Крутая парочка

Они прошли в кабинет с темными стенами и массивными кожаными креслами цвета перчаток для крикета. Пирс подошел к бару в углу и наполнил стакан из бутылки “Макаллана” ценой в пятьдесят долларов. Ковач знал стоимость, так как однажды внес свою долю на покупку такой бутылки в подарок покидающему отдел лейтенанту. За выпивку для себя он никогда в жизни не платил больше двадцатки.

— Я говорил с братом Энди Фэллона. Оказывается, Энди приезжал к нему около месяца назад и рассказал, что он гей и что уже поведал об этом отцу. — Ковач прислонился к бару, глядя, как нахмурившийся Пирс вытирает со стола воображаемое пятно. — Думаю, старик воспринял это без особого восторга.

— А чего еще следовало ожидать? Зачем нужно было ему об этом рассказывать? — В голосе Пирса послышались нотки горечи. — “Папа, я тот же самый сын, которым ты гордился, — просто мне нравится трахаться с мужиками”? — Он залпом выпил скотч, словно это был апельсиновый сок. — Пускай бы старик видел то, что хотел видеть. Все были бы довольны.

— А как давно вы знали, что Энди — гей?

— Понятия не имею. Я не отмечал эту дату в календаре.

— Месяц? Год? Десять лет?

— Какое это имеет значение? — раздраженно осведомился Пирс.

— Он скрывал это только от своей семьи? Остальные знали — друзья, сослуживцы?

— Энди ведь не был пассивным гомосексуалистом. Его сексуальная жизнь никого не касалась. В колледже мы жили в одной комнате, так что ему ничего не оставалось, как рассказать мне обо всем. Меня это не шокировало. Мне же лучше — больше курочек достанется.

— Почему же он теперь рассказал отцу и брату? Люди так просто не выкладывают подобные секреты. Что-то их к этому побуждает.

— В ваших вопросах есть какой-то смысл? Если нет, я лучше посижу тут один и напьюсь до бесчувствия.

— Вы не производите впечатления человека, который хочет сидеть и напиваться, — заметил Ковач. Отойдя от бара, он облокотился на спинку одного из кресел. Кожа пахла крикетными перчатками. Возможно, это увеличивало стоимость.

Пирс застыл под взглядом Ковача. Люди умеют лгать и языком своего тела — правда, они делают это куда менее успешно, чем обычным языком.

— Ваш друг решился на смелый шаг, — продолжал Ковач, — и приложился мордой об стол — по крайней мере, в случае с отцом. Это могло подтолкнуть к самоубийству такого человека, как Энди, — который любит своего отца и стремится не разочаровывать его.

— Чепуха!

— Энди написал на зеркале слово “жаль”. О чем ему было сожалеть, если он просто решил позабавиться?

— Не знаю. Но он бы не стал себя убивать.

— Тогда, возможно, это слово написал не Энди, — предположил Ковач. — Может быть, он забавлялся таким образом со своим дружком, произошел несчастный случай, дружок испугался и сбежал… Вам известны имена каких-нибудь его партнеров?

— Нет.

— Странно. Вы ведь были лучшими друзьями.

— Я не интересовался его сексуальной жизнью. Она не имела ко мне никакого отношения. — Он отхлебнул скотч и мрачно уставился на электрическую розетку в стене.

— Утром вы говорили мне, что сейчас у него ни с кем не было связи. Похоже, вас это все-таки интересовало.

— Знаете, инспектор, с меня вполне достаточно нашей утренней беседы.

Ковач развел руками:

— По-моему, Том, вы хотите облегчить душу. Я мог бы вам помочь.

— Мне нечего вам сообщить.

Ковач провел рукой по усам и подбородку.

— Вы уверены?

У входной двери звякнули ключи, и Пирс тут же использовал возможность ускользнуть. Ковач последовал за ним в прихожую. Привлекательная блондинка снимала сапоги, поставив сумки с продуктами на столик.

Цыпленок в чесночном соусе и говядина по-монгольски. В животе у Ковача заурчало — он вспомнил об остатках макарон на своем столе с нежностью, которой они не заслуживали.

— Я же говорил тебе, Джосс, что не хочу есть!

— Тебе нужно что-нибудь поесть, милый, — мягко возразила блондинка, снимая пальто. У нее были правильные черты лица и огромные глаза. Доходящие до плеч волосы напоминали светло-золотистый шелк.

Повесив пальто на дубовую антикварную вешалку, стоившую небольшое состояние, девушка повернулась — и тут впервые заметила Ковача. Она сразу напряглась, словно королева, заставшая в своих покоях крестьянина. Даже в одних чулках, она была ростом не ниже Пирса, а ее фигура выглядела спортивной. Одета она была вполне традиционно, но дорого — коричневые шерстяные слаксы, ярко-голубой блейзер и свитер цвета слоновой кости, удивительно мягкий на вид.

— Ковач, отдел убийств, — он продемонстрировал ей значок. — Я здесь по поводу Энди Фэллона. Простите, что испортил вам вечер, мэм.

— Отдел убийств? — Ее карие, как у Бэмби, глаза удивленно расширились. — Но Энди не был убит!

— Нам необходимо в этом убедиться, мисс…

— Джослин Деринг. — Она не протянула ему руку. — Я невеста Томаса.

— И дочь его босса? — рискнул предположить Ковач.

— Вы переходите границы, — предупредил Пирс.

— Прошу прощения, но со мной этого не избежать. Очевидно, меня плохо воспитали.

Взгляд, которым одарила его Джослин Деринг, мог бы заморозить горячий кофе. Но Ковача это мало заботило. Он думал о том, что Том Пирс, очевидно, считается перспективным сотрудником фирмы “Деринг — Лэндис”, и что такие сотрудники должны быть прозрачными, как стекло, и не иметь никаких позорных тайн.

Невеста ободряющим и в то же время властным жестом положила руку на плечо Пирса, не сводя глаз с Ковача.

— У вас есть какая-нибудь причина здесь оставаться, детектив? Томас перенес сегодня ужасное потрясение. Мы бы хотели какое-то время побыть вдвоем, чтобы справиться с этим горем. Кроме того, едва ли его вина, что Энди покончил с собой.

Пирс даже не посмотрел на нее. Его взгляд был устремлен в открытую дверь кабинета — или вообще в другое измерение. Было нетрудно догадаться, что он там видит. Вопрос в том, что это для него значило и испытывал ли он чувство вины. А если да, то в чем состояла эта вина…

— У меня просто возникло несколько вопросов, — сказал Ковач. — Я пытаюсь составить четкую картину происшествия. Меня интересует, что за человек был Энди, кто были его друзья, что могло довести его до крайности — если он пошел на это добровольно. Были ли у него в последнее время какие-нибудь разочарования, прерванные связи, другие личные неудачи.

Джослин Деринг открыла изящную черную сумочку, которую она поставила на стол рядом с продуктами, и извлекла оттуда визитную карточку. Пальцы у нее были тонкими и длинными, ногти переливались, как жемчуг. На безымянном пальце левой руки сверкал бриллиант, которым мог бы подавиться верблюд.

— Если у вас возникнут еще вопросы, позвоните сначала по этому телефону.

Ковач взял карточку и удивленно поднял брови:

— Адвокат?

— Томас рассказал мне о том, как вы обошлись с ним утром, детектив. Я не позволю, чтобы это повторилось. Вы меня поняли?

Пирс по-прежнему не смотрел на нее.

— Да, — кивнул Ковач. — Я туговато соображаю, но начинаю понимать, как обстоят дела.

Он прошел мимо них к двери, но, взявшись за ручку, обернулся. Джослин Деринг стояла между ним и Томом Пирсом, словно закрывая от него жениха своим телом.

— Вы знали Энди Фэллона, мисс Деринг? — спросил Ковач.

— Да, — кратко ответила она. Ни слез, ни других проявлений горя Ковач не заметил.

— Примите мои соболезнования, — сказал он и вышел из дома.

Глава 7

Маленький и неприметный дом Лиски стоял плечом к плечу с полудюжиной таких же домов на безымянной улице в Сент-Поле. “Возле Грэнд-авеню” — называли это место люди, живущие там, ибо Грэнд-авеню вполне соответствовала своему названию. На ней находились реконструированные особняки, принадлежавшие ранее лесопромышленным магнатам, а также дом мэра Сент-Пола. Тот факт, что мэр — бывший профессиональный борец, не отражался на репутации пригорода. Грэнд-авеню с ее бутиками и роскошными ресторанами была сентполской версией Верхнего города.