Игрушка богатого человека

Аппарат был настроен на скорость в четыреста кадров. Надо было бы переключить на тысячу шестьсот, и вышла бы приличная картинка. И не пришлось бы привлекать к себе внимание фотовспышкой. Но Нэш считал, что четкий снимок — не всегда самый удачный. В его деле некоторая размытость даже предпочтительнее.

Он нажал затвор объектива. Аппарат щелкнул. Отлично. У него есть снимок Сары Айви. Теперь осталось отыскать в толпе Расселла Крэя.

2

Сара Айви поднесла к губам кофейную чашку в тот самый момент, когда Донован в ярости швырнул газету на накрытый к завтраку стол.

Она вздрогнула от неожиданности и обварила руку горячим кофе.

— Что это значит, черт побери?

Стряхивая с руки капли горячей жидкости, Сара взглянула на газету. “Дырявая луна”. Местный бульварный листок. Газетенка, которую даже в желтой прессе никто не принимал всерьез. На первой полосе красовалось ее фото в вечернем туалете, который она надевала вчера на прием с шампанским. Рядом с ней, властным жестом держа ее под локоть, стоял не Донован, а Расселл Крэй. Подпись под фотографией гласила: “Жена бизнесмена, идущего в политику, отказывается дать интервью. Может, ей есть что скрывать?”

— Чем это ты вчера занималась с Крэем? — Голос Донована звучал ровно и сдержанно, но Сара знала, как обманчиво бывает затишье перед бурей.

— Я его даже не видела на приеме, — ответила она, пытаясь сдержать дрожь в голосе. — Это подделка. Не знаю только, как им удалось сфабриковать снимок.

— А ты разверни.

Сара не притронулась к газете, зная, что наверняка нарвется на скандал.

— Нельзя верить тому, что пишут такие грязные газетенки.

Донован взял газету, перелистал страницы, нашел, что искал, и шлепнул ее на стол перед Сарой.

На раскрытой полосе был опубликован еще один снимок — изображение страстно целующейся пары. Лиц не было видно, это мог быть кто угодно. Под фотографией был напечатан дурацкий стишок: Зелен виноград, Розы красны. Пока муж идет в сенат, Кто в гостях у жены?

Имена не упоминались, но намек был очевиден.

“За что?”

Ей вспомнился мужчина, подошедший к ней на приеме. Он утверждал, что звонил ей по телефону и договаривался об интервью. Она не могла припомнить такого разговора по телефону. Это была ложь, поняла Сара.

Ей давно уже пора было бы привыкнуть ко лжи, привыкнуть к жестокости, а она все еще удивлялась и испытывала боль, особенно когда жестокость и обман исходили от человека, совершенно ей не знакомого.

Он был довольно высок и широк в плечах. Она обратила на него внимание еще прежде, чем он подошел к ней. Отчасти потому, что он был одет не как все, а еще потому, что… потому, что… она сама не знала почему. Сара быстро отвернулась, не желая привлекать его внимание, но потом он сам подошел к ней. Заговорил с ней. Держался вежливо. По виду ничего нельзя было заподозрить, и все же…

Эти голубые глаза, прямой, откровенный до нахальства взгляд без намека на почтительность — хотя бы притворную, не говоря уж об искренней. Она тогда еще подумала, что он человек привлекательный, но опасный, и сразу насторожилась. Ведь было же время, когда она и Донована находила привлекательным.

Ей вспомнилось, как незнакомец повел себя, когда она демонстративно повернулась к нему спиной. В его голубых глазах промелькнула вспышка чего-то похожего на гнев, но тут же исчезла, сменившись скукой, а может, и привычным равнодушием.

Отказавшись от интервью, она оказала ему услугу. Доновану не нравилось, когда она разговаривала с незнакомыми мужчинами.

— У тебя роман с Крэем? — сухо осведомился Донован.

Ее ничуть не удивило, что он поверил газете. Его подозрительность граничила с паранойей. Она давно к этому привыкла.

Сара молчала, тянула время в надежде придумать что-нибудь, все, что угодно, лишь бы утихомирить его.

— Что ты имеешь в виду?

— Сама знаешь что. Ты спишь с Расселлом?

Его голос зазвучал хрипло и натужно, лицо налилось кровью, когда он наклонился вперед, упираясь руками в стол и ожидая ее ответа.

Донован уже облачился в один из своих любимых, сшитых на заказ костюмов, черные волосы, еще влажные после душа, были гладко зачесаны назад. На нее пахнуло запахом дорогого лосьона, которым он пользовался после бритья, и ей чуть не стало дурно.

“Такой безупречный джентльмен, — часто говорили ей знакомые дамы. — Да вы просто счастливица!” Впрочем, некоторые выражались и более откровенно: “Бьюсь об заклад, в постели он — сам сатана!”

Он был самим сатаной, это точно.

Мысли Сары перескакивали с одного на другое. Ей давно пора было одеться. И почему она до сих пор не одета? В халате поверх ночной рубашки она чувствовала себя особенно уязвимой.

Она много чего могла бы сказать в свое оправдание. “Как я могла завести роман? Я же никогда не бываю одна”. Или: “Я не могла бы ни с кем вступить в связь. После общения с тобой меня тошнит от одной мысли о сексе”.

— Ты с ним спишь? — в бешенстве заревел Донован.

— Нет!

Вот оно, началось. Сара видела по его глазам.

Сердце у нее отчаянно заколотилось, дыхание стало прерывистым и частым. Она вскочила из-за стола, в испуге отступила на шаг.

Было время, когда она слышала внутренний голос. Он подбадривал ее, говорил с ней в самые страшные минуты, поддерживал, уговаривал потерпеть, уверял, что в один прекрасный день ее жизнь изменится к лучшему.

В последнее время Сара совсем перестала его слышать. С годами она научилась не думать. Вообще ни о чем.

Рука Донована взметнулась, он ударил ее кулаком в висок. Сара пошатнулась и стукнулась рукой о разделочный стол. Она вскрикнула, ненавидя себя за новое проявление слабости и страха. Надо было скрыть от него свою боль. Но ведь раньше ей не приходилось терпеть страх или боль.

В детстве Сара совершенно не переносила боли — над ней из-за этого подтрунивала вся семья. Малейший пустяк — заноза или ушибленная коленка, — и маленькая Сара начинала рыдать как безумная. Она ненавидела себя за это. У нее было много поводов себя ненавидеть.

Пока она не стала женой Донована, никто ни разу в жизни ее и пальцем не тронул. Она даже понятия не имела, что такое настоящая боль, пока не стала женой Донована Айви. Какой же жалкой слюнтяйкой она была все эти годы! Рыдала из-за заноз и ушибленных коленок!

— Смотри руку не сломай еще раз, — предупредил Донован.

Все еще ощущая звон в ушах от его удара, Сара выпрямилась, сжала губы и кивнула. Она не сломает руку. В прошлый раз, когда она сломала руку, Донован три дня не давал ей обратиться к врачу. Кость срослась неправильно и теперь ныла в сырую погоду.

— Ты же знаешь, что люди подумают, когда это увидят? — Схватив газету, Донован принялся скатывать ее в тугую трубку — нечто вроде дубинки, которой можно ударить собаку. Или женщину. — Они подумают, что я тебя не удовлетворяю и ты ищешь утех на стороне. Они решат, что я не способен удержать женщину в своей постели. — Он стукнул газетой по краю стола.

Раздался сухой щелчок.

Сара вздрогнула.

Он еще раз стукнул газетой по столу, еще и еще раз.

Щелк. Щелк.

И всякий раз она вздрагивала.

— Но это ведь неправда, верно? — спросил Донован.

Сара покачала головой, ненавидя себя за слабость. Не надо было ему уступать. Но раньше она пыталась ему противостоять и хорошо знала, чем это заканчивается.

Она повернулась и бросилась вон из кухни, хотя и знала, что совершает очередную ошибку.

Ей удалось сделать всего несколько шагов, прежде чем он догнал ее и сбил с ног.

— Никогда не убегай от меня.

Донован стиснул зубы, его голос звучал глухо.

Он ударил ее по губам, но не слишком сильно: наверное, из-за предстоящего в скором времени аукциона, на котором им надлежало появиться вместе. Он не смог бы показаться на людях с женой, у которой на лице оставались бы следы побоев.

Он снял и отшвырнул пиджак, расстегнул “молнию” на брюках и навалился на нее. Донован был на сотню фунтов [5] тяжелее Сары, и бороться с ним ей было не под силу. Она с самого начала была обречена. Однажды, много лет назад, ей удалось расцарапать ему лицо. С тех пор она ни разу не пыталась повторить свой “подвиг”.