Незримое, или Тайная жизнь Кэт Морли

— Должно быть, там было очень сыро и мрачно, если ты подцепила такую болезнь, — осторожно предполагает Джордж.

— Так и было. Но заболела я не из-за этого. А из-за того, как со мной обращались. Из-за того, что с нами… делали, — говорит она, отхлебывая имбирное пиво и не сводя глаз с темного напитка в кружке.

Джордж заводит толстый шершавый большой палец под ее подбородок и разворачивает к себе, чтобы посмотреть в глаза.

— Я бы с удовольствием потолковал с теми, кто плохо с тобой обращался, — говорит он мрачно. — И не только потолковал бы. Ты же крошка. С теми, кто дерется не в своей весовой категории, у меня разговор короткий.

— Хотела бы я это видеть! Чтобы ты вышел против тех скотов, которые называют себя охранниками. — Кэт улыбается. — Чтобы они отведали своего собственного лекарства.

— Насколько я понимаю, работа у них грубая и жестокая. Неудивительно, что за нее берутся только грубые и жестокие люди. Мой отец как-то тоже попал в тюрьму — для нас, детей, и для матери это было в радость. Он напился до полусмерти, по своему обыкновению, и набросился на полицейских, которые пытались отвести его домой. Они поволокли его за руки, за ноги, мордой вниз на глазах у всех его дружков, и он вскипел! Я был рад, что они подержали его у себя, а то, если бы его привели домой, за его оскорбленное достоинство пришлось бы расплачиваться нам. — Он качает головой при этом воспоминании.

— Каким ремеслом занимался твой отец?

— Ремеслом? Это неподходящее слово. Он был просто работник, помогал на фермах, перебивался случайным заработком. Работал где мог. Если у кого-то была работа слишком тяжелая или слишком грязная для других, посылали за моим стариком. Обычно его звали рубить щенкам хвосты, когда появлялся новый помет. Он их откусывал.

— Откусывал хвосты? Какой ужас!

— Так считалось лучше — зубами сжимается кожа вокруг ранки. Однако на это способен только дикарь, потому и звали отца, — поясняет Джордж. — Я помню их жалобный визг, всех этих маленьких щенков. У меня от него кровь стыла в жилах, а папаша даже не морщился.

— Но я-то не пьяница. И в тюрьме я делала все, что мне приказывали охранники.

— Все, что приказывали охранники? Всегда?

— Ну… наверное, не всегда, — признается Кэт, снова опуская голову. По правде говоря, она находила бесчисленные способы понемногу нарушать тюремные правила. Это из-за ее поведения тюремщики сосредоточили внимание на Тэсс, хотя та была послушная и ее могли бы вовсе не замечать. Кэт судорожно глотает. — Может, поговорим о чем-нибудь другом?

— Мы можем поговорить, о чем только пожелаешь, Кэт Морли, — мягко произносит Джордж.

Кэт снова окидывает взглядом каюту, прихлебывая имбирное пиво.

— Почему ты не снимешь комнату в городе?

— Я снимал, но потом Чарли Уилер, хозяин и капитан этой баржи и еще трех барж, которые курсируют от Бедвина до Твикенхэма, сказал, что я могу жить на борту, если пожелаю, причем бесплатно. Он сэкономит на стороже, а я сэкономлю на жилье.

— А на что ты откладываешь? — спрашивает Кэт.

Джордж на мгновение задумывается, прежде чем ответить, затем снимает с полки стопку газет и протягивает ей помятый и потрепанный листок.

— Перевозкам по воде приходит конец, Кэт. Некоторые участки канала в плохом состоянии, приходится продираться среди водорослей и упавших деревьев, шлюзы текут так, что с трудом наполняются. Осталось немного перевозчиков, потому что теперь железные дороги проложены повсеместно и они гораздо быстрее. Чарли Уилер приверженец традиций, он по-прежнему перевозит небольшие грузы для местных, однако скоро и ему придется свернуть лавочку, — говорит Джордж.

Кэт рассматривает листок. На нем зернистая фотография: пароход с толпой девушек в форменных платьях воскресной школы, все улыбаются фотографу из-под полей соломенных шляпок.

— «Незабываемые прогулки по воде», — читает она.

— Угу, так это назвал один человек, с которым я познакомился. Он ходит до Бата и Брэдфорда, а когда-то был таким же перевозчиком, как Чарли Уилер. Теперь он неплохо зарабатывает, лучше, чем раньше, устраивая катания по каналу.

— И ты хочешь перейти к нему? — спрашивает Кэт, и лицо у нее вытягивается. Она моментально понимает, что не вынесет жизни в Коулд-Эшхоулте, если Джордж уедет.

— Нет! Что ты, вовсе нет, я хочу купить собственное судно и заняться тем же самым! Лодку придется брать старую, потому что новая мне не по карману, но я смогу сам отремонтировать ее. Я бросил бы якорь в Хангерфорде, там прогулочных лодок пока нет. И у меня были бы разом и дом и работа, и я бы в кои-то веки был совершенно свободен, — объясняет Джордж спокойным и решительным тоном.

— Вот здорово! Быть свободным! — Кэт смотрит куда-то вдаль, захваченная этой мыслью. Она с трудом себе представляет, что значит жить в свое удовольствие, но от одной этой мысли по спине бегают мурашки от восторга. Затем она вздыхает. — Я вряд ли когда-нибудь буду свободной.

— Любой человек может быть свободным. Все дело в том, чтобы отыскать способ.

— Сколько тебе еще придется копить, чтобы купить лодку?

— Немного. Наверное, месяца четыре. Даже меньше, если удастся провести еще несколько боев… Ну и разумеется, выиграть.

— Конечно, ты выиграешь! Никто не сможет тебя побить — я видела, как ты дерешься. Ты просто как Гектор, как Ахиллес.

— Как кто? — хмурится Джордж.

— Были такие герои.

— Да ну? Ты-то откуда знаешь?

— Мой отец научил меня читать, когда я была еще маленькой. Он давал мне книжки, какие обычно ребенку из бедной семьи просто негде взять. По-моему, это его забавляло, — угрюмо поясняет Кэт.

— С чего бы это?

— Он знал, что меня в жизни ждет. Ровно то, что было суждено по рождению. Так зачем было утруждать себя, чтобы расширять мой кругозор, учить меня? Я постоянно задаюсь этим вопросом.

— Может быть, он просто хотел, чтобы у тебя была хорошая опора для начала. Может, он думал, что ты сможешь изменить свое положение с теми знаниями, которые он тебе дал?

— Он с легкостью мог бы изменить мое положение, однако он сделал меня прислугой. Это был жестокий дар. И бессмысленный. — Она мотает головой.

— Но все же дар, и, наверное, сделал он его с добрыми намерениями. Мой отец не дал мне ничего, кроме колотушек.

— Вероятно, он сделал тебе подарок, не сознавая того, — он научил тебя драться, и теперь, с этим умением, ты заработаешь денег и станешь сам себе хозяин. — Кэт протягивает руку, проводит по буграм мышц на руке Джорджа, заводит ладонь ему за шею.

— Большинство девчонок убежали бы от меня, увидев, как я дерусь, узнав, чем я занимаюсь. В конце концов, это против правил, против приличий, — говорит Джордж негромко, придвинувшись к ней. Она поднимает голову, и они соприкасаются лбами.

— Что мне до каких-то приличий? Они всего лишь маска, под которой люди могут быть жестокими и бесчестными, — произносит вполголоса Кэт.

Она целует его, и на одно испуганное мгновение он замирает, неуверенный, а потом обхватывает ее обеими руками, без труда пересаживает со ступенек на свое колено и прижимает к себе. Кэт позволяет ему это, ощущая, как жар затопляет их обоих, чувствуя вкус его губ, слыша, как быстро бьется сердце и стучит в ушах. Она заводит руку за спину, чтобы захлопнуть дверь каюты, а Джордж увлекает ее на узкую кровать, и ее уже не волнует, что каюта маленькая, а потолок низкий. Она этого не замечает.

В воскресенье по окончании службы Эстер стоит рядом с Альбертом у церкви, вежливо раскланиваясь с прихожанами. Солнце ослепительно сияет в чистом голубом небе, и лучи его настолько ярки, что видна каждая травинка в церковном дворе, каждая крапинка слюды в гранитных надгробиях. Лучи играют в буйных волосах Робина Дюррана, высветив золотистые и рыжевато-каштановые пряди, которых Эстер до сих пор не замечала. Ее внимание отвлекает рука, прикоснувшаяся к плечу.

— Это и есть ваш гость? — спрашивает Клер Хиггинс, понизив голос, чтобы не услышал викарий.