Кто стучится в дверь

И они тоже узнали человека на фотографии.

Она даже успела проехать дальше – в Клязьму, прошла в церковную пристройку, и священник, разумеется, сидел за компьютером («Вы по-моему, программист, а не поп!» – пошутила она). И он вспоминал, что за чем следовало, а она записывала.

…Пробка на Ярославском шоссе тем временем рассосалась, и домой она возвращалась по пустой трассе. Даже тут Анюте повезло!

Совсем запутался полковник Левицкий в своих женщинах.

Никогда он не думал, что это будет так сложно, так накладно, так мучительно. Знал бы – сидел тихо и не ездил ни в какой Египет.

Жена его раньше пугала, что может уйти, он так, собственно, и думал: «Уйдет», но теперь срочно требовалось, чтобы ее угрозы были приведены в действие, а она – раз! – и передумала!

Несколько дней назад у Левицкого даже промелькнула мысль, что неплохо бы ее с кем-нибудь познакомить. Тут же стало стыдно: жена все-таки… Он давно с ней сросся, с ней было удобно молчать, не надо было строить из себя молодого и веселого. Более того, атмосфера скучно-равнодушной отстраненности, царившая в их семье последние года четыре, была очень удобна в его возрасте и с его работой. Он уставал, любимым его местом стал диван, и от жены теперь хотелось только равнодушия.

Нет, конечно, существует еще любовь, существует это – «О как на склоне наших лет…» и все такое прочее – но писал эти строки человек, всю жизнь умиравший от скуки в своих имениях, человек, которому некуда было себя девать, у которого не было телевизора, Интернета, пробок в часы пик… (Про работу, связанную с терроризмом, лучше и не вспоминать). Конечно! Что делать такому гражданину? Только влюбляться! Это у них было единственное развлечение.

Пока жена принимала все условия игры и как бы соглашалась на его двоеженство, еще было терпимо.

Он мог приходить поздно или не приходить вообще. Не надо было напрягаться, чтобы придумывать разные объяснения, даже по телефону он говорил почти открыто.

Теперь же она словно провела пробу сил – и поняла, что он не готов к конфликту. Он уступит, если конфликт разгорится на полную мощь, а значит, надо дожать. «Раздавить гадину, пока не поздно!» – сказала она подруге. Он случайно услышал и удивился такому грубому лексикону, а потом узнал, что это цитата из Вольтера – «Раздавить гадину»…

То, что жена готова пойти до конца, показала даже не кляуза, которая, вообще-то, не вызвала у него брезгливости, как предполагала Анюта – а вызвала, скорее, жалость. Эту готовность продемонстрировал отказ от развода – точнее, отказ от халявной квартиры, от огромной, по их меркам, суммы. Он прочитал это так, как прочитал бы любой нормальный мужик: «Вот как она меня любит!» – и испытал гордость от этой мысли.

Левицкий обещал Анюте, что к сентябрю все решится, и теперь понял, что не сможет выполнить обещание. Было бы порядочнее сказать ей об этом, но он снова окуклился, затаился и стал ждать, что все как-нибудь рассосется само: теперь шансы удваивались, решиться эта проблема могла если не с этой стороны, так с той, и ему иногда было почти все равно, откуда придет освобождение…

Просто поразительно! Такой волевой, энергичный, такой инициативный – может быть, все эти качества до донышка выскребались на работе и на личную жизнь ничего не оставалось? Он часто думал об этом и склонялся именно к такому объяснению.

Позавчера Анюта позвонила ему в контору (они теперь соблюдали серьезную конспирацию) и попросила узнать последние данные обо всех трех делах, так или иначе связанных с письмами. Испытывая чувство вины, здесь он сильно расстарался: Анюта даже не ожидала. Он неуверенно предложил сходить в кино, она сказала, что занята. Он понял, что она обижается, но ничего поделать было нельзя: жену непрерывно мучили приступы стенокардии, «Скорая» от них не уезжала. Он надеялся, что ее положат в больницу и тогда можно будет вздохнуть.

Оказалось, что Анюта вовсе даже не обижается. По крайней мере, сегодня она позвонила в прекрасном настроении.

– Ты все еще на нелегальном? – она обидно хмыкнула.

– Очень много работы…

– Да ладно. Не оправдывайся! Тебе не идет… Я вот что звоню. В деле Фатеева есть показания его сестры. Она утверждает, что Фатеев разговаривал с кем-то по телефону насчет своей жены…

– Анюта, я думал, что информация, которую я дал тебе вчера, нужна только для успокоения…

– Да, для успокоения. Мы просто вкладываем в это слово разные смыслы.

– Давай я тогда скажу, какой смысл я вкладываю.

– Не надо, любимый, – она помолчала, явно набираясь решимости сказать что-то неприятное, но, видимо, передумала. – Мне достаточно и моего смысла. Так вот. Ваш Григорьев рассказывал, что у Фатеева даже электричество было отключено за неуплату. Неужели он аккуратно платил за телефон? Его ведь сразу обрубают.

– Я узнаю.

– Узнай сразу и вот что. Если это был мобильный, то кем он был куплен. Обязательно узнай это!

Дома его ждал хороший ужин. Любимые котлеты с пюре. «Мне получше» – объяснила жена. Выглядела она и правда свежее, чем обычно.

За ужином молчали, думая каждый о своем. Потом жена встала к чайнику и тут заговорила: спиной было удобнее.

– Может, ты прав? Глупо не воспользоваться такой возможностью.

Он не сразу ее услышал. Но потом перевел взгляд и догадался, о чем она могла сказать с таким спокойным и виноватым лицом.

– Ты о квартире?

– Да… А не могут нам дать одну большую, четырехкомнатную, если мы им отдадим свою?

– Четырехкомнатных сейчас нет. Нужно будет ждать еще год, пока не достроят новый дом… Вдруг все опять накроется?

– А… – жена помолчала, наливая кипяток.

– Потом, у нас маленькая семья… Не знаю, на каких основаниях можно четырехкомнатную…

– А если я забеременею?

Он удивленно глянул на нее. Жене было тридцать девять, и что-то у нее было с придатками.

– ЭКО, – пояснила она. – Экстракорпоральное… Я узнавала…

В этот момент зазвонил телефон. Лицо жены на мгновение омрачилось, но она ничего не сказала.

Как назло, это была Анюта. С начала марта она не звонила ему домой – и вот в такой неудобный момент, наконец, собралась!

– Привет. Ты не можешь перезвонить? – спросил он.

– Не могу, – голос стал злым. – Ты узнал, что я тебя просила?

– Да. – Он достал свой портфель, лежавший тут же, в прихожей, порылся в нем, вынул органайзер. – Телефон куплен на имя Константина Романовича Барклая… Какая фамилия! Где-то я ее уже слышал.

– Ты читал ее в учебниках по истории. В главе про войну с Наполеоном…

– Нет. Где-то в другом месте… Я вчера тебе звонил. Тебя весь день не было…

– Я была во Фрязино.

– Новое направление в туризме? Перспективное? – Он улыбнулся.

Она, видимо, тоже.

– Там интернат, в котором воспитывался Ледовских…

– Зачем тебе?

– Просто. Интересно было. Знаешь, с кем там познакомилась? С философом, которого мы в институте проходили. Оказывается, он жив. И работает в этом интернате сторожем! Мы с ним два часа разговаривали.

– Ну надо же… – из кухни на Левицкого смотрела жена. Он нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Анюта поняла его состояние.

– Ладно. Не буду отвлекать.

И не прощаясь положила трубку.

«А не нашла ли она кого-нибудь? – вдруг подумал Левицкий, и эта мысль полоснула его такой острой болью и тоской, какая бывает только во сне – когда снится, что кто-то умер или что сам вот-вот помрешь. – Э, брат! Да ты не готов ее терять!»

Ему вдруг страшно захотелось, чтобы все стало, как было: скандальная и противная жена, любимая Анюта, мечты о свободе, о ребенке (не девочке!), походы в кино, поездки на дачу… План, предложенный женой, его категорически не устраивал. «Ты сама все разрушила! – мысленно сказал он ей с неожиданной злобой. – Сама разбивала нашу жизнь постоянными придирками, скандалами, претензиями, делала вид, что не боишься меня терять, что только и мечтаешь об этом! Ты сама вытолкнула меня из семьи! Разве это я нарушил договор, который мы не скрепляли перед Богом, но все-таки заключили друг с другом?! Это ты его нарушила! Это ты твердила, что любовь прошла, что осталась привычка! Теперь же оказывается, что привычкой были те скандалы, а не предшествующая им любовь! Вот и расхлебывай теперь последствия неосторожного обращения с самым опасным оружием на земле – словами!»