Агнесса среди волков

— А чем отличаются друг от друга эти шары? — спросил продавщицу один из покупателей, коренастый молодой человек в зеленом плаще. — Они почти одного размера, но этот стоит всего шестьдесят тысяч, а тот — сто пятьдесят?

Продавщица, очень похожая на ту, что продавала благовония — вообще, как я заметила, в магазине работали только приветливые женщины не старше сорока и совсем еще молодые улыбчивые мужчины, — тут же ответила:

— Дешевый шар — из обычного стекла, он просто для медитаций. Тот же шар, что на верхней полке, — из настоящего горного хрусталя. Это магический шар, он предназначен для ясновидящих.

— Слушай, а как у тебя с магическими шарами? Ты ими пользуешься? — спросил у коренастого его товарищ, невысокий паренек в кепке; по виду оба они явно были провинциалами.

— Зачем мне они? У меня в мозгу свой магический кристалл — как щелкнет, так я сразу все знаю, — совершенно серьезно ответил мужчина в зеленом плаще.

Экстрасенсы, подумала я. До чего ж старший уверен в себе! Впрочем, для них это бизнес. А в этот магазин они, заезжая в Москву, заходят, чтобы ознакомиться с новинками в своей области — как обычные командировочные посещают ВДНХ, чтобы узнать, насколько продвинулся технический прогресс за то время, что их не было в столице.

Вообще меня заинтересовала публика, которая заполняла холл под лестницей. Народ здесь сильно отличался от посетителей книжной лавки «Эзотерика» на Шаболовке и подобных разделов крупных магазинов, где продаются различные издания по мистике, астрологии, уфологии и прочим не совсем ясным предметам, — здесь практически не было сумасшедших с горящими глазами, изможденных мужчин и женщин в нищенской одежде, которые тратят последние гроши на такого рода книжки с умопомрачительными названиями. Покупатели были в основном молодые, хорошо одетые, уверенные в себе, с энергичными манерами, которые прекрасно знали, что им надо; было совершенно очевидно, что это не случайная публика — скорее всего все они так или иначе профессионально были связаны с ассоциацией «Дорога от себя». Попадались, конечно, и случайно забредшие зеваки, но их было немного, и в основном они толпились возле стенда фотографа, над которым висел броский плакат: «Сфотографируйте свою ауру». Именно здесь меня и отыскала Виолетта, вышедшая из кабинета Вадима слегка раскрасневшейся.

Я хотела ее расспросить, но она от меня отмахнулась:

— Он очень приятный, мы мило побеседовали… А это что такое?

— Тут фотографируют ауру. Хочешь?

Виолетта внимательно разглядывала плакат, на котором были изображены две головы, окруженные многоцветными нимбами: черты лица различить трудно, они стерты, неясно даже, мужчины это или женщины. Похоже на компьютерную графику.

— Интересно, почему на верхнем снимке эта самая аура зеленая, а на нижнем — красная? Какая лучше?

— Ей-богу, не знаю. Спроси у специалистов.

И она пошла к фотографу, не обращая внимания на небольшую очередь, тут же, впрочем, расступившуюся, — Виолетта всегда оказывала такое воздействие на мужскую часть населения; две женщины, затесавшиеся в толпу стремившихся запечатлеть свою ауру навечно, с интересом прислушивались к разговору.

Я же не смогла услышать, о чем Виолетта говорила с фотографом, молодым человеком в светлой рубашке с закатанными рукавами, тот настолько близко склонился к ее уху, что его слова до меня не долетали. Беседа кончилась тем, что фотограф посадил ее на стул и взялся за свой «Полароид»: через минуту он торжественно вручил Виолетте снимок — ее аура оказалась в красно-синих тонах, по его словам, прекрасная аура. Он предложил ей также сфотографировать кисть, чтобы посмотреть, как светятся кончики ее пальцев, — эффект Кирлианов, как он объяснил, но Виолетта со смехом отказалась под предлогом, что ее ждут.

Нам действительно пора было уходить — мы провели в этих стенах больше двух часов. Виолетта была записана к модному парикмахеру — после больницы ее волосы потеряли привычный блеск, и не мешало привести их в порядок, меня же ждал гонорар в одном из маленьких издательств, еле сводивших концы с концами. Витя забросил меня туда по дороге в косметический салон.

С этого дня мы с Виолеттой регулярно, как на работу, стали ездить на Тверскую-Ямскую на свидания с Вадимом. Виолетта постепенно оттаяла и пришла в приличную форму. С ней изредка случались истерические всплески, как и раньше; она сейчас вроде бы не пила — за ней следили очень пристально, но ее поведение во время таких срывов нельзя было приписать влиянию горячительных напитков, оно казалось просто болезненным. На посторонних в таких случаях она производила впечатление сумасшедшей, но я-то понимала, что это результаты отвыкания от алкоголя, болезненной ломки и ей приходится очень несладко.

Впрочем, разряжалась она только в кругу семьи, то есть при Аргамакове, Вите и мне. Как-то раз я вошла в квартиру в тот самый момент, когда в Аргамакова летели одна за другой книжки и журналы. Странно было видеть финансового магната в такой ситуации, под каблуком жены-фурии; впрочем, при виде меня он тут же, не обращая внимания на град сыпавшихся на него предметов, схватил ее за руки и утащил в ванную. Виолетта сопротивлялась, и не так-то легко было с ней справиться; меня поразило, что Николай Ильич обладает, оказывается, недюжинной силой. Кроме того, было видно, что такие сцены ему привычны.

Она вернулась минут через двадцать совершенно успокоившаяся и свежая, с чуть влажными волосами, и мы немного опоздали на сеанс психоанализа.

В другой раз я была свидетельницей того, как она спустила собак на Витю — он отказался везти ее в кафе без санкции Аргамакова. Она кричала и визжала как базарная торговка до тех пор, пока Витя с каменным выражением лица не дал ей пощечину. Она мгновенно успокоилась и затихла; не думаю, что роман между ними продолжался, непохоже было на то.

У нас с ней постепенно восстановились те отношения, что были до больницы, — не слишком откровенные, скорее приятельские. Вернее, она-то старалась сократить между нами дистанцию, я предпочитала многое держать про себя. Так, я ничего ей не сказала о возвращении Марка, только упомянула, что расследованием моего дела занимается детективное агентство, где работает брат моего бывшего мужа. Кстати, я сама не была уверена, как откоситься к этому второму появлению Марка в моей жизни: не была ли та бурная ночь для него всего лишь эпизодом, может быть, он не намерен возвращаться ко мне и решил всего лишь поддержать меня в трудную минуту? С той поры он не давал о себе знать.

Я ей вкратце рассказала о том, что произошло за то время, пока она лежала больная. Она слушала меня с широко открытыми глазами и под конец заявила, что, по ее глубокому убеждению, охотились не за мной, а за ней.

— Пойми, Агнесса, если уж Аргамаков нанял каких-то людей, чтобы меня убить, то через посредников. Откуда киллеры могли узнать, что я попала в больницу? И ты, и я бываем в офисе на Ордынке: тебя нередко, даже в мое отсутствие, возит Витя в моем «опеле». И наконец, посмотри в зеркало — когда на тебе это пальто, нас можно различить только с самого близкого расстояния! Как будто мы из одного детского сада!

Мы в этот момент как раз вошли во Дворец культуры и ступили на беломраморный пол. Виолетта схватила меня за руку и потащила к одному из огромных зеркал, оставшихся в фойе еще на память о сталинской эпохе. Я посмотрела в помутневшее от времени зеркало и готова была расхохотаться: мы с Виолеттой действительно выглядели чуть ли не как близнецы. Я внимательно вглядывалась в наши изображения: обе обуты в невысокие сапожки со шнуровкой на крючках, только ее были куплены в Риме, а мои — на барахолке в Коньково, на обеих модные длинные черные пальто полуприталенного силуэта, у меня — произведение швейной фабрики «Салют», а у нее — от «Валентино», с какими-то модными прибамбасами, но издали этого не заметишь; наконец, у нас оказались совершенно одинаковые прически! Мне показалось, что мое новое каре — Катиных рук дело — ничуть не уступает прическе Виолетты, которой занимался дорогой визажист. Но самое смешное заключалось в том, что в полумраке зала наши головы казались совершенно неразличимыми: черты лица в замутненном зеркале выглядели нечеткими, расплывчатыми, а волосы — иссиня-черные у Виолетты, темно-каштановые у меня — при таком освещении выглядели просто темными. В Виолеттиных словах явно что-то было, только я не верила, что Николай Ильич может ее убить. То есть он, конечно, способен на убийство — любой крупный банкир, по моему мнению, на это способен, иначе он не смог бы пойти так далеко, но он слишком трепетно относился к Виолетте, хотя она и была далеко не идеальной женой, мягко выражаясь.