It Sleeps More Than Often (СИ)

— Крепись, — шепчет Катарина, она не ожидала, что первым спарринг-партнёром в словесных баталиях на долю Шнайдера выпадет такая вот фурия.

Жестом дружеской поддержки она касается его локтя и кончиками пальцев чувствует, как сквозь крепкое молодое тело Отца Настоятеля проходит электрический разряд.

***

Под дисциплинированные аплодисменты выдрессированной массовки Шнайдер появляется на съёмочной площадке и занимает приготовленное для него кресло.

— Вы слышали все аргументы фрaу Керпер за кулисами, отец Кристоф, Вам есть что ответить? — обращается к нему седовласый ведущий.

— Здравствуйте. Извините, но ни одного аргумента я не услышал. Лишь эмоциональные выпады и громкое пустословие, — отвечает Шнайдер.

По отмашке публика начинает гудеть, а лицо фрау заливается краской ярости.

— Мой аргумент прост, как мир. Вы — вы все, святоши — насилуете детей! Это факт!

— Я? Правда? — Шнайдер артистично вскидывает брови.

— Не Вы лично, а…

— Вы только что сказали “вы все”, если это и есть ваш “факт”, то считаю продолжение дискуссии нецелесообразным.

— Значит вот чему вас учат в семинариях? Уходить от неудобных тем?

— В семинариях преподают риторику, а вот умение вести диалоги в духе третьесортных мыльных опер — нет. Извините.

Ведущий жестом останавливает готовую броситься на оппонента с ответной репликой фрау и берёт нить разговора в свои руки:

— Отец Кристоф, но ведь вы не можете отрицать, что подобные случаи, случаи насилия над детьми в приходах, имеют место? Как насчёт вашего бывшего наставника, Клауса Майера? Его дело несколько месяцев назад прогремело на всю страну! Что на это скажете?

— Напомните, чем тогда закончилось судебное разбирательство? — не моргнув глазом, реагирует Шнайдер. Не дожидаясь ответа, он продолжает: — Ничем. Не было судебного разбирательства. Таким образом, в отношении бывшего настоятеля Клауса Майера действует презумпция невиновности. Вот это — настоящий факт.

— А почему не было? Потому что он сбежал! — орёт фрау.

— Сбежал? Откуда такие сведения? Может и сбежал, а может и нет. У Вас есть данные о его судьбе? Почему бы Вам не поделиться ими с полицией? Напомню, герр Майер официально числится пропавшим без вести, а вот его предполагаемых “жертв” как раз никто в глаза не видел. Не назовёте ли нам их имена, фрау Керпер?

— Мы не разглашаем имена несовершеннолетних жертв в целях их безопасности! Здесь мы на одной стороне с законом! — парирует та.

— Удобно, правда? Жертв нет, обвиняемый то ли в бегах, то ли исчез не по своей воле. Шекспир назвал бы эту комедию “Много шума из ничего”.

Подсматривающие за происходящим через экран в гримёрке Пауль и Катарина растерянно переглядываются. Что это со Шнайдером? Своей прытью он загубит всё дело! Его выбрали на роль “говорящей головы” именно из-за ангельской внешности и кроткого нрава. Он известен своим тихим голосом, скромным поведением и внушающими доверие манерами. Какой бес в него вселился? Если фрау на пару с ведущим и публикой сейчас не разорвут его на части, то после это сделают СМИ. И епископ Лоренц очень разозлится. От мысли о Лоренце Катарину внутренне передёргивает — она готова себе признаться, что боится его. Несмотря на его доброту и опеку, несмотря на покровительство и помощь во всех делах… Чем усерднее он проявляет тёплую отеческую заботу по отношению к ней, тем сильнее она его боится.

Тем временем в студии.

— Не имея доступа к женщинам, вы развращаете детей — это же ясно, как божий день! Церкви нужна реформа, слишком долго своей системой она порождала извращенцев! Разрешите священникам жениться, и проблема если не исчезнет, то сильно уменьшится, — вопит фрау. — Посмотрите-ка на себя, отец Кристоф, я ни за что не поверю, что молодой здоровый мужчина может жить без секса! Это противоестественно! Пока вы ещё храбритесь, в силу возраста, но, вот увидите, пройдёт время, и вы тоже начнёте засматриваться на маленьких мальчиков! Женоненавистники и перверты!

— Скажите, фрау Керпер, почему целибат у меня, а на людей бросаетесь Вы? — ровным тоном отвечает Шнайдер, порождая очередную волну гудежа среди аудитории. — Извините, но складывается впечатление, будто некогда какой-то священник отверг Ваши домогательства, и Вы решили поставить личную обиду во главу своей деятельности. Я ничего не утверждаю, это лишь оценочное суждение.

Фрау вскакивает с места, Кристоф поднимает руки в символичном жесте “я сдаюсь”, редакторы силятся усмирить уже непритворно гудящую массовку, а ведущий спешит объявить рекламу.

***

После второй рекламной паузы в студии появляются Пауль и некий господин, рекомендованный публике как адвокат и общественный деятель. Оба снимают градус напряжения — очевидно, редакторы за кулисами доходчиво объяснили им, что сейчас их задача не себя показать, а коллег выручать.

Пауль включает своё фирменное обаяние в режиме экстремального усиления, с первой же секунды расположив публику к себе отрытой улыбкой, мягкими, сдержанными речами и показной терпимостью. Когда всё никак не желающая утихомириться фрау попыталась накинуться с нападками и на него, тот, лишь скромно опустив взгляд, воздал ей благословение, назвав при этом чадом Божьим. Публика сникла: одно дело гудеть в адрес резво дерзящего, вызывающе напористого Шнайдера, но вот классический смиренный падре, готовый подставлять щёки под удары направо и налево — дело другое. Даже самый отбитый на голову антиклерикал понимает, что нападая на того, кто не защищается, он лишь себя и выставит в дурном свете. Да и адвокат, герр Хеппнер, всё больше в своих выступлениях делал акценты на юридических моментах. И следственные органы идут на соглашения с Церковью и заминают дела, не доводя их до суда, и светские суды, мол, к священнослужителям относятся с предвзятым попустительством. И даже средства массовой информации не рискуют связываться со скользкой тематикой. A недавно прокатившаяся по стране волна разоблачений случаев сексуальных домогательств в приходах — лишь редкий эксцесс, вызванный тем, что тема достигла такого размаха, что молчать уже невозможно.

К моменту окончания прямого эфира все участники программы и гости студии, кажется, пребывают в относительно спокойном состоянии — все, кроме сестры Катарины. Дождавшись своих подопечных в гримёрке и оправив их пить кофе в кафе на первом этаже мюнхенской телестудии, она бегло извинилась и поспешила удалиться в дамскую комнату. В туалете никого; сестра открывает кран, долго держит ладони под струёй ледяной воды и, когда те уже почти онемели, складывает их лодочкой и погружает в ледяной плен своё горячее лицо. Лоренц её убьёт. Он наверняка смотрел эфир, и до сих пор не позвонил. Она буквально видит, как он беснуется в своей резиденции, как в ярости скрежещет зубами. Он свалит Шнайдеровкие похождения на её промах. Она смотрит в зеркало: края плотной фаты слегка намокли, отчего кожа под ней начинает чесаться. Она впивается в свой лоб короткими ногтями и принимается с яростью его раздирать. Дождавшись, когда на коже проявится пара тусклых царапин, она равнодушно натягивает головной убор чуть ли не по самые брови и торопится к выходу. Она старается не думать, как он её накажет. Он ещё никогда на неё не сердился. Не ругался и не наказывал. И всё же она уверена, что это лишь до поры до времени. Ни для того он взял её под свою опеку, чтобы спускать такие промахи. Уже готовая выскочить в дверь, Катарина нос к носу сталкивается с фрау Керпер. Видимо, после горячего эфирчика той тоже понадобилось освежиться.

— А, ещё одна… — шипит та, презрительно оглядывая монахиню с ног до головы.

Катарина лишь обходит неожиданную преграду, стараясь не коснуться тела фрау даже краями одежды, и, оказавшись к ней спиной, неслышно, одними губами шепчет: «Иди в жопу».

***

Точным щелчком мыши очередной скриншот летит в папку под названием “Новая папка” на рабочем столе компьютера. Далее картинка открываeтся в фоторедакторе и терпит некоторые изменения: прежде всего, отрезается всё лишнее — люди на фоне, рука ведущего; остаются лишь двое. Отец Пауль, улыбаясь всем лицом, смотрит на отца Кристофа по-детски распахнутым бесхитростным взглядом, взглядом, полным восхищения и обожания. Отец Кристоф сидит напротив, в ярком освещении студийных ламп его каштановые волосы отдают медью, взор его горит колким, холодным огнём, губы плотно поджаты, а их уголки почти по-стариковски опущены.