Дневник грешницы

Почему он не вернул ее, когда господин был отпущен на свободу? Почему дал ему пережить эту душевную боль и страдания и смириться с мыслью, что Анна потеряна для него навсегда? Да, это вопрос…

А что, если Анна, вытащенная из могилы, продолжала находиться в летаргическом состоянии? Откуда бывшему янычару было знать, что это состояние может длиться месяцами, годами и даже десятилетиями? Вполне естественно, что он решил не тащить к господину бесчувственное тело любовницы, а подождать, пока она не придет в себя.

И вряд ли он мог с телом Анны на руках убраться куда-нибудь далеко. Наверняка он поселился в каком-нибудь уединенном месте в дремучих олонецких лесах. А значит, надо ехать туда и первым делом искать там! Там – это в окрестностях городка, где жила и работала Ирина Львовна и куда три с половиной года назад впервые приехал Карл.

Так что – не надо ждать следующих каникул!

Конечно, сто лет спустя там вряд ли что-нибудь найдется, но… Чем дольше затянутся поиски, тем лучше, не правда ли?

Ирина Львовна выгнула спину и с удовольствием потянулась.

Будущее было определено. Все, что ей нужно, – это встать и сделать шаг ему навстречу.

Вернуться в гостиницу. Встретить Карла. Дать ему прочесть дневник.

Дверь их с Аделаидой номера была слегка приоткрыта. Ирина Львовна, не встретившая Карла в сквере, на цыпочках приблизилась к двери и навострила уши.

Дверь тут же отворилась, больно ударив ее по лбу.

Ирина Львовна в панике отступила, но это был всего-навсего Сашенька.

Он глянул на нее снизу вверх пристальными отцовскими глазами.

– Так поздно, а ты не спишь, – потирая ушибленный лоб, укоризненно произнесла Ирина Львовна.

– Мама плохо себя чувствует, – чисто, почти не коверкая слова, ответил Сашенька. – Там сичас доктол.

Ирина Львовна сочувственно ахнула и погладила его по голове.

Почти сразу же из двери вышел врач, пожилой дядька с хмурым, отупевшим от усталости лицом.

– Да все с ней в порядке, – раздраженно адресовался он к Ирине Львовне, хотя та ни о чем его не спрашивала.

– Давление упало, бывает. Чашка крепкого сладкого кофе – вот все, что нужно было сделать. Но вы пойдите объясните это ему! Женаты небось уже двадцать лет, а он все дергается, как новобрачный!

Сердитый доктор шариком подкатился к лифту и ухнул вниз.

Сашенька влез с ногами на стоявший в холле диванчик и принялся домучивать кубик Рубика.

Ирина Львовна, покосившись на него, приоткрыла дверь и заглянула в номер.

Аделаида с закрытыми глазами полулежала в кровати. В ногах у нее сидел Карл и держал ее за руку.

Как ни тихо и осторожно было движение Ирины Львовны, он услыхал его и обернулся. Он не успел или не счел нужным изменить выражение лица, и Ирина Львовна увидела то, чего не видела еще никогда. Не просто терпимость и доброту – бесконечную нежность. Ранимость, страх потерять любимого человека. Уязвимость, мягкую и беззащитную, как у ребенка…

Ирина Львовна попыталась сглотнуть вставший поперек горла огромный колючий комок.

Его взгляд, устремленный на нее, изменился, стал привычно спокойным, вопросительным.

– Все в порядке, – прошептала она чуть слышно. – Я… поговорим завтра.

Он кивнул и снова повернулся к жене.

Утром за завтраком Карл был один.

– Аделаиде лучше, она скоро спустится, – сообщил он Ирине Львовне, – а Сашу я уже покормил, он смотрит по телевизору мультфильмы. Итак?

– Я прочитала дневник, – медленно, собираясь с силами и тщательно подбирая слова, отвечала Ирина Львовна. – К сожалению, Юлии Александровне ничего не известно о дальнейшей судьбе ее кузины. По-видимому, они больше не встречались и даже не переписывались.

– Вот, значит, как, – отозвался Карл без особого сожаления в голосе. – Эта нить никуда не привела. Почти никуда, – добавил он, загадочно улыбаясь.

– Что ты имеешь в виду? – почти с испугом спросила Ирина Львовна.

– О, это совсем другая история, не имеющая никакого отношения к Анне… Зато имеющая самое непосредственное отношение к тебе!

– Ко мне?! Что ты говоришь? Как такое может быть?

– Вспомни наш разговор с антикваром. Не говорилось ли чего на последних страницах дневника о наследстве Юлии Александровны?

Ирина Львовна наморщила тщательно выщипанные в ниточку брови:

– Ну, говорилось. Была осень 1918 года, Петроград, голод, разруха. У Юлии ничего ценного не осталось – так, кое-какие безделушки, вроде этого дневника… Похоже, она умерла от сыпного тифа, а перед смертью завещала статуэтку Венеры Анастасии, дневник – Татьяне, а Марии – какую-то вещь, которую надо было особенно беречь… Что же она завещала Марии? Там как раз выдран последний лист… А Мария – это моя собственная бабушка, мать моего отца…

– Умница, – похвалил ее Карл. – Правильно мыслишь!

Несмотря на все другие, отнюдь не веселые, обстоятельства, Ирине Львовне стало, как и прежде, тепло от его ласковых слов. Она даже немного воодушевилась:

– И это тот самый последний лист, который зачем-то оставил у себя антиквар… Действительно, зачем бы ему это?

– На этот вопрос я отвечу, когда ты вспомнишь, что именно оставила Юлия Александровна своей младшей и, по-видимому, любимой дочери Марии. Твоей бабушке.

– Но я не знаю! – Ирина Львовна жалобно взглянула на него. – Бабушка жила не у нас, а у дяди Вани, отца Зои…

– Хорошо, – терпеливо произнес Карл. – Бабушка Мария Николаевна жила у дяди Вани, отца Зои. Значит, то, что она получила в наследство от матери, сейчас может находиться у Зои. Вспомни, она ни о чем таком тебе не рассказывала?

Ирина Львовна помотала головой. Карл взял ее за обе руки и легонько сжал их. Ирина Львовна подумала, что лучше бы он этого не делал – ей и так невыносимо тяжело, она держится из последних сил… Но Карл, беря ее за руки, думал, разумеется, совсем о другом.

– Вспомни, – приказал он, глядя ей прямо в глаза. – Ты должна вспомнить!

«Да чего ты от меня хочешь, – чуть не возопила вслух Ирина Львовна, – чего добиваешься? Как я могу вспомнить то, чего не было?»

Как ни странно, этот внутренний взрыв принес ей некоторое облегчение. Он перевел ее мысли от переживания близости Карла, его рук, сжимающих ее руки, его глаз, его губ, диктующих свою волю, к сути того, чего он требовал от нее. Он освежил и отрезвил ее, переключил ее душевное состояние из положения «все плохо» в положение «есть дело». Он заставил работать ее мозг, отведя ненужную и даже вредную сейчас энергию от стонущего в тоске сердца.

– Письма, которые я нашла у Зои, – медленно и старательно, словно отвечающая у доски ученица, произнесла Ирина Львовна, – хранились в красном кожаном саквояже. Старинном саквояже, с позолоченными литерами Ю. А. Д. И Зоя говорила, что саквояж этот остался от бабушки…

– Вещь, которую надо было особенно беречь, – кивнул Карл.

Он отпустил Ирину Львовну (ладони ее тут же сиротливо захолодели) и с довольным видом откинулся на спинку стула.

– Значит, саквояж… Ну что же, чего-то подобного я и ожидал! Едем! – Карл вскочил на ноги. – Едем сейчас же к Зое!

– Но сегодня воскресенье, – вяло запротестовала Ирина Львовна, – наверняка и муж ее дома…

– Это хорошо, что муж дома, – серьезно сказал Карл. – Это дело семейное, должны присутствовать все.

Аделаида с ними не поехала. То ли догадалась своим женским чутьем, что всякая опасность миновала, то ли и в самом деле была еще не совсем здорова.

До Зои доехали на троллейбусе (и подумать было страшно – в такую жару лезть в московское метро!), не быстро, но с комфортом. Ирина Львовна, сидя под открытым окном, на мягком кожаном сиденье рядом с Карлом, начала понемногу оживать. Ее грустные мысли то и дело перебивались азартным нетерпением исследователя. То же самое, вероятно, чувствовал и Карл; но его выдержка и самообладание были таковы, что он всю дорогу болтал на легкие, отвлеченные темы и приставал к все еще хмурящейся Ирине Львовне с вопросами и замечаниями по поводу состояния московских улиц.