Крапленая (СИ)

Сашок тупо уставился на босса.

- Что все это значит?

- Это значит, что она над тобой издевается. Что она не хочет от тебя никакого выкупа.

- Тогда чего же она хочет?

- Не ясно разве? – рявкнул босс. – Мести.

- Сука! Стерва! Оторва! Я достану ее из-под земли. Я сотру ее в порошок. Я разрежу ее на мелкие куски и скормлю собакам.

- Если достанешь... – хмуро пробормотал Ломов.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

«Так, - сказала себе Катя. – Этот свое получил. Займемся следующим. С шефом не будем спешить. Пусть он подольше поворочается по ночам в ожидании своей очереди.»

Бориса, этого отвратного типа, явного уголовника, она знала плохо. С того дня, как он нахамил ей, она старалась даже не смотреть в его сторону. Но сейчас ей необходимо было до него добраться. Катя не знала ни его фамилии, ни где он живет. Поколебавшись, она сняла трубку и набрала номер Миши.

- Ало? – тут же ответил бодрый голос.

- Мишунь, привет! Как дела?

- Катюша! Солнышко! Как хорошо, что ты позвонила. Мне так хотелось это сделать самому, но ты не оставила мне своего телефона. Я так тебе благодарен, так благодарен...

- Да брось ты. Ерунда.

- Хорошенькая ерунда. Ты вернула мне радость жизни. Ты приклеила к моей зачахшей в пессимизме спине крылья. Ты...

- И куда несут тебя эти крылья?

- Катька, я бросил эту проклятую фирму! Я больше ни на кого не батрачу. Я оформляю дела, чтобы открыть свое дело. То самое, о котором мечтал! И все это ты!..

- Миш, я звоню тебе совсем не для того, чтобы выслушивать пламенные благодарности.

- Я тебя слушаю, - тут же осекся он.

- В каких отношениях ты был с Борисом?

- Каким Борисом?

- С Медведем. Кем он там был у босса – телохранителем, костоломом?

- Нашла о ком спрашивать. Мразь, а не человек.

- Как его фамилия, помнишь?

- Трошин. Борис Сергеевич Трошин, чтоб ему пусто было.

- Будет, будет, не сомневайся. Рано или поздно каждый получает в жизни свое.

- Вот как мы с тобой?

- Точно. Может, и где живет знаешь?

- Да на кой лях он тебе сдался?

- По мне, лучше бы он вообще не родился. А вот одной моей приятельнице в Москве позарез нужен костолом. Я в ее дела не вникаю, но пообещала ее с ним связать.

- Так чего мудрить на ровном месте. Пусть на фирму придет и...

- Нельзя. На фирму нельзя. Ломову не обязательно знать об этом.

- Понял. Вот только не уверен, что смогу тебе помочь. Он живет за городом. Кажется в Малых Мытищах. Я как-то краем уха слышал, что дом свой он сдает – это основной его доход, а сам с женой ютится в пристройке, типа сараюшки.

- Ну а поточнее адрес узнать можешь?

- Попробую спросить у Верочки – бухгалтерши. Она уж точно знать должна. Придумаю что-нибудь и спрошу.

- Нет, - отрезала Катя. – Не надо у Верочки. – Она не хотела подставлять его.

- Ну тогда...О! Придумал! Зайду завтра в обеденный перерыв на фирму, когда там кроме секретарши никого не бывает. Скажу, что кое-что забыл из своих бумаг, и загляну в список сотрудников.

- Вот это другое дело. Когда тебе позвонить?

- А завтра вечерком и позвони.

- Договорились.

Миша не подвел. И к вечеру следующего дня у Кати уже был точный адрес второго убийцы матери: Новые Мытищи, улица Лесная, дом 8. Утром она надела простенькое летнее платье в горошек, босоножки на низкой танкетке и захватила с собой джинсовую панамку и вязанный жакет. Этот сельский «туалет» она без труда подобрала себе накануне – на вещевой ярмарке, в Лужниках.

До Новых Мытищ Катя добралась по Ярославскому шоссе на своей «Ауди», припарковала машину у станции и, нахлобучив на голову панаму, пересела в местный автобус, чтобы не привлекать к себе внимание любопытных дорогой иномаркой. Пассажиры подсказали ей на какой остановке сойти.

Район этот, еще не так давно считавшийся глубоким пригородом, уже полным ходом заглатывался Москвой, неотвратимо наступавшей с запада и обложившей его высокими, многоквартирными домами. Но кое-где сохранялись еще и типично деревенские улицы. Одной из таких оказалась и та, на которой жили Трошины.

Погода была превосходная, какой ей и положено быть в конце июля. Припекало. Легкие облака лебедями плыли по небу. На пустырях скромно заявляли о себе полевые цветы – колокольчики, тысячелистник, чистотел, ромашки, прятала от солнца свои бархатные ладошки мать-мачеха. Бессменными стражами высилась вдоль сараев кусачая крапива. На одном из пустырей трава была скошена и собрана в стог до полного высыхания. «Отлично, - отметила про себя Катя. – Это место надо запомнить.»

В воздухе столбиками толклась мошкара. Надоедливо жужжали мухи. Время от времени проносились, как бомбовозы, тяжелые, перламутрово-синие жуки. Комарье так и норовило облепить свеженькую, не искусанную еще горожанку, вонзить в нее свои алчные хоботки.

Во дворах, перекликаясь, брехали собаки, драли лужоные глотки петухи. С почерневшего от дождей забора гроздями свешивались шишечки хмеля. В садах дозревали яблоки, сливы, груши, бордовыми капельками маняще темнели вишни. Воздух был напоен ароматом флоксов, левкоев, жасмина – ухоженной и обласканной цветочной элиты, скрывавшейся за заборами. Катя не могла припомнить, когда в последний раз позволяла себе прогуляться среди природы. Да она ведь и сейчас не гуляла. А так захотелось вдруг все послать ко всем чертям и просто БЫТЬ, просто радоваться жизни, синему небу, солнцу и цветам.

«А ну-ка соберись!– прикрикнула она на себя.– Нашла время разнюниваться.»

«Собраться» ей помогли братья по разуму. На деревянной лавке перед запу-щенной убогой хибарой три мужика с опухшими с перепоя физиономиями, о чем-то споря, громко матерились. Заметив незнакомку, все трое осоловело уставились на нее.

- Эй, красотка! – крикнул один. – Ты кто будешь? Местная аль из дачников? Что-то мы тебя тут прежде не видали.

«Красотка» это хорошо. Даже из пасти алкаша, подумала Катя. Она попыталась пройти мимо, сделав вид, что окликнули не ее. Но другой пьянчужка вскочил и, топчась петушком, преградил ей дорогу на узкой тропе.

- Брезгуешь, да? Не компания мы тебе?

Разом преображаясь, Катя подбоченилась и храбро уставилась на приставав-ших.

- Чего распетушились, мужики? Что, выпить хочется, а не на что?

- Ты смотри, как в точку попала! – хлопнул себя по ляжке третий.– Молодая, а смекалистая.

- Сколько у вас тут пузырь стоит в вашем сельмаге?

- Да какие там сельмаги, - заскулил пристававший. – Понатыкали кругом частные лавочки. В них навалом всякого заграничного дерьма. Дерут втридорога, а нашей, родненькой, «Столичной», днем с огнем не сыщешь.

- Ну, меня ваши проблемы как-то не очень волнуют. Вот вам на бутылку. Выпьете за мое здоровье, коль не забудете. – Катя достала из сумочки деньги и сунула в руку тому, что был к ней ближе.

- Вот это другой коленкор, - обрадовался алкаш. – Видали, братва, какую золотую рыбку я вам подцепил! Иди, милая, с Богом. Тебя тут ни одна собака теперь не тронет. А коль заденет кто, скажи: «Будешь иметь дело с Серёгой». Враз отвалятся.

- Договорились... братва. – Неожиданно она с силой шлепнула Серёгу по лбу.

- Т...ты чего дерешься? – опешил тот. – Сдурела что ли?

- Да не дерусь я. Комара пожалела. А то напился б твоей кровушки и окосел. – И, помахав им ручкой, Катя продолжила свой путь.

Свернув направо, она оказалась на нужной ей улице, а вскоре отыскала и дом. Сфотографировав его издали, Катя медленно пошла вдоль забора беспечной, гуляющей походкой. Забор был редкий и шаткий. Калитка держалась изнутри на деревянной вертушке, которую одинаково легко можно открыть с обеих сторон. Никто не облаял ее, не отогнал от калитки. Значит, собаку Трошины не держат.

Большой, добротный дом, стоявший посреди двора, был сложен из квадрат-ных бревен. Окошки украшены резными наличниками и ставнями, выкрашенными белой масляной краской. Кровельное железо на высоко задранном коньке крыши ослепительно блестело на солнце. Над крылечком двускатный резной козырек с деревянной белой «оборочкой». А метрах в двух от дома, почти вплотную к забору, притулилась «лачужка-сараюшка» под односкатной, крытой толем крышей, сколоченная из нетесаных досок, с одним-единственным подслеповатым оконцем. Впрочем, может было и второе, с противоположной, не видимой с улицы стороны.