Похищение Афины

— Итак, факел ты передал. Послушай, Фидий, но ты ведь радовался и его помощи в работе, и его ласкам в своей постели, чем ты недоволен? Не ожидала от тебя такой чувствительности.

Он вздохнул.

— Думаю, ты права. Но дело в том, что мне не хочется оставлять Афины, пока моя работа не закончена. Парфенон — мой подлинный шедевр, я знаю, но я замыслил нечто еще более радикальное. Однако боюсь, что плодов своего замысла мне не суждено увидеть.

Он развернул на столе подробный чертеж здания.

— В этом храме будут находиться самые священные из изображений богов. Он заменит собой как старое святилище Афины Полиады, так и храм, в котором хранится фигура богини, выточенная из оливкового дерева. Он даже будет включать в себя утес, по которому ударил Прометей в своем споре с Афиной, и та священная олива, которую она вызвала из земли.

Здание, изображенное им, не походило ни на одно другое. Этаж громоздился на этаж, огромные залы сменяли один другой, весь храм был украшен многочисленными фризами и рельефами. На мой взгляд, он был прекрасен, но в сравнении с торжественным Парфеноном казался слишком броским.

— Ты узнаешь алтарь? — спросил у меня Фидий.

— О чем ты?

— Да ведь именно здесь шло жертвоприношение в честь Пандросос, когда ты упала в обморок. Эту часть храма я выстрою на том же священном месте. И весь он будет назван Эрехтейоном, в честь Эрехтея, первого существа, рожденного на земле Афин. Храм будет воздвигнут на том самом месте, где богиня спустилась с небес для спора с Посейдоном и где она сбросила на землю семя отвергнутого Гефеста. Это будет самый прекрасный и самый священный из храмов на земле. Я мечтаю только о том, чтоб увидеть его.

— Конечно, ты увидишь его, Фидий. Ты же не в Аид собираешься, а всего лишь в Олимпию.

— Это так, но своими глазами наблюдать за тем, как задуманное тобой претворяется в жизнь, — совсем другое дело. Этот проект — воплощение самых дерзких моих планов, и я надеюсь, что строители будут следовать им, а не соблазнятся более легкими путями.

Я указала на строй торжественных и строгих женских фигур, поддерживавших портик с одной стороны храма.

— Кто они, эти женщины?

— Кариатиды. Это мой шедевр. Разве они не прекрасны? Для меня они олицетворение тех женщин, чья ноша тяжела, тех, кто несет позор несправедливых обвинений.

Он провел рукой по моему лбу и поцеловал его. И вдруг я заплакала. По возрасту Фидий мог быть моим отцом, а я так долго была лишена отцовской заботы.

— Прошу, не лей слез, лучше следуй моему примеру. Я позволяю себе лишь слегка нахмуриться, когда печаль разрывает мне грудь.

— Позволь мне рассказать тебе новость, которая может развеселить тебя? — спросила я.

— Попытайся.

Он не сводил взгляда со своего торжествующего ученика. Толпа, окружавшая Агоракрития, росла, и так же росло его удовольствие. Он будет хорошим вожаком этих людей, подумала я, но не имела жестокости сказать это Фидию.

— У меня скоро родится ребенок.

Что в этом известии вселяет радость? В первый раз за время нашей беседы на лице Фидия мелькнуло подобие улыбки.

— Как бы я хотел вылепить тебя, когда твой живот станет огромным!

— Фидий, это было б скандалом. Ты самый настоящий нечестивец, точно как я. Лепить статую гулящей девки с ее незаконным выродком! Вот уж когда б языки заработали.

— А что говорит будущий отец?

— Он еще ничего не знает. Жду подходящего момента, чтоб сообщить ему новость.

— Тогда не медли, Аспасия. — Фидий едва не вытолкнул меня из мастерской. — Перикл не должен больше ждать ни минуты. Пусть поскорей услышит эту великолепную новость.

По правде говоря, я боялась рассказывать Периклу о своей беременности. Со временем он простил мне, что я позировала для статуи Афины, и теперь мы шутливо называли мой проступок «маленькая неосторожность». Перикл понял, что ни я, ни Фидий не хотели плохого, и считал поднятый вокруг этого события шум смешным. Тем не менее враги его были многочисленны, и он вовсе не стремился давать им повод разжечь против него общественную ненависть.

К тому ж ребенок, которого я носила, был незаконным, а значит, судьба его целиком зависела от доброй воли его отца. Как и я сама, ребенок будет находиться в полной власти Перикла. Конечно, привязанность такого надежного человека внушала доверие, но у многих других она оказывалась всего лишь капризом. И я, и ребенок не имели легального положения в Афинах. Такова была правда. Мне оставалось лишь молиться богам о том, чтобы любовь Перикла ко мне распространилась и на то маленькое существо, которое зрело во мне.

Что будет, если родится девочка? Тысячи молитв вознесла я, чтобы этого не случилось. Отцы обычно больше расположены признать побочного сына, чем дочь. Незаконнорожденную, не имеющую ни семьи, ни защиты, ожидали жестокая судьба и тяжелые испытания. Они были неисчислимы, и именно о них были самые горькие мои думы.

Перикл уже вернулся, когда я пришла после свидания с Фидием.

— Странно видеть тебя дома в такой ранний час, — сказала я.

Обычно дела задерживали его в совете до позднего вечера.

— Ты видела Фидия? Каким ты его нашла?

Вопрос прозвучал довольно прохладно, и я догадалась, что Перикл чем-то расстроен.

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что Фидий не слишком доволен моим предложением, — объяснил он. — Ему не понравилась мысль об отъезде, вот почему я спрашиваю.

— Он больше озабочен разлукой со своим прекрасным Адонисом, как он зовет своего любовника. Конечно, его переполняют сожаления, но их он переживет. Уверена, что юноши в Олимпии красивы не меньше, чем Агоракритий.

— Думаю, они даже красивее. О нашем Фидии найдется кому позаботиться.

— Тебя что-то тревожит? — спросила я.

Недавно спартанцы подняли шум по поводу того, что Перикл заключил союзы с правителями земель, которые они полагали своими. Эта забота тяжелым грузом лежала на плечах Перикла.

Сейчас его лоб оставался нахмуренным, углы рта были скорбно опущены.

— Я собирался пощадить тебя и не рассказывать об этом деле, пока не сумею управиться с ним.

— О чем ты говоришь? Ты не собираешься опять уйти?

Мне так надоели долгие месяцы одиночества и беспокойства, пока Перикл отсутствовал, командуя войсками, сражавшимися с Самосом. И я не хотела вновь испытывать это чувство теперь, ожидая ребенка. Кроме того, какие еще оскорбления мне придется услышать, когда моя беременность станет очевидна?

— Сегодня до меня дошли кое-какие сведения. Надеюсь, они окажутся неправдой, хоть боюсь, что это не так.

— Что же это за сведения?

Я уже слышала столько глупостей в свой адрес, что считала себя подготовленной ко всему, что бы ни сказал Перикл.

— Мне сообщили, что этот зловредный выродок, комический поэтишка Гермипп, возвел на тебя поклеп.

— Какого рода?

— Он, как ты, может быть, знаешь, является другом Эльпиники и Алкивиада, да и многих других, кому не по нраву моя политика. Этот человек даже приобрел известность благодаря тому, что высмеивает меня в своих плохих стишках. Он обвиняет тебя в оскорблении богини и совращении афинских женщин. Последнее заключается в том, что якобы ты склоняла их заниматься проституцией.

Я не знала, как и ответить на это, только стояла, неловко опустив руки, словно поломанная кукла, что продается по дешевке на рынке.

— Мы справимся, Аспасия. Я не допущу, чтоб это тебя коснулось.

Я прижалась головой к его груди, мною владела такая слабость, что я не могла даже плакать.

— Но это уже коснулось меня, милый. Об этом уже давно болтают.

Помолчав и набравшись смелости, я добавила:

— Перикл, я жду ребенка.

Он не ответил, лишь с огромным удивлением смотрел на меня.

— Тебе нечего сказать?

Перикл продолжал молчать, но его молчание не было похоже на недоверие. Я видела его примерно таким же, когда ему приходилось взвешивать все «за» и «против» в ходе спора или же тогда, когда неожиданный вопрос застигал его врасплох.