Бабочка на огонь

— Злата плохая, — переводила через каждое предложение Дуся слова сына.

Сопоставив факты Сережи и свои собственные, Катюша с Дусей, Сережей и тетей Зиной согласилась — к Злате Артемовне сегодня ходить не надо, погодить нужно.

Оказалось, что в день убийства режиссера Басманова Сережа в хозяйской роще рубил старые деревья. Артем Сергеевич сидел у него на виду, в плетеном кресле, укрытый пледом, который принесла Леночка, ничего не делал, курил и смотрел вдаль. Сереже осталось совсем немного доработать, когда к нему — как из-под земли выросла — подошла хозяйская дочь Злата, жестами и медленно проговаривая слова, чтобы Сережа понял, велела принести молока для Гриши. Сережа оставил на полчаса работу, а когда принес молоко, застал Злату за странным занятием. Он, впопыхах, торопясь, даже чуть не наступил на нее, ползущую по траве в сторону калитки. Сережа не успел ничего подумать — это природа устроила так, что он и соображал медленно, и крика Василия Сергеевича не услышал. Чуть приподняв голову, Злата показала на дом — неси, дескать, молоко, там ждут не дождутся. Сережа до дома дойти не успел. Навстречу ему бежал, спотыкаясь, смешно открывая рот, Василий Сергеевич. Лицо его было страшно, а когда он увидел добродушно улыбающегося Сережу, и вовсе перекосилось. Вскоре приехала милиция, нашла Сережин топор рядом с трупом Артема Сергеевича. На топоре Сережа увидел кровь и седые волосы. Про Злату Артемовну он, естественно, в суматохе тех дней, изменивших его жизнь от хорошего к плохому, забыл. И сейчас бы не вспомнил, если бы не Катюша, которая хотела пойти в гиблое место — к Злате.

— То есть ты хочешь сказать, что, когда ушел за молоком, Артем Сергеевич был жив? — спросила Катюша Сережу.

Дуся перевела. Сережа вспомнил и кивнул.

— А когда ты пришел, он был уже убит? — снова спросила Катюша дауна.

И снова Дуся перевела. И снова Сережа кивнул, теперь уже сразу, не вспоминая. Разве мог он такое забыть?

— А Злата Артемовна ползла по траве к калитке, чтобы ее никто не заметил?

Дуся вздохнула, переводить не стала.

— Ему все равно никто не поверит. Скажут, что выдумал, что я выдумала, чтобы сына обелить.

Все в тишине стали думать: Катюша — что делать, Дуся, что будет с сыном дальше, что вот и выходит, что он страдает невинно, тетя Зина — как помочь Катюше.

— А что, Дуся, — спросила тетя Зина соседку, — молоко-то Басмановы у тебя покупают?

— Отказались, — не отвлекаясь от дум о сыне, ответила Дуся, выражением лица похожая на мадонну с журнальной картинки, висевшей у нее за спиной на стене. — Да вроде, говорили мне соседки, мальчонка-то басмановский мое требует. Может, и передумают еще?

Катюша совсем расстроилась: убийство Артема Басманова Златой никак не укладывалось у нее в голове. Сережа, забыв о своем рассказе, казался счастливым — он рисовал для Катюши цветок. Дуся молчала, продолжала быть похожей на мадонну. Одна тетя Зина взяла да сказала:

— А вот что мы сделаем, девы, — глядя на Катю и Дусю. — Поможем тебе и тебе.

Сережа не слышал, каким образом будет осуществляться взаимовыгодное сотрудничество его мамы и Катюши, — он рисовал цветок. Но когда он подал рисунок, изображающий много цветов в одном, той, которой был благодарен за доброту, Катюша, Дуся и тетя Зина уже обо всем договорились. Сережин цветок им всем понравился.

«Обрядовый» костюм и образ тети Зининой племянницы из Хабаровска они придумывали вместе. Когда Катюша вышла из своей комнаты молочницей, Сережа ее испугался, как испугался бы любого незнакомого человека, незаметно, пока Сережа рисовал, прошмыгнувшего в дом. Глядя на реакцию бесхитростного дауна, троица облегченно вздохнула. Толстая, на подкладках, цветастая юбка, накрашенная, в рыжем парике, молочница совсем была не похожа на полненькую, миловидную, не пользующуюся косметикой, Катюшу — такой, какой ее один раз видела Злата Артемовна. А когда Дуся, сбегав к себе, «оторвала от сердца» свои парадно-выходные, единственные туфли на платформе и Катюша их надела, сравнявшись высотой со Златой, то тут и вовсе все поняли — фокус с переодеванием получился. Разведчика в дом Басмановых засылать можно и пора.

— Нет, это ни в какие ворота не лезет, — тем временем, пока молочница Надежда Петровна натирала полы с другой стороны дома, волновалась на открытой веранде Злата. — Ты слышишь меня, дядя? Я не понимаю, зачем ты привез к нам следователя? Кстати, я могла бы и не отвечать на его вопросы. Он откуда, сказал?

— Из Любимска, Злата, — ответил Василий Сергеевич. — Он сказал это несколько раз, и я думаю, что ты и сама запомнила. А насчет того, что ты, как говоришь, могла бы не отвечать, скажу так — к чему этот снобизм? В Любимске погибла Мирра — член нашей семьи, и мы должны сделать все, чтобы помочь следствию найти преступника, ее убившего. В противном случае это может быть неправильно истолковано соответствующими органами. Мы и так в центре внимания общественности. Какой-то год неудачный. Сначала — Артем, теперь — Мирра. Кстати, она мне звонила из Любимска, похвалилась, что нашла интересные факты из жизни Артема и твоей матери, факты для своей книги. Как она с ней носилась, — покачал головой Василий Сергеевич. — Я потом поговорю с этим следователем. Когда дело раскроют, попрошу его вернуть наброски Мирриной книги.

— Дядя, какой ты наивный. Так они ее тебе и отдадут, — усмехнулась Злата. — Если сейчас не позвонить Матвею Исаевичу, не видать тебе Мирриной книги как своих ушей и не читать. Кстати, ты сказал, что следователь отдал тебе часть Мирриных вещей. Дискеты там не было?

— Нет. О какой дискете речь?

— Как о какой? Мирра могла печатать свою книгу на компьютере. То есть ее книга могла быть уже на дискете.

— Ты полагаешь? — заволновался Басманов-Маковский. — Подумаю. Любимск далеко, в провинции неразбериха, тамошние милиционеры Миррину книгу и за улику-то не считают. Потеряют вещь, и концов не найдешь. Нет, никакой книги, никакой дискеты мне этот следователь не отдал. Что-то по мелочи: сумочку, одежду, косметику. Все сто раз проверенное и перетряхнутое. Возможно, действительно, лучше сейчас позвонить. Какая ты, Злата, умная, — сказал он, опустив глаза, и почти сразу же, внезапно для Златы, глянув на нее в упор. — Я вот что хотел спросить. Ты уж на старика не обижайся. А что у тебя с пропавшим статистом было? Я не понял, ты ездила с ним отдыхать или нет?

Злата опять усмехнулась. Она только и делала, что усмехалась весь последний час. Сначала усмехалась, отвечая на вопросы следователя. Теперь — разговаривая с дядей.

«Смешно, — подумала про себя Злата. — А сделать ничего не могу. Заклинило».

— А я, Василий Сергеевич, на грубые вопросы стараюсь не отвечать тем же, — сказала Злата, обидевшись. — Я их игнорирую.

— Ну-ну, игнорируй, — теперь заклинило дядю — он то ли передразнил Злату, то ли сам усмехнулся. — До поры до времени. Они ведь, — он кивнул на калитку, куда ушел Раскольников, — от тебя не отстанут. Я заметил, как этот следователь на тебя зыркал. Лучше признайся сразу, если что было у тебя со статистом.

— Господи, — Злата подняла усталые чистые глаза к небу, призывая в свидетели своей невиновности господа бога. — И ты, дядя, туда же. Да меня, — решила огорошить старика, чтоб не совал нос в чужие дела, — уже вызывали на Петровку по поводу этого Коли. Его обгорелую машину с останками водителя внутри нашли в соседней области. А я-то при чем? Да и зачем мне женатый мужчина? Зачем мне его проблемы, его беременная жена? Ты же знаешь мои принципы. Я с женатыми не сплю, — похамила немножко Злата. — И потом, что такое — статист Коля? Статист — для меня. Кстати, как там с билетами во Францию? — задала она вопрос по существу, а не по ерунде какой-то.

Басманов-Маковский молчал, откровенность племянницы «переваривал». Усы, которые он всегда холил и лелеял, а женушка Лизонька всемерно помогала ему в этом тщеславном занятии — шампуни специальные для усов покупала, сейчас висели, а не топорщились. В их черных, подкрашенных прядях Злата заметила несколько седых волос. Ей стало Василия Сергеевича жалко.