Агнесса среди волков

Снова началось шумное обсуждение, причем наиболее громко звучали голоса Саши и успевшего хорошо нагрузиться именинника. Миша считал, что главный мафиози — Аргамаков, потому что все банкиры — бандиты. Тут вступила Виолетта:

— Правильно, такой богатый человек, как мой муж, должен ходить по трупам! — В голосе ее звучало нескрываемое злорадство.

Николай Ильич смутился и, по-видимому, обиделся на жену. После этого он почти все время молчал и ни разу не высказался за смертную казнь.

Мы с Женей вступились за Аргамакова и поспешили перевести внимание присутствовавших на другую кандидатуру. Конечно, мы бы с удовольствием избавились от Саши, но Миша вел себя более шумно, и общественное мнение путем открытого голосования приговорило его к смертной казни.

Когда наступила ночь, мы с Женей, естественно, отстрелили чересчур бойкого Сашу. По иронии судьбы именно он и оказался капитаном Копейкиным.

Далее сообщество праведных граждан отстрелило Аркадия — все понятно, он чужой. Постепенно ряды честных граждан таяли, и они начали нервничать. Мы с Женей вели себя очень мирно, единственный человек, который мог бы всерьез заподозрить меня в связях с мафией, — Мила была вовремя выключена из игры, а загробными голосами по условиям обладали только те, кто был выбит последним и соответственно не имел представления о том, кто же является бандитом. Постепенно нас осталось четверо — мы с Женей, Света, которую даже самый отъявленный кэгэбэшник не смог бы заподозрить ни в чем предосудительном, и еще один парень. Так как Света принципиально не могла голосовать за смертную казнь, даже в шутку, то мафиози праздновали победу.

Результаты борьбы с мафией ошарашили всех, кроме нас со Стасом. Все совершенно естественно — сначала отстреливают самых активных и шумных (Миша и Саша), потом чужих (Аркадий и Николай Ильич), а заодно и лично неприятных (я не могу хорошо относиться к Миле из-за брата, а Саша в тот день крупно поругался с начальством в лице Юры). Но меня больше всего интересовали те нюансы отношений, которые выявляются в ходе игры незаметно для ее участников.

У меня в голове все время звучали слова Виолетты: «Ему не удастся со мной разделаться!» Но в игре именно она предложила своего мужа в качестве очередной жертвы, он же ее имя не называл ни разу и даже пытался ее защищать. Кстати, как бы Аркадий ни был на меня обижен, но тем не менее бросился на мою защиту, будучи уже убитым, так что ему пришлось напоминать, что он лишен права голоса. Я убеждена, что даже понарошку невозможно желать смерти тому, кто тебе близок; так, в этой компании никакие силы не заставили бы меня поднять руку на брата. Убийство в игре — это все равно убийство, хотя и в символической форме, в отношении таких вещей у нас срабатывает система древних архетипов — на уровне подсознания это все равно что действительно хотеть смерти ближнего, то есть строго запрещено, табу. Нет, я не верила, что Николай Ильич может желать зла Виолетте; зато ее отношение к нелюбимому мужу тут проявилось в полной мере. Не за ней охотились настоящие бандиты — это все ее фантазии, — они гонялись за мной!

За разговорами и игрой незаметно пролетело время, и нам пора было поторапливаться. Через полчаса мы уже были на месте, опоздав только на пятнадцать минут — более чем простительное опоздание для красивой и богатой женщины.

Очередного экстрасенса звали Владимир Петрович. Он произвел на меня странное впечатление. Это был мужчина неопределенного возраста — ему можно было дать и сорок, и пятьдесят пять — со спутанной шапкой темных с проседью волос, сквозь которые на макушке просвечивала лысинка, в клочковатой его бороде застряли хлебные крошки. Мятый его костюм явно нуждался если не в химчистке, то хотя бы в платяной щетке. Но каким бы странным он ни был, красота Виолетты поразила и его. Он усадил ее в глубокое колченогое кресло и тут же начал обаять. Речь его была какой-то разорванной, говорил он рублеными фразами, мало связанными друг с другом по смыслу, и уследить за ходом его мысли было непросто, тем более что его мысли витали где-то в заоблачных далях. И это вовсе не метафора — он сообщил нам, что является носителем космической энергии, что прекрасно знает прошлое, но еще лучше предсказывает будущее. Оказывается, он являлся обладателем 119 патентов на изобретения в совершенно разных областях — от скафандра для прогулок по Марсу до гениального способа поддержания мужской потенции. От эрекции он как-то сразу перешел к своему методу ясновидения и стал объяснять нам, каким образом может предугадывать то, что еще только должно произойти. Для этого он пользуется всего-навсего одним выводом из теории относительности Эйнштейна. Тут он схватил лист бумаги и карандаш и стал наглядно показывать нам, как это делает.

— Вот это событие, которое происходит с вами в будущем. — Он нарисовал какую-то загогулину на поверхности круга, который должен был изображать собой земной шар. — Вот тут нахожусь я, приемник телепатической энергии. — На листе бумаги появился примитивный человечек, каким его рисуют дети. — Это событие вас сильно взволнует, и от вас будет исходить особая биологическая энергетика. Это тот же эффект Кирлианов, но в десятки раз сильнее… Если воспользоваться выводом из теории относительности — эти биологические лучи распространяются со скоростью, равной корень квадратный из мс два с отрицательным знаком, — то исходящие от вас лучи обогнут земной шар и придут ко мне раньше, чем это произойдет в вашем времени. Таким образом, я увижу образ того, что еще только должно случиться…

Виолетта улыбалась: ей явно нравился этот чудик с его околонаучной терминологией. Я же для себя поставила диагноз, как много раз делал на моих глазах Рафаил: разорванность мышления, бред изобретательства, идеи переоценки собственной ценности… Словом, шизофрения, как и было сказано.

Впрочем, может быть, я слишком сурова? В конце концов, я же ничего не понимаю в теории относительности! Я сужу только с позиции здравого смысла, но что такое здравый смысл в нашем уникальном государстве?

Владимир Петрович между тем никак не мог остановиться. Он неправильно истолковал улыбку Виолетты и решил, что она сомневается в его способностях, а потому попросил ее подняться, развернул кресло боком к столу и снова ее усадил: после этого он попросил ее положить руку на стол и подсунул под ее ладонь все тот же исчерканный листок бумаги.

— Внимательно смотрите на свою руку, — приказал он, надувая щеки. — Увидите, что сейчас произойдет.

И он стал пыжиться, что-то нечленораздельно бормотать и производить над безвольно лежащей на столе рукой какие-то пассы; через несколько минут он взялся за листок и безо всякого сопротивления вытащил его из-под Виолеттиной ладони, ее рука свободно парила в воздухе в каком-то миллиметре над поверхностью стола.

Виолетта пришла в восторг как малое дитя: я понимала, отчего она так бурно радуется, — наконец-то ей показали чудо, хоть один из так называемых экстрасенсов оказался не шарлатаном!

— А теперь перейдем к делу, — сказал Владимир Петрович. — Вы принесли фотографии, как я просил?

К моему удивлению, у Виолетты в сумочке действительно оказались фотографии. Она разложила их веером на столе. Да, эта женщина никогда не была гадким утенком! Очаровательная девчушка в воздушном платье; очаровательная школьница с бантом в косе; очаровательная девушка в мини-юбке. Потом пошли свадебные фотографии — Виолетта в широкополой кружевной шляпе и полупрозрачном наряде асимметричного кроя, а где-то на втором плане за ней — Николай Ильич. Еще одна фотография: сосредоточенный Николай Ильич с дипломатом и Виолетта в темном платье, выходящая из «мерседеса». Маленькая карточка Аргамакова — явно для загранпаспорта: на ней он выглядел намного моложе, чем сейчас.

— К сожалению, у меня с собой очень мало фотографий, если бы я заранее знала, что они нужны, я захватила бы их из Горького, — извиняющимся тоном произнесла Виолетта.

Но Владимир Петрович ее не слушал. Он брал фотографии по одной и тщательно в них вглядывался, даже обнюхивал их; при этом его губы непрестанно двигались, и слышалось неясное бормотание: