Не жди моих слез

Я хватаюсь за щеку, делаю мученическое лицо.

— Что, зуб? — примирительным тоном спрашивает он.

По крайней мере помнит, что у меня болит. Или же наоборот — не помнит?..

Шатаясь, я пробираюсь к шкафчику над холодильником, где хранятся лекарства. Капаю в стопку мимо (это нарочно), лью через край воду из чайника. Слышу его вздох, спиной чувствую. Нет, не жалость — раздражение.

Раз так…

— Мариша говорит, эта твоя писательница строит из себя Маргарет Митчелл харьковской губернии…

— Может, не будем делать действующими лицами наших семейных сцен собственных детей?

— Она все видит. Ты хоть раз подумал о том, что твоя дочь — невеста? У нас с тобой скоро внуки будут, а ты…

Я срываюсь на визг. Я сама себе отвратительна, но ничего поделать не могу: джинну тесно в бутылке, куда его насильно запихнули, он бьется об ее стенки. Если джинн вдруг вырвется наружу…

Как бы я ни ненавидела мужа в данный момент, я любыми средствами хочу сохранить семью, ибо не принадлежу к числу излишне эмансипированных дам.

Он поднимается из-за стола со своим презрительным «так-так», идет к телефону. Ну вот, добилась своего: считай, сама спровадила к ней на ночь глядя.

— Коленька, если ты меня хоть немного любишь… — слышу словно издалека свой жалобный голос.

Пустой взгляд не на меня, а всего лишь в мою сторону. Но к телефону не идет. Надевает куртку, закуривает сигарету и громко хлопает дверью.

Я мечусь по квартире, снова лезу в шкафчик с лекарствами. Сейчас ему, им всем назло наглотаюсь таблеток, оставлю обвинительную, нет, лучше всепрощающую записку… Мариша уже большая, к тому же у Мариши две бабки. Не видать, не видать этим поблудам счастья!..

— Светик, это ты? — слышу в трубке Женин голос. — Я сейчас примчусь к тебе, хорошо? Сию минуту. Умоляю, никуда не уходи…

Мы выплескиваемся по очереди. Женя случайно наткнулась в столе у своего Славки на французские духи.

— Представляешь, как раз в день моего рождения. А сам всего какой-то час назад сказал: подарок за мной. — Женя, интеллигентка, даже можно сказать, рафинированная, ругается, как последний водопроводчик. — Я ему в глаза: развод, и никаких оливковых ветвей. А он засмеялся, засвистел этот паскудный мотивчик из «Мужчины и женщины» и был таков. А ведь это я, я привела эту стервозу в дом, английским с ее сыном занималась, жалела ее… Светик, хоть ты мне скажи: куда катится наш мир?

Что тут сказать? Сегодня нам обеим кажется, что он катится в бездну. Уж коль семьи рушатся…

Вот тебе и Женя с ее рецептами.

Мы засыпаем чуть ли не в обнимку, наглотавшись всевозможных транквилизаторов. Но до этого вырабатываем совместную программу действий под условным названием: «Кармен будет побеждена».

С утра за кофе мы уже более-менее спокойны — все ведь в наших руках, а уж тем более собственные мужья, верно? Мы перебираем в памяти произведения искусства всех времен и народов, воспевающие свободную любовь. И как воспевающие. Мы ужасаемся их количеству. Взять ту же оперу «Кармен» Бизе — Микаэла, чистая, верная, осталась в итоге в дурочках. Та же участь постигла и Наталью из «Тихого Дона». Мы вовсе не в претензии к создателям этих образов, мы лишь возмущаемся действительностью, которую они до слез правдиво запечатлели.

— Любовь под запретом всегда слаще любви узаконенной, — рассуждает Женя. — Соединись Григорий с Аксиньей брачными узами — вот и конец их любви. Нет, кто вечно рядом, как стол или диван…

— Дофилософствовалась. Молчи лучше, — взмолилась я. — Сама ты венский стул.

— Тебе хорошо — твоя соперница, по крайней мере, человек из мира искусства. Моя же — заурядный бухгалтер-экономист, — травит свою и без того растравленную душу Женя. — С отдельной квартирой. Великолепными кулинарными способностями, помноженными на страстную жажду сотворить некое подобие семейного счастья. Я сама подыскивала ей жениха под Славкин мефистофельский хохот.

— Все нынче замуж хотят, с ума просто посходили. Это что: закон жизни или каприз времени?

— Мода, — изрекает Женя. — На замужних. Ведь даже роман с замужней женщиной ничем, как правило, не чреват. Да и сам замужний статус украшает, возвышает, облагораживает. Хотя бы в собственных глазах.

— Женька, чтоб мне провалиться на этом самом месте, не дам я ему развода. Ей-Богу, не дам. К ректору пойду — его вот-вот должны завкафедрой сделать.

— Не опускайся до бабства, — урезонивает Женя. — Бери бюллетень: помню, у тебя были нелады с печенкой. И дочку вызывай. Правда, мой Витька сказал, что личные дела предков его не колышут. Он такой — он еще к той на блины будет ходить. Твоя Маришка должна быть более чуткой — девочка все-таки…

Мариша, дочерна загоревшая и очень веселая, говорит примерно то же, что и Женькин сын. Даже похлеще. Например:

— Мама, отступись. Не чини препятствий настоящей любви. Это грех.

Мариша балдеет под «Queen», подолгу треплется по телефону с подружками, изъясняясь главным образом вздохами и междометиями. И ни слова об ушедшем из дома отце.

Мне не только дают бюллетень, меня хотят уложить в больницу с повышенным давлением. Я весь вечер плачу, умоляя дочку не занимать телефон. Он молчит. Зловеще. Угрожающе.

— Отец с ума сошел — не видел тебя почти два месяца…

— Это предрассудки. Я и так знаю: он меня безумно любит. Навязанное внимание вызывает только раздражение.

Вот они какие, нынешние дети! А я почему-то была уверена, что Мариша возьмет мою сторону.

— Мамусик, а почему бы и тебе не завести… романчик? — смеется дочь. — Сходи в парикмахерскую, в косметический салон…

— И ты после этого сможешь меня уважать? — искренне изумилась я. — Да если бы моя мать…

— За бабушку не волнуйся — у нее в этом плане все было в полном порядке. Думала, дедушка за просто так по сей день души в ней не чает?

— Марина, я бы с удовольствием дала тебе по губам!

— Дай, дай, мамусик. — Дочка звучно чмокает меня в ухо. — Хочешь, я позвоню Кире?

У меня темнеет перед глазами. Моя дочка, моя Мариша, в которую я всю душу вложила, из которой настоящую принцессу растила, моя Мариша так легко произносит это ставшее для меня синонимом чудовищной боли имя.

— Не смей! — кричу я, видя, что она направляется к телефону. — Нельзя быть такой всеядной. Эта… женщина отобрала у тебя отца, она хочет разбить нашу…

— Родненькая моя, как можно разбить то, чего давно не существует в природе? — говорит моя дочь, покровительственно обнимая меня за плечи.

Дочка воспитывалась у моих родителей, в самой, что называется, цитадели целомудрия и патриархальности. Скажите на милость, кто ей такое внушил?

— Мамусик, давай начистоту, ладно? — Мариша приближает ко мне свое лицо с наивными (мне по сей день именно так и казалось) глазами. — Согласна? Так вот, тогда как на духу: у вас с отцом в последние годы все было в порядке? Я имею в виду постель. Только не лги сама себе.

— Но это же не самое главное! — взвиваюсь я. — Помимо этого существуют общие интересы, крыша над головой, ты наконец…

— Не уводи разговор в сторону. Я знаю, ты все время боишься забеременеть. Думаю, ты всегда этого боялась.

— Но ведь ты родилась у нас через три месяца после свадьбы, и не аист же…

— Ну, это было с самого начала, когда любовь еще безрассудно отважна и жертвенна. Потом, как правило, наступает отрезвление.

— Ты полагаешь, аборт — большое удовольствие?

Мариша смеется. Мариша ничуть не краснеет. Моя мать никогда не произносила при мне это слово. Мать не подготовила меня к жизни, всеми способами замалчивая ее интимную сторону. Я шла на ощупь, делая тьму ошибок и просчетов. Быть может, Мариша в чем-то права?..

— А сейчас то, что между вами происходит, доставляет вам наслаждение? — продолжает пытать меня собственная дочь.

«Нет, — думаю я. — Не доставляет. Давно не доставляет. Стало такой же привычкой, как уборка квартиры по выходным. Я даже разучилась целоваться. И вообще мы почти не прикасаемся друг к другу…»