Роковой мужчина

– Моя подруга упала в обморок, – объяснила я. Горничная, кажется, не поняла. – В обморок, – повторила я. – Не беспокойтесь, она будет в порядке, когда окажется в своем номере.

Аннабель пошевелилась и открыла глаза. Ее тошнило. Я подняла ее на ноги. Горничная смотрела на нас без всякого подозрения, как будто такое случается каждый день. Собравшись с последними силами, я помогла Аннабель, которая не вымолвила ни слова, спуститься по лестнице в ее номер. Там я оглянулась. Горничная исчезла.

Я положила Аннабель на кровать. Испуг по-прежнему не проходил. Целых пять минут я не думала о Мэсоне. Черт! Записка!!

Оставив Аннабель, я бросилась в свой номер, взяла конверт и поспешила вниз, к столику портье. Там никого не было. Я положила конверт на столик и вышла на улицу.

Я не очень представляла, что делать дальше. Пройдя по улице, я зашла в кафе. Я сильно вспотела. Что творится с Аннабель? Надо вернуться и позаботиться о ней. Но я не могла допустить, чтобы Мэсон случайно увидел меня. Интересно, что произойдет с запиской? Я нашла местечко у окна в баре. Подавшись вперед и вытянув шею, я могла видеть вход в отель. Я хотела пива. Но было воскресенье, а по воскресеньям в Нью-Мексико действует сухой закон. Затем я увидела, как Мэсон выходит из отеля с письмом в руке. Он выглядел обеспокоенным. Несколько секунд он оглядывался по сторонам, прежде чем вернуться в отель. Что он думает об увиденной сцене? Расскажет ли Барбаре? Вряд ли. Вызовет полицию? Управляющего отеля? Нет, он убедит держать секрет при себе. Но он не забудет.

Я ждала в кафе, пила кофе, которого мне не хотелось. Я беспокоилась об Аннабель. Она сыграла свою роль чудесно, но ей плохо. Нужно скорее доставить ее в Лос-Анджелес.

Наконец Мэсон и Барбара вышли из отеля. Они направились в противоположную сторону и скрылись из виду. Мэсон один раз оглянулся.

Я покинула бар и поспешила в отель, в комнату Аннабель. Она спала на полу в ванной. Я разбудила ее. Она начала стонать.

– Я хочу ребенка. Я хочу малыша. Я хочу стать ребенком. Я хочу стать малышом.

Я пыталась успокоить ее. Она бредила. В моем уме промелькнула мысль., что, может быть, Аннабель беременна.

– Мы возвращаемся в Лос-Анджелес, – сказала я ей. – Давай одеваться.

– Мне нужно вымыться, – сказала она.

Она сняла с себя одежду, подошла ко мне голой, обняла и поцеловала в шею.

Что было делать? После того, как она помылась – а я в это время собрала вещи, – я нашла ее лежащей в постели мокрой. Она не вытерлась. Аннабель была тверда, как алмаз. Она не поедет назад. Я не смогла убедить или уговорить ее. Но мне-то нужно было вернуться в Лос-Анджелес. Следующий день, понедельник, был самым важным звеном моего плана. Я сделала то, ради чего приехала. Теперь надо уезжать, и неважно – с Аннабель или без нее.

Я узнала, что Мэсон и Барбара уже отбыли. Единственное, что я могла сделать – оставить Аннабель здесь. Я дала ей тысячу долларов вместе с билетом на самолет из Альбукерке в Лос-Анджелес. Ей придется взять напрокат машину. Та, что у нас, нужна мне самой.

– Я позвоню тебе из Лос-Анджелеса, – сказала я и поцеловала на прощанье. Аннабель поцеловала деньги, поцеловала меня и сказала: «У меня будет ребенок».

Возможно, нужно было заставить ее вернуться со мной. В двадцати милях от Артезии на шоссе, ведущем в Альбукерке, я остановила машину и подумала – не вернуться ли? Я была довольна тем, как прошла сцена в коридоре. Мэсон попался на крючок. Должен попасться. Но почему-то состояние Аннабель встревожило меня. Я чувствовала за нее ответственность. Она наглоталась таблеток ради моего эксперимента. Не будь сентиментальной, – одернула я себя. Я включила первую скорость и поехала дальше.

Я вспомнила место на шоссе, где сбила бедную собаку, и притормозила. Пес еще лежал там, но сейчас он был мертв. У него была выедена половина живота – может быть, другим зверем, но скорее всего, стервятником. Я поехала дальше.

Уже на окраине Альбукерке, где движение стало интенсивнее, я заметила трехногую собаку, ковылявшую через дорогу между машинами. Водители сигналили, но собака не спешила. Это была сука. Я подумала, не связана ли она как-нибудь с мертвым псом? В отличие от него, несчастная дворняга сумела выжить. Выживание – это самое важное, не так ли? Я читала в каком-то журнале, что грифы – вымирающий вид. Защитники природы разбрасывают для них мясо на скалах высокогорья, где те гнездятся.

МЕЖДУ НАМИ

Он сделал то, о чем я молила, и позвонил в агентство по найму в ту же минуту, когда узнал об уходе Алексис. Без этого звонка я бы не знала, что делать. Пришлось бы менять весь план. Слава Богу!

Я слышала, как он разговаривал по телефону, когда я постучалась в дверь офиса. Меня трясло от предчувствия и беспокойства, что мой голос, если он его узнает, будет для него потрясением. У меня было преимущество, но я не хотела злоупотреблять им. Будь скромнее, – говорила я себе, – и оставайся такой до конца разговора. Я встряхнулась, чтобы расслабиться, и вошла.

Это больше походило на кинопробу, чем на беседу. Я была актрисой, которая с того момента, как вошла в комнату, знала, что получила роль. Мэсон изо всех сил старался скрыть потрясение, увидев меня в своем офисе. Моя же реакция была двоякой. С одной стороны, было возбуждение от того, что наконец-то разговариваешь с Мэсоном Эллиоттом, находишься рядом с ним. С другой стороны, я нервничала, пытаясь определить его реакцию на меня.

Духи он припомнил. Он обнюхивал меня, как животное. Зато очки сбили с толку. Я решила купить очки, чтобы посеять в нем необходимое сомнение. Я не хотела выглядеть точно так, как в коридоре отеля, – а только почти так.

Он не мог справиться с собой и стал спрашивать, была ли я когда-нибудь в Нью-Мексико. Я сказала ему полуправду. Однажды я была в Таосе. В остальном я налгала. Я знала, что когда-нибудь скажу ему правду. Но не сейчас. Сейчас все было в моих руках. Я видела это по его смущению. Я почувствовала укол садизма и попыталась преодолеть его и стать дружелюбной, даже немножко смешной, выйти за рамки скромности. В конце концов, у него есть чувство юмора, и он оценит это. Избегай любых женских стереотипов.

Когда он говорил о своей работе, и как он управляется с клиентами, он как бы обретал реальность. Он уже не был продуктом моего воображения, а неожиданно стал личностью. Невзирая на мое беспокойство, я испытала облегчение. Он был живым существом. Мне безумно хотелось прикоснуться к нему. Он был одет в рубашку с короткими рукавами, и я едва не чувствовала его кожу под бледно-голубой тканью. Его тело я видела в бассейне. Я заметила, что он повесил пиджак на спинку стула, и без всяких видимых причин это показалось мне важным.

Мое первое впечатление о Мэсоне Эллиотте как замкнутом человеке при близком знакомстве подтвердилось. Я вздохнула с облегчением, узнав, что у него нет партнеров, он работает один. Может быть, он и не нуждался в помощи, но я чувствовала всепобеждающее желание довериться ему. Сейчас я почти сожалела о своих уловках.

Когда он назвал меня «мисс Бакстер», я не стала его поправлять. Я не хотела ничего объяснять о своем прошлом. Может быть, я никогда не решусь на это. Мои фантазии неизвестно почему стали чище, яснее. Для меня как будто наступила новая жизнь. Я обижалась на то, что жажда чистоты почему-то отсутствовала в моих мечтах. Можно ли достичь ее в реальности?

«Дай мне только дотронуться до тебя», – хотела я сказать. Но пришлось подождать, пока мы не пожали руки, когда я уходила из офиса. Мы изучали друг друга. Нечестная игра. Я знаю много, – он – мало. Но он захочет узнать больше. А времени у нас впереди много.

Пока мы разговаривали, я пыталась представить, что он думает об Урсуле Бакстер, а не той женщине из отеля. Он смотрел на мои ноги. Ради него я то составляла их вместе, то расставляла, то сидела, положив ногу на ногу. Мне хотелось содрать с себя юбку. Чувствует ли он растущее во мне желание? Чувство паники, испытанное в отеле, вернулось. Мне стало душно. Я старалась не сжимать правую руку, я не хотела, чтобы при первом физическом контакте моя ладонь была потной.