Агнесса среди волков

Но, как оказалось, Генка все-таки переехал — от того типично замоскворецкого двухэтажного домика, где он когда-то жил, остался лишь фасад, а его семью переселили в близко стоящее здание сталинской постройки. Это я узнала уже от него самого. Накануне мы договорились встретиться с ним в том самом дворике, где жил когда-то Островский. Я обычно не опаздываю на деловые свидания — а это свидание было чисто деловым, — и было без пяти три, когда я подошла к месту встречи, но Генка уже меня ждал.

Он явно не ожидал встретить такую хорошо одетую и холеную даму, какой я ему показалась, и заметно оробел. На людей, которые меня знали когда-то, я произвожу именно такое впечатление — они меня часто просто не узнают. Я к этому привыкла — я здорово изменилась с юности, и, кажется, в лучшую сторону.

Генка же изменился мало, разве что волосы его уже не пылали огнем, а заметно потускнели. Генка — из тех людей, которые всегда хотят не быть, а казаться; в детские годы ему льстило мое внимание, ему нравилось, что на него обращает внимание девочка, хотя я относилась к нему в те давние времена только как к товарищу по проказам — я тогда презирала девичьи жеманные игры и предпочитала общаться с мальчишками. У меня на левой ладони до сих пор сохранился шрам: это во время игры в войну я бежала из плена и, выпрыгивая из разбитого окна полуразрушенного дома, сильно порезалась осколками стекла; Гена, который был со мной в одной команде, сиганул из окна вслед за мной, но ему повезло больше: он только поцарапался.

Теперь он как будто забыл о существовании разбитых окон и использует в качестве входа и выхода только двери, как и положено, правда, нередко вышибая их ногой. Он был одет так, чтобы любой мог увидеть, какой он крутой: черный плащ, как у мафиози из какого-нибудь Чикаго, длиной чуть ли не до сапог, скрывал всю остальную одежду, темная кожаная кепка была надвинута на самый нос, так что глаз было почти не видно, и лишь за ушами из-под кепки выбивались пряди давно немытых волос. На запястье у него были часы, как мне показалось, аж с двумя компьютерами, в руке он крутил какой-то брелок с ключами якобы от машины — все это я заметила сразу, но он постарался привлечь мое внимание, когда, якобы разминая закоченевшие мышцы, продемонстрировал несколько движений из арсенала у-шу.

— Ты молодец, Агнесса, вовремя, — сказал он в качестве приветствия, — а то погода такая, что можно запросто окоченеть.

Мне лично казалось, что на улице достаточно тепло, но нужен же был ему какой-нибудь предлог для демонстрации своей мощи! Пусть хорохорится, это мне на пользу, так мне легче будет добиться от него того, чего я хочу. Такой бросающийся в глаза прикид мог означать только одно: он старательно работал под крутого, на самом деле это был все тот же чуть повзрослевший Генка-рыжий, не очень далекий и неуклюжий, но зато безобидный. Что ж, если он действительно связан с мафией, то лишь в качестве самой последней шестерки. Мне от него надо было одно: выйти на главного. Я достаточно разбираюсь в криминальной психологии и слишком ценю себя, чтобы связываться со всякой мелкотой. Мне мог помочь только сам дон, или как еще там эта должность называется у наших отечественных мафиози?

Генка сам дал мне повод направить разговор по нужному руслу. Я стала восхищаться точностью его движений и спросила, какому виду восточных единоборств он отдает предпочтение. Он тут же начал похваляться своими достижениями, в частности, стал красочно описывать позавчерашнюю схватку с превосходящими силами противника, когда на него одного напали сразу трое.

— Ты не представляешь себе, Агнесса, как трудно себя контролировать, чтобы невзначай кого-нибудь не убить. Вот позавчера я не сдержал себя и боюсь, что у одного из этих парней треснула черепушка.

Я улыбнулась про себя: первое, чему учат мастера любого вида восточной борьбы, это как раз искусству самоконтроля. У каких доморощенных тренеров занимался наш Генка?

— А кто же на тебя напал? — не преминула я воспользоваться моментом; глаза мои выражали участие и восхищение его доблестью.

— Ну как тебе сказать… В общем, была небольшая разборка. Они никак не хотели понять, что им тут делать нечего, пришлось это наглядно показать.

Это было уже тепло. Прилагая незначительные усилия, я скоро выведала у него, что он действительно принадлежит к компании крутых парней, которые защищают местных частников и не пускают в свой район чужих, иными словами, он был рэкетиром, в чем я не сомневалась с самого начала. Впрочем, про нашу замоскворецкую мафию я слышала в основном хорошие отзывы — за свою мзду ее боевики, если их можно так назвать, действительно защищали местных предпринимателей, и притом гораздо лучше, чем более дорогие наемные охранники, к тому же они нередко помогали хозяевам — то разгрузить машину, то договориться о найме грузовика, то еще что-нибудь в таком роде… И еще, насколько я знала, они не любили насилия — если кто-нибудь не желал платить, они просто переставали его прикрывать, а разоряли незадачливого бизнесмена уже менее совестливые бандиты из других группировок. Словом, я сделала для себя вывод, что местный дон — это кто-то вроде дона Вито Корлеоне или вполне реального покойного Отари Квантришвили, глава разветвленной семьи и отец своих подданных, и только поэтому решилась на него выйти.

Но когда я дошла до дела, то столкнулась с непредвиденными трудностями: Генка заявил, что в состоянии помочь мне сам, и упорно не желал знакомить ни с кем из старших. У меня закралось даже подозрение, что он никого и не знает. Я настаивала на своем: у меня дело к самому главному, и говорить я буду только с ним, вероятнее всего, это ему будет интересно, так как речь пойдет о конкурентах, действующих на его территории. Это был чистый блеф с моей стороны, но не настолько же я глупа, чтобы рассказывать Генке о своих преследователях! В конце концов мне удалось его уговорить — я сыграла на его самолюбии, сделав вид, что я сомневаюсь в его принадлежности к почетному клану мафиози. Этого он выдержать не смог и пообещал сделать все, что в его силах, и в ближайшее время позвонить.

Я дала ему свою визитную карточку, отпечатанную на лазерном принтере, и заговорщическим голосом сообщила код: три звонка, потом отбой, и номер набирается снова — и тогда уже я беру трубку. Он понимающе мне подмигнул. Боже мой, этим кодом мы пользовались еще в детстве, к тому же Сергей в ближайшее время обещал прислать мне телефон с определителем номера, но благодаря коду Генка почувствовал себя посвященным в тайну, моим доверенным лицом. Что ж, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы сделало то, что от него требуется.

Весь разговор занял минут пятнадцать; я снова вышла на Ордынку и направилась не к станции метро, а от нее. Распогодилось, дождик перестал, появились клочки ясного неба, и даже выглянуло солнышко. Было еще рано, и мне не хотелось возвращаться домой. Я решила пройтись по старому знакомому маршруту и зайти в церковь в Вешняках, куда я нередко заходила в мою бытность лаборанткой в особняке на Ордынке.

Купеческое Замоскворечье всегда славилось великим множеством церквей. Многие из них сохранились и при коммунистах, одни из них использовались как склады, другие как клубы… Перед замечательной церквушкой, выходящей фасадом на Пятницкую, той самой, в которой молился Островский, построили общественный туалет. И лишь одна церковь действовала — та самая церковь в Вешняках.

Сейчас открыли церковь на Большой Ордынке, восстанавливают и передают епархии много других церковных зданий… Но меня туда не тянет. В этих храмах царит такое же лицемерие, как повсюду, где власть перешла к официальному православию. Церкви заполняют люди, которые истово крестятся, на них на всех крестики. Но где они были тогда, когда для посещения храма Божьего требовалось некоторое мужество и за участие в Крестном ходе могли вызвать в партком? Да и священники под стать пастве — алчные, как попы в русских народных сказках, они больше заботятся о церковном имуществе и расширении своих земельных владений, нежели о душах своих прихожан. Это те, которые травили отца Александра Меня при жизни и теперь не прочь лягнуть его и после смерти.