он мог бы вскоре и забыть о своих чувствах, достойных отношения аристократа к пейзанке, если бы не одно замечание, брошенное Еленой, когда она говорила о Юго-Западной Африке.

— Мне не нравится эта страна, но многие немцы ее любят. Они говорят, что после Юго-Запада Европа внушает им клаустрофобию своей мягкостью, пресыщенностью, плодородием. Юго-Западная Африка — страна контрастов, сложная, дерзкая, яркая, стихийная. Здесь все ближе к жизни… и к смерти.

Стихийная. Да, такова была и Елена. Она была матерью-землей, которая дает человеку возрождение или смерть. Руки Филипа слегка задрожали от странного предчувствия — чего? Он встряхнул головой, стремясь освободиться от наваждения, однако эта аналогия, конечно, основание под собой имела, потому что в глазах Елены светилось материнское понимание и стремление развеять его печаль, и, безусловно, чувство материнской заботы заставляло ее щедро наполнять его тарелку.

Что-то в нем потянулось к ней, к ее исцеляющему материнскому сочувствию и вниманию, которые ни Энн, ни Лора, ни Тиффани не сумели ему дать.

Елена стояла рядом, собираясь забрать кофейную чашку, но Филип перехватил ее руку и осторожно прижал к своей щеке. Девушка вспыхнула, растерявшись, потому что неожиданно осознала свои недостатки. В простом хлопковом платье, с опаленной солнцем кожей, которую она считала безнадежно огрубевшей, она вряд ли могла сравниться с теми прекрасными, богатыми и утонченными дамами, среди которых должен был вращаться такой мужчина как Филип. Он хочет не любви, подумала она, совсем не этого… однако он чего-то хочет, в чем-то нуждается…

— Это был самый лучший обед, что я когда-либо ел в своей жизни.

Она покраснела еще гуще, и в глазах ее вспыхнула обида, когда она решила, что он над ней издевается.

— Уверяю вас. — Филип встал и сжал ее руки. — Клянусь, я говорю чистую правду.

— В таком случае вы должны мне помочь помыть посуду.

— А вы уверены, что решите доверить мне эту задачу? Я за всю жизнь не вымыл ни одной чашки и ни одной тарелки.

Она усмехнулась и протянула ему полотенце.

— А после мы пойдем погуляем. Думаю, вам следует немного проветриться, — и она со значением поглядела на пустые винные бутылки.

Странно, но Филип не обиделся на этот мягкий упрек. Напротив, он был даже склонен почувствовать вину и некоторый стыд за свое чрезмерное пьянство. В Елене была прямота, способная заставить его постичь суть вещей, и он понимая, что ею двигало не осуждение, а искренняя забота о нем.

Оставив дом, они двинулись от поселка по направлению к гигантским дюнам, наползающим на скалы серого песчаника. Жара обжигала, ветер взметал колючие клубы песка, но по молчаливому согласию Филип и Елена продолжали идти до тех пор, пока не убедились, что их никто не увидит и не потревожит. На западе лежала бухта Людериц, сверкая сапфирами волн под кобальтовым небом, охраняемая тремя островами, скалы которых побелели от гуано^[12], а на востоке — только серые скалы, белый прибрежный песок и бледное золото дюн. Но чудесным образом здесь было немного зелени, по тому же счастливому совпадению на Елене было зеленое платье… это означало для него зелень листьев, травы, всей природы… Свежая исцеляющая зелень матери-земли… и, когда Филип потянулся к ней и обнял, это показалось самым естественным в мире.

Песок обжигал, он был слишком горяч, чтобы можно было раздеться, но недостаточно горяч, чтобы помешать им упасть в его мягкие объятия: Филип расстегнул ее платье, обнажив груди, и улыбнулся их белизне по сравнению со смуглым лицом, шеей и плечами, затем углубился под юбку, не путаясь в нижнем белье — его не было при африканской жаре. Он скользнул в нее, и, двигаясь, не отрывал взгляда от ее лица. Елена была такой, как он и ожидал — цельной и чистой. Он никогда раньше не занимался любовью на открытом воздухе, но с ней это казалось правильно и хорошо. Как и надеялся, он почувствовал ее исцеляющее прикосновение, щедрость ее духа. С Еленой, внутри Елены, Филип был ближе к лону природы, погружаясь в защитный покров мира и тепла, к которому всегда тянулся, но никогда не обретал даже со своей матерью, Энн. Он с наслаждением смотрел, как Елена выгибает спину, содрогается и опадает; и когда Филип расслабился сам, его поразила мысль: жизнь или смерть, мать-земля, что будет?

Елена, поглощенная пламенем первого оргазма, изумилась половодью нежности, которую она испытывала к этому мужчине. Поначалу она не чувствовала никакого сексуального влечения, но отдалась ему, потому что понимала — он нуждается в ней… нуждается в чем-то от нее и чему ее тело служит источником и сосудом. Но когда он коснулся ее, страсть разгорелась совсем неожиданно. Не чувствуя ни малейшего унижения своего достоинства оттого, что он так походя ее использует, Елена была рада отдавать и благодарна за то, что получает. Но отдала ли она так же много, как получила? Она с тревогой глянула на него и успокоилась, увидев глубокое удовлетворение и покой в его лице, и, нежно гладя его по щеке, она знала, что это лишь краткая встреча в пустыне, не больше, но она сохранит ее в памяти навечно.

Вечером Филип с легким сердцем вошел в бар отеля и спросил пива. Снаружи, с моря, как обычно ночами на побережье, наползал туман, рожденный холодными течениями Южной Атлантики, чтобы затем, облаком собравшись над пустыней, осесть каплями росы, необходимой для поддержания жизни тем немногим насекомым и рептилиям, что обитали в суровых условиях Намиба. Но в тепле и уюте, среди огней, латуни и красного дерева бара «Каппс-Отель» жуть окутанной туманом пустыни казалась такой далекой. Целительное воздействие Елены померкло, и к нему вернулось воспоминание о письме, отправленном Мэтью. Настроение Филипа улучшалось с каждой бутылкой пива; он с удовольствием пообщался с несколькими незнакомцами, но когда к нему присоединился Дани, был еще далеко не пьян.

Дани весьма интересовался делами Мэтью, он всячески направлял разговор на него, а Филип заметив, что собеседник разочарован его ответами, слегка позабавился.