Убей меня нежно

– Очень болит.

Кэролайн немного подумала и дописала что-то в рецепт.

– Это анестезирующий гель, он должен помочь. Приходите провериться на следующей неделе. Если трещина не затянется, нам придется подумать о расширении анального прохода.

– Это что такое?

– Не беспокойтесь. Это несложная процедура, но ее делают под общим наркозом.

– Боже.

– Не бойтесь.

– Хорошо.

Она отложила ручку и передала мне рецепт.

– Элис, я не собираюсь читать вам лекции по поводу нравственности. Но, ради Бога, относитесь к своему телу с уважением.

Я кивнула. Я не могла придумать, что сказать.

– У вас синяки на внутренних поверхностях бедер, – продолжала она. – На ягодицах, на спине и даже слева на шее.

– Как видите, я ношу блузку с высоким воротником.

– Вы ни о чем не хотите поговорить со мной?

– Все кажется хуже, чем есть на самом деле, Кэролайн. Я недавно вышла замуж. Мы увлеклись.

– Думаю, что должна вас поздравить, – сказала Кэролайн, но произнесла она это без тени улыбки.

Я, поморщившись, поднялась, чтобы идти.

– Спасибо.

– Элис.

– Да?

– Жестокий секс…

– Это совсем не то…

– Я договорю. Жестокий секс может привести в штопор, из которого трудно выйти. Это как наркотик.

– Нет. Вы ошибаетесь. – Меня охватил жар, злость, унижение. – Секс всегда связан с болью, не так ли? С силой, подчинением и прочими вещами.

– Конечно. Но не с анальными трещинами.

– Да.

– Будьте осторожнее, о'кей?

– Да.

Глава 21

Найти ее не составило труда. Было письмо, на которое я насмотрелась до боли в глазах. Мне было известно ее имя; адрес выведен в заголовке листка почерком с завитушками. Просто однажды утром я позвонила с работы в справочную и узнала номер ее телефона. Несколько минут смотрела на цифры, записанные на обратной стороне использованного конверта, раздумывая, позвонить или нет. Кем я должна притвориться? Что, если кто-то другой снимет трубку? Я прошла по коридору к автомату с напитками, налила себе в пластмассовый стаканчик апельсинового чая и уселась в кабинете, плотно притворив за собой дверь. Я подложила под себя мягкую подушку, но сидеть все равно было больно.

Телефон звонил довольно долго. Должно быть, ее не было дома, скорее всего она на работе. Какая-то часть меня вздохнула с облегчением.

– Алло.

Все-таки ответила. Я прокашлялась.

– Здравствуйте, это Мишель Стоу?

– Да, это я.

У нее был высокий и довольно писклявый голос, в котором звучал западный акцент.

– Меня зовут Сильвия Бушнелл. Я коллега Джоанны Нобл по газете «Партисипант».

– Да? – Теперь голос стал осторожным, напряженным.

– Она передала мне вашу записку, и мне хотелось бы узнать, могу я поговорить с вами об этом.

– Даже не знаю, – сказала она. – Не стоило мне писать. Я была очень рассержена.

– Мы просто хотели бы узнать эту историю, как вы ее видите, вот и все.

Тишина.

– Мишель? – сказала я. – Вам достаточно рассказать мне то, что сможете.

– Не знаю.

– Я могла бы приехать и повидаться с вами.

– Мне не хотелось бы, чтобы вы публиковали что-нибудь в газете без моего согласия.

– Ни в коем случае, – достаточно аккуратно сказала я.

Мишель отнекивалась, но я была настойчивой, и она согласилась, а я сказала, что приеду к ней завтра утром. Она жила всего в пяти минутах от станции. Все оказалось так просто.

Я не читала в поезде. Сидела неподвижно, морщилась при покачивании вагона и наблюдала через окно, как дома Лондона уступали место сельскому пейзажу. День был мрачно-серый. Накануне вечером Адам растер меня всю с массажным кремом. Он очень аккуратно касался синяков, нежно притрагивался к их багровой поверхности, словно это были славные боевые шрамы. Он искупал меня, завернул в два полотенца и положил ладонь мне на лоб. Он был так заботлив, так гордился мной и моими страданиями.

Поезд проезжал по длинному туннелю, и я посмотрела на свое отражение в окне: худое лицо, распухшие губы, тени под глазами, плохо уложенные волосы. Я достала из сумочки расческу, резинку и туго закрепила волосы. Мне пришло в голову, что я не захватила ни блокнота, ни ручки. Куплю на станции.

Мишель Стоу открыла дверь, держа на руках младенца, припавшего к ее груди. Он кормился. Глаза были крепко зажмурены на сморщенном покрасневшем личике. Губы жадно двигались. Когда я вошла через дверь, младенец на секунду оторвался от груди, и я увидела, что он сделал слепое инстинктивное движение – рот открылся, крошечные пальчики разжались и стали хватать воздух. Потом он снова нашел сосок и стал ритмично причмокивать.

– Я уже заканчиваю кормление, – сказала женщина.

Она провела меня в маленькую комнату, в которой почти все пространство занимал коричневый диван. Пылал переносной камин. Я села на диван и стала ждать. Мне было слышно, как она тихо воркует, а ребенок хнычет. В воздухе стоял сладковатый запах талька. На каминной полке – фотографии младенца, иногда с Мишель, иногда с худым лысым мужчиной.

Мишель вошла в комнату уже без ребенка и села на другой конец дивана.

– Хотите чаю или еще чего-нибудь?

– Нет, спасибо.

Она выглядела моложе меня. У нее темные вьющиеся волосы и полные бледные губы, выделявшиеся на круглом настороженном лице. Все в ней казалось мягким: блестящие завитки волос, маленькие белые руки, молочно-белые груди, еще округлый после родов животик. Она выглядела и соблазнительной, и уютной в своем поношенном кремовом кардигане, в красных тапочках на ногах, с пятнышком молока на черной тенниске. Впервые в жизни во мне шевельнулся материнский инстинкт. Я вытащила из сумочки скрепленный металлической спиралью блокнот и положила на колени. Приготовила ручку.

– Почему вы написали Джоанне?

– Кто-то показал мне статью, – сказала она. – Не знаю, что у них было в голове. Меня изнасиловала знаменитость.

– Расскажите мне об этом.

– Почему бы и нет? – сказала она.

Я не отрывала глаз от блокнота и время от времени чертила в нем значки, которые можно было принять за скоропись. Мишель говорила с усталой фамильярностью человека, который в сотый раз рассказывает бородатый анекдот. В то время, когда произошел инцидент – она использовала это странное слово, видимо, после всех полицейских и судебных процедур, – ей было восемнадцать лет, а случилось все на вечеринке в деревне рядом с Глочестером. Вечеринку устраивал приятель ее парня («Тони тогда был моим парнем», – пояснила она). По дороге на вечеринку она поссорилась с Тони, он бросил ее там, отправившись с двумя приятелями в соседний паб. Она была рассержена и смущена, сказала она, и опьянела от сидра и дешевого красного вина, выпитых на пустой желудок. К тому моменту, когда она познакомилась с Адамом, у нее в глазах все кружилось. Она стояла в углу, болтая с подругой, когда пришли он и другой мужчина.

– Он был симпатичный. Возможно, вы видели его на фото. – Я кивнула. – Значит, появились эти двое, и я, помню, сказала Джози: «Твой блондин, а я подхвачу красавчика».

Пока все совпадало с рассказом Адама. Я нарисовала в углу блокнота увядший цветок.

– Что произошло потом? – спросила я. Но Мишель даже не нужно было спрашивать. Ей хотелось рассказать свою историю. Хотелось поговорить с незнакомкой, чтобы ей наконец поверили. Она думала, что я на ее стороне, журналистка-психолог.

– Я подошла к нему и пригласила на танец. Мы немного потанцевали, потом стали целоваться. Мой парень все не возвращался. Я подумала, что проучу его. – Она подняла глаза, не шокировал ли меня задуманный ею прием, заявление о котором, должно быть, и привело к перекрестному допросу. – Значит, я принялась за дело. Я поцеловала его и засунула ему руки под рубашку. Мы вместе вышли на улицу. Там уже были и другие, они целовались и хохотали. Он потащил меня к кустам. Он сильный. Что ж, он лазает по горам, разве нет? Когда мы были еще на лужайке и все вокруг на нас смотрели, он начал расстегивать мне платье на спине. – Она резко втянула в себя воздух, это прозвучало как всхлип. – Звучит глупо, я не какая-нибудь там дурочка или что-то в этом роде, но я не хотела… – Она замолчала, потом вздохнула. – Я просто хотела подшутить, – проговорила она неубедительно. Обеими руками откинула с лица свои темные волосы. Она выглядела слишком молодой, чтобы быть восемнадцатилетней восемь лет назад.