Бабочка на огонь

— Это время мне хорошо уже знакомо, — чуть не сказала Катюша, вспомнив бессовестную Злату Артемовну, подговорившую московских милиционеров не заводить временно дела о краже, посмотреть пока на поведение провинившейся перед ней Катюши.

— Делать нечего, — ответила она нервно пипикающей трубке.

Надо было идти в ванную, забираться в теплую воду и думать обо всем и сразу. О Злате Артемовне и ее «просьбе», о Славике и «его» квартире, о форточке — кто же ее не закрыл?

Несмотря на то, что в жизни по разным обстоятельствам Василию Сергеевичу не раз приходилось отступать от собственных принципов, выработанных предками и веками, он все равно полагал себя человеком порядочным. Именно по этой причине да по причине врожденного благородства, которым все Басмановы отличались, он и пошел к известному человеку, генеральному прокурору, с просьбой.

С Матвеем Исаевичем Василий Сергеевич познакомился еще в прошлом году на приеме в честь Дня милиции, куда, наряду со многими должностными начальниками, был приглашен и он, кинорежиссер Басманов, и несколько других крупных деятелей искусства. Речь шла, в частности, и о том, как правильными творческими методами отображать будни правоохранительных органов, делать упор на положительном образе милиционера, а не человеке, преступившем закон.

— А то слишком много в современных сериалах чернухи, порнухи и прочей нечисти, — сказал в назидание кинодеятелям генеральный прокурор.

С ним, естественно, все согласились.

Потом был небольшой, скромный банкет, где Басманов-Маковский, как всегда, остроумно шутил, даже два раза рассмешил Матвея Исаевича до слез. Матвей Исаевич похлопал Василий Сергеевича при всех своих нижестоящих начальниках по плечу, сказал, словно охранную грамоту дал:

— Если что, обращайся прямо ко мне.

Василию Сергеевичу хватило ума вовремя уйти с банкета, в друзья к прокурору не набиваться. Достаточно и того, что есть — держаться на коротком поводке, поблизости от «миски». Это неприятное для Василия Сергеевича сравнение, смеясь, придумал, и довольно давно, Артем. Басманов-Маковский на брата и на правду, грубую на слух, не обиделся. Артем правильно ухватил суть его отношений с властью. А благодаря чему же, как не способности искренне любить, как собака, любую власть, и плодится, и размножается род Басмановых, не потерялся в веках до сих пор?

Матвей Исаевич принял Василия Сергеевича сразу, еще раз выразил соболезнование по поводу убийства брата, уверил, что все силы милиции брошены на раскрытие этого преступления. Дело раскрыто в короткие сроки. Убийца свое получит.

— А я как раз пришел просить, чтоб много парню не давали, — сказал Василий Сергеевич: не таясь от прокурора, прямо в лоб, как искренний человек, которому скрывать нечего. — А еще лучше — отпустили бы его на все четыре стороны.

— Не понял тебя, — по-настоящему удивился, а не притворился бывший следователь, «расколовший» в свое время до основания не одного преступного «авторитета», ушлого взяточника, государственного казнокрада. — У тебя что, какие-то новые сведения о деле появились? Какие-то личные причины? Доказательства невиновности этого парня? Так ты расскажи. Советую ничего не скрывать от следствия.

— Бог с тобой, Матвей Исаевич, — вздохнул режиссер — серьезный, мудрый и смиренный, как монах на Соловках. — Разреши закурить?

Прокурор молча пододвинул к Басманову-Маковскому бронзовую пепельницу в виде крыльев какой-то птицы. Была птица, да нет ее, одни крылья остались, и кому они принадлежали — неизвестно.

Не нравились прокурору круги под глазами Василия Сергеевича, ох, не нравились. И усы по-боевому не торчат. Должно быть, спит режиссер плохо. Отчего бы это?

«Ну, я подожду, подожду, что ты скажешь, — словно говорил весь вид Матвея Исаевича — проницательного, недоверчивого, тоже мудрого. — А потом решу, верить тебе или нет. Если не поверю, уж извини, не товарищ ты мне, Василий Сергеевич».

Для конспирации истинных причин, побудивших его, Василия, так странно просить прокурора о снисхождении не к себе, не к своему родственнику или хорошему знакомому, Василий Сергеевич решил в дальнейшем обращаться к государственному чиновнику на «вы». Говорить медленно, тщательно «обдумывая» заранее подготовленную речь, морщить от непосильной тяжести душевных мук лоб тоже было уместно.

Василий Сергеевич начал.

— Видите ли, Матвей Исаевич, — сказал он, приложив руку к морщинам. — Мой брат был очень известным человеком. Его смерть получила очень широкий резонанс у общественности. Обвиняемый в убийстве парень очень больной и, как бы это сказать, чтобы не резать слух словом «нищий», он — не того социального слоя, к которому принадлежим мы. Я имею в виду себя и Артема Сергеевича, — поспешно добавил режиссер. — Я не хочу, чтобы общественность увидела в этом происшествии некий тайный смысл: бедный поднял руку на, так сказать, богатого. Мнение людей будет не на нашей стороне. Басмановы и так хорошо живут, — скажет народ. Бедный парень и так наказан жизнью, — скажет он же. Надо простить, а не добивать бедного человека, как это хотят сделать Басмановы и судьи. По инерции мышления журналисты воскликнут: «А судьи — кто?» И начнется такая заваруха, такая грязь польется не только на меня, но и на государственных людей. Ведь журналистам мало сказать «А», им обязательно надо закончить алфавит. Я не хочу больше крови. Вот и все, — закончил монолог режиссер и уставился на железные сложенные крылья.

Продолжительную паузу заполнил бой прокурорских часов. Бой они послушали вместе.

— Масштабный вы человек, — сразу же вслед за часами сказал Матвей Исаевич.

И было непонятно, поддался он на «слезы» Басманова-Маковского или нет.

— Подумаю над вашими словами. Пока не смею задерживать.

«А чего это он мне «выкать» стал? — подумал Василий Сергеевич, садясь в машину. — Уж не лишился ли я, старый дурак, дружеского расположения прокурора? Пока не смею задерживать», — передразнил он, господи — просто милиционера.

«О-о-х, родственнички, послал мне вас бог», — надо было бы, честно говоря, вздохнуть Басманову-Маковскому.

Никогда, никогда он этого не скажет, не вздохнет горько, не выдаст на поругание черни ни одного из единокровных своих. Даже если и есть за что.

Вчера вечером работу съемочной группы Злата отменила на неделю.

— Советую всем далеко от домашних телефонов не отъезжать, — предупредила она радостно переглянувшихся «лентяев» — помрежей, техников-осветителей, актеров, уборщицу. — Понадобиться можете в любой момент. Из «отпуска» всем выйти отдохнувшими. Только такие вы мне и нужны для качественной работы.

Съемочную площадку она покинула первой, что было удивительно. «Лентяи» радостно переглянулись еще раз.

Всю ночь с неба медленно падал дождь. Его крупная морось, в свете большого белого фонаря над крышей дома, была похожа на снежинки. Представлялось, что зима не за горами.

Злата задумалась. Почему это в детстве жизнь, кажется нам, двигается медленно, как по ровной дороге телега, которую везет добрая кляча. Ты ребенком лежишь на телеге с сеном, смотришь в небо, а мимо пролетают быстрые автомобили: в них взрослые люди торопятся дожить свое. Небо голубое, пустое, ленивое и равнодушное — оно просто дает Злате рассмотреть себя. Оно сонное и, наверное, мягкое на ощупь — глядя на небо, маленькой доброй девочке хочется дремать.

«Так всю жизнь проспишь», — чирикнет редкая, копеечная птичка, похожая на «стреляного» воробья, легкомысленного стрижа, хлопотунью-ласточку, и тут же испуганно спрячется. Зачем потревожена вечность?

Небо похоже сначала на лето — своей бесконечностью, потом — на осень — серое одеяло, колючее от шерсти. Зимой оно, по сравнению с пушистым снегом, краснощекой зимой на санках и коньках, некрасивое — оттого, что на него никто не смотрит. Весна — тоже долгая, все путается в холодных облаках, на землю сойти боится. Лето. Цикл завершен.