Бабочка на огонь

Пришлось Ане, чтобы не слететь с математической вершины, проявить характер — переключить внимание с чужой любви на «лучших друзей» Александры Ивановны — синусы, косинусы и логарифмы. Сделать это было довольно трудно: Андрей Голубев и самой Ане, назло Олесе, уже нравился. Но только она начинала мечтать о том, как бы у нее, Ани, с Андреем случилась любовь, как тут же, кнутом — сочувственными словами Александры Ивановны «обласканная», Аня срывалась с места в карьер — зубрила математические символы, как потом, став взрослой, любила — в экстазе, до изнеможения. Строгая учительница Анину страсть к цифрам оценила, поставила ее на лобное место — к доске, при всех похвалила. Класс замер — за все годы обучения школьников у рыжеглазой математички такой казус, нонсенс, мировую революцию девочки и мальчики наблюдали впервые. Товарищи смотрели на героиню Аню, как на музейный экспонат, который нельзя трогать руками, потому что он — редкий. Только Андрей не смотрел на Аню, «гипнозитировал» спину сидящей впереди него Олеси, ждал, когда та обернется. Тогда бы они переглянулись, тогда бы на перемене он подарил ей жутко дорогие, страшно дефицитные духи с символическим названием «О тебе», тогда бы они вдвоем пошли выгуливать Джульбарса. Аня пришла домой и поняла, что ей — плохо.

В детстве она очень любила болеть — не ходить неделю в школу, лежать в кровати, смотреть «мультики» и взрослые фильмы. К тому же — уплетать за обе щеки дефицитные по тем временам мандарины и сгущенку, которые Анина мама умудрялась каким-то образом, достать для своей заболевшей девочки. Болезнью состояние немного кашляющей Ани можно было назвать с трудом. На самом деле она и не болела, просто участковый врач на их участке был хороший. Правильно полагая, что начальные симптомы простуды лучше полечить сразу, чем ждать, когда весь класс начнет чихать и кашлять, добрый дядя в белом халате прописывал деткам постельный режим и сладкую микстуру. Но один раз Аня по-настоящему заболела гриппом. Тогда-то она и поняла, и запомнила на всю жизнь, что конкретно может обозначать слово «плохо». Голова не хочет думать — ей больно. Тело не слушается приказов головы — не в состоянии их выполнить. Вирус, который живет и развивается в тебе, поражает организм до печенок. Самое противное во всем, что с тобой происходит, что ты все понимаешь, но сделать ничего не можешь. И врач не в состоянии тебе помочь — если речь идет о тяжелой болезни, и никто на свете — если ты, без надежды на ответ, который тебе нужен, давно и отчаянно любишь. Раньше Аня не знала, что такое возможно — идти по улице, когда сердце рыдает, а никто из прохожих не оглядывается, не замечает в тебе ничего особенного. Обыкновенная девушка, такая же, как все, только чуть-чуть красивее многих. А то, что сердце девушки от слез потеряло форму — сердце просто течет, как будто им, как куском грязи, кинули в стену, и оно, с противным чмоканьем, шмякнулось о кирпич и стало медленно сползать по стене густыми бордовыми соплями — это ничего, это — не видно.

Дружить с Олесей и Андреем Аня не перестала. Она даже стала находить своеобразную, сродни мазохистской, прелесть в такой дружбе. Наблюдая, как влюбленные целуются у нее на глазах, не завидовала, открыто радовалась за подругу, но, когда приходила домой, давала волю своим истинным чувствам. Она ложилась на кровать, смотрела на подушку, представляла, что это лицо Андрея, и начинала его гладить и целовать по-своему и, конечно, лучше, чем это делала наяву детеныш в любви Леська. После выдуманных страстных ночей Аня не хотела идти в школу, смотреть, как Андрей снова и снова «изменяет» ей с лучшей подругой. От фантазий она совсем очумела, перестала понимать, что такое плюс и минус. Александра Ивановна, которая всегда знала, что от девочек ничего хорошего ждать нельзя, тем не менее была настолько поражена «предательством» своей лучшей ученицы, заваливающей одну контрольную за другой — и это накануне выпускных экзаменов, что, поплакав в своей одинокой квартирке от людской неблагодарности, поставила ученице Григорьевой в аттестате четверку.

Аня, конечно, огорчилась, но не сильно. Что значила для нее не та отметка по какой-то там математике на фоне известия о предстоящей свадьбе подруги?

— А почему у тебя пятерка по алгебре? — равнодушно спросила Аня Олесю, заглянув на выпускном вечере в чужой документ о среднем образовании.

Потом до нее медленно, как из-под земли лава, дошла-таки мысль, осенившая сознание и разворотившая вулкан чувств — Олеська-то, любимица учительницы по литературе, плюс к тому, что Андрея «охомутала», умудрилась и Александру Ивановну «на кривой кобыле объехать».

«Да есть ли она, справедливость-то?» — с надрывом героев писателя Островского, искавшего во всех своих пьесах «луч света в темном царстве», хотелось восклицать и восклицать Ане, когда она — сама не своя — прибежала ко второй своей подруге Катюше Масловой.

Катюша одна и знала о любовной трагедии Ани Григорьевой, но чем она могла ей помочь? Сочувственными вздохами и понимающими взглядами делу не поможешь, время назад не повернешь.

Впрочем, на свадьбу Аня пошла, мужественно высидела за столом положенные два дня, выслушала все шутки-прибаутки пьяненьких родственников со стороны жениха и невесты, с кривой улыбкой оценила напутствия молодым — их прокричал ведущий праздника, не спешила уходить и к концу второго дня, когда гости «совесть поимели» и начали постепенно разъезжаться, расходиться, расползаться. Аня тоже бормотала себе под нос: «Сейчас-сейчас, сейчас-сейчас». Как будто часы тикали, отсчитывали минуты чужого счастья, ее горя. Но ноги не слушались ее, выходить из-за стола не хотели. Если бы не Катюша Маслова, которая взяла Аню за руку, как маленькую, и увела прочь от заколдованного места, она бы так и осталась с Олесей и Андреем, легла бы в супружескую постель третьей, между ними.

Все это Олеся узнавала об Ане потом, постепенно, из года в год. Наконец постигла через свое страдание чужое и… превратилась в Аню: Олесе сильно-сильно захотелось отомстить подруге детства, совершить такой же нечеловеческий поступок, который та по отношению к ней много лет назад сделала, не побоялась бога. Судя по красочному, жизнеутверждающему плакатику на рынке, бог Аню и до сих пор не обижает, чего-то медлит. Может, он уважает таких, боится или просто присматривается к смелым людям, не живущим по его, божьим, заповедям, чтобы потом садануть отступника посильнее? Но ей-то, Олесе, от этого не легче, сколько еще ей ждать, пока бог прозреет?

Олеся Голубева вспомнила, что она еще — и сестра Ксения, начала горячо молиться о своей душе. Да уж поздно было ей в рай проситься. Приговор отступнице без божеского благословения Олесей и Андреем вынесен.

И все же ей было еще очень страшно приводить в действие часовой механизм ненависти и мести.

«Нет, — поправила себя Олеся, — только мести. Ненависть обычно слепа и глуха, а месть о своей жертве все знает. Вот и я абсолютно уверена в виновности певицы. Узнала об этом давно, случайно, быстро. Только понять не могла, за что меня бог наказал? Оттого и в монастырь ушла — за правдой. Много лет прошло, пока поняла: то не бог меня наказал, а человек, подруга. А раз так, то мы с ней теперь споем песню на равных. У меня, между прочим, тоже очень хороший, сильный, звучный голос. Как запою, а Андрей мне подыграет, так стекла из концертного зала разлетятся по всему Любимску, и станет ему имя — Кладбищенск».

Олеся вспомнила, как двадцать пять лет назад начал раскручиваться узел неизвестности, затянувший ей шею — когда пропала, вместе с розовой коляской — словно сама уехала от подъезда оставленная на пять минут коляска, — ее новорожденная двухнедельная дочь. Через положенное законом время милиция от поисков отказалась, сказала Олесе, что это, наверное, цыгане хулиганят — детей крадут. Олеся шутки не поняла, продолжала бродить по городу, заглядывать в чужие коляски — не ее ли там Ксюша лежит? Так они с Андреем назвали свою доченьку, такое же имя Олеся приняла, став через год послушницей. Тот год вобрал в себя много событий — вся Олесина жизнь в него, практически, и уместилась.