Урод (СИ)

— Вот и отлично.

Он притянул ее к себе за затылок и поцеловал в губы. Римма скривилась про себя. Так целуют проституток: холодно, отрабатывая оплаченные деньги, когда поцелуи являются лишь товарно-денежными отношениями.

Он вернулся в машину за чем-то, оставленным там. Девушка глянула на него через плечо. Наверное, он оставил где-то между сиденьями свою человечность.

— Риммочка! — всплеснула руками Мария Аркадьевна, мать Дмитрия. — Наконец-то вы приехали!

— Где же мой сын? — тяжелым басом поинтересовался его отец.

Римма от души обняла мать Туманова, чувствуя некоторое родство с этой женщиной. Отец Димы был точно таким же, как и сам Дима. Точнее, сын был копией отца. Такой же чванливый, отстраненный, сосредоточенный только на себе эгоист. Женщины в этой семье были предметами далеко не первой, да и не такой уж необходимости. Для мужчин в семье Тумановых женщина была не более, чем инкубатором для продолжения рода, которая впоследствии становилась пылесборником. И мусора, и вечного недовольства мужа.

— А вот и я. — В доме показался Дмитрий. — Матушка, — поцеловал руку матери, но мать его мало интересовала. Его идейным вдохновителем всегда был отец. — Отец, — обнял его и похлопал по спине.

— Ну что, дамы, на стол накрывать будете? — спросил барин-старший, желая выгнать крепостных побыстрее на их законное место — на кухню.

— Да, да, Риммуль, пойдем на кухню.

Мария Аркадьевна слегла наклонилась, чтобы расправить платье, и девушке показалось, будто она кланяется. Римма вздрогнула. Мать Димы была одета в длинное, струящееся шелковое платье. Именно одета, а не облачена, хотя платье явно стоило баснословных сумм, и его точно нельзя было просто носить, как рыночный сарафан. Это платье заставляло его обладательницу расправить плечи, выпрямиться и твердой походкой нести его в свет. Мать Туманова подавала это платье, этот шедевр под таким кислым соусом, что уже начинаешь сомневаться, а стоит ли оно дороже того самого рыночного сарафана. Вот что неподходящий мужчина делает с женщиной: не позволяет ей даже платье правильно носить!

На кухне все смешалось в какой-то оглушающий гул в ее голове. Но он принес ей прозрение. Миски, кастрюльки, нарезка, мясо, кондитерские изделия… и мысли, мысли, которым не было конца. Она предала все постулаты Ошо о любви.

— Римма, подай сырную нарезку, — голос Марии Аркадьевны словно издалека достиг ее сознания.

Люби себя, и эта любовь притянет любовь другого человека. Любовь искать не нужно, она живет в тебе самом. Любила ли она себя? Судя по успокоительным в сумочке — нет. Жизнь с мужчиной ради денег и прочих благ приравнивает любовь к проституции, а путаны, как известно, жрицы любви.

— Достанешь мясо из духовки, Риммочка? — снова в ее мысленный поток вторглась эта женщина, которая уже осталась где-то очень далеко, в прошлом, как и ее сын.

Не создавай оков, не души любовь. Любовь — это не тюрьма строгого режима, но вся их жизнь стала ремейком фильма «Побег из Шоушенка». Она так задушила его ревностью, что он только и делал, что искал способы сбежать. Ревность порождается нелюбовью к себе. Замкнутый круг.

Господи, да они совсем чокнутые… Просто люди с улицы, заточенные под одну крышу над головой. Более ошибочного решения она не могла никогда принять в своей жизни.

— Римма… помоги… подай… глазурь… коньяк…

— Хватит! — крикнула Римма, отшвыривая от себя кухонную утварь так, будто до нее касались руки прокаженного. — Я… я ухожу, простите.

Девушка выбежала из кухни, следуя по двоящемуся и кружащемуся лабиринту.

— Римма! — звала ее мать Туманова.

— Римма? — удивленный голос самого Дмитрия. — Что происходит?

— Я ухожу от тебя, прости.

Она вылетела в дверь, но ему почудилось, что в окно, разбив его вдребезги. Качнув головой, Туманов нахмурился. Пусть идет, куда хочет. Все равно вернется. И еще ответит за это представление. Истеричка! Он ведь убеждал родителей, что у них все прекрасно.

Отец негодующе сощурился. Дмитрий вздохнул. Да, он нарушил первую священную заповедь, которую отец вбивал в его тупую (со слов учителя) голову с детства.

«Не совершай дерьмовых поступков, когда кто-то может стать их свидетелем», — процитировал у себя в голове Туманов и осушил бокал коньяка разом.

***

Я не хочу больше ни о чем узнавать. Теперь я хочу быть только счастливой.

Эрих Мария Ремарк “Три товарища”

Элина расчесывала котенка, устроившегося у нее на коленях, и умиленно вздыхала. Впервые она почувствовала себя дома. В чужой квартире, не имея в ней ничего собственного, она была в родном месте.

Кажется, наш дом совсем не там, где оформлена ипотека на наше имя, где оплачены стены, которые становятся нашей тюрьмой. Дом — это вообще не физическое пространство, это люди, которые его расширяют, делая даже самую маленькую квартирку богатейшим особняком.

Взгляд девушки задержался на стенах. Ну конечно, она была самой богатой на свете, хоть и не держала счетов в банке, не колесила по миру и не рассекала по дорогам Москвы на дорогой машине. Сколько помнили эти стены радости, слез, жалоб на жизнь и воодушевляющих тостов? И сколько жизни она оставила зря в стенах своей квартиры, которую они делили с Мишей?

— Он будет судиться за эту квартиру, ты тоже так думаешь? — спросила она у кошки, больше обращаясь к себе.

Малышка мяукнула, соглашаясь со всем, что скажет ее хозяйка. Ведь у нее теперь есть дом! Собственная миска и даже игрушка! Хозяйка протирает и капает ей глазик три раза в день, искупала ее и избавила от кусачих блох. Элина стала богом для этого животного. И так есть: мы, люди — боги для братьев наших меньших, но считаем, что мы настолько всемогущи, что можем предавать их веру в нас своей жестокостью.

Но когда предают нас те, кого мы боготворили, тут же меняемся ролями с несчастными, залазим в их шкуру и стонем, как побитые собаки, задыхаемся, как котята-утопленники в мешке. У бумеранга два конца, и он обязательно долетит до каждого.

— Я ему все отдам, все! — продолжала Элина. — Не буду ни за что бороться, лишь бы он только дал развод. Пусть забирает любое имущество, это уже не имеет значения. Не после того, как он забрал у меня жизнь.

— Говоришь сама с собой? — домой вернулась Женя.

— Женька, привет! А мы тут наводим красоту. Смотри, какая Виски красивая, — осторожно покрутила котенка Элина.

— Виски?

— Да, — улыбка смочила все еще сухие губы девушки. — У одинокой женщины, потенциальной разведенки, дома всегда есть виски.

Смех подруг раскрасил эту тесную однушку не в самом лучшем районе Москвы всеми цветами радуги. Солнце, бесцельно бродившее по небу, слоняющееся от скуки по поверхности этой планеты, единственной в его системе имевшей жизнь, подмигнуло подругам, взметнув свои крылья-лучи и осветив их лица.

— Погода радует, — сказала Женя и села рядом с Элиной. — А это тебе, — протянула миниатюрный букетик.

Семь небольших розочек головокружительного бело-сиреневого окраса, словно упаковка элитного парфюма, благоухали в крафтовой бумаге с розовыми узорами. Котенок тут же потянулся цепкими коготками к цветам, считая, будто все приносят в дом для нее. Все коты думают, что жизнь человека вертится вокруг них, но никак иначе!

— Мне никогда не дарили цветов, — вздохнула Элина, — не считая праздников в больнице. Но там букеты всегда были одинаковыми для всех медсестер. Чего не скажешь о хирурге…

— Опять ты про эту змеюку Катьку?

Элина не ответила. Змеюка Катька… А ведь Стрельцова любит дорогие вещи. Сумки из настоящей змеиной кожи, например. И не жаль же ей собственных родственников?

— Не будем о ней. Мы тут с Виски обсуждали мой предстоящий развод…

— На который ты до сих пор не подала заявление.

— Жень, я сделаю это. Честно, сделаю! Сейчас есть дела поважнее, и я не знаю, как подойти вообще к Мише, чтобы он меня не убил.