В оковах страсти

Патер Арнольд запел псалом. Где Ты, Господи?.. Казалось, сердце бьется у меня в глотке, и пальцы рук судорожно сцепились под канатом, крепко охватившим меня.

— Я опускаю вас под воду госпожа, да поможет вам Бог, — услышала я за своей спиной.

Я закусила губу и почувствовала его руку на своем плече…

«Глубоко вздохни — набери воздуха в легкие!» — прокричало что-то во мне. Я стала прислушиваться к внутреннему голосу, но в тот же момент получила легкий толчок сзади и стала падать. Открыв рот в беззвучном крике, я устремилась в глубину озера, испытан шок от соприкосновения с холодной водой; ее масса стеною сомкнулась над моей головой и повлекла на глубину; описать мое состояние было невозможно. Ничего не соображая, я вцепилась руками в канат, пытаясь освободить руки и ноги, чтобы они смогли двигаться, но это было выше моих сил — ну, давай же, разматывайся, разматывайся! Но канат крепко-накрепко охватил меня всю, мои легкие вот-вот лопнут, в панике я открыла рот — воздух, воздух!.. Я почувствовала, как после падения меня потянуло вверх, и открыла глаза. Сквозь водную поверхность я увидела солнце и канат, на котором висела. Я и моя судьба. Да, только собственные силы помогут мне. В отчаянии я стала сучить ногами. Только мои силы… Издав клокочущий звук, я сглотнула, расходуя бесценный воздух. Воздух… воде абсолютно все равно, насколько невиновна жертва.

И тут я увидела перед собой его, услышала его голос. Сердце вновь забилось, глухо и угрожающе, как барабан, отдаваясь в кончиках пальцев. Я открыла рот и выпустила воздух, потом еще немного, и еще раз, медленно и равномерно. Подплыл карп и с любопытством стал глазеть на меня. Чем глубже погружалась я, тем темней становилось вокруг. Воздуха в моих легких уже не было, но голос все еще звучал. В груди моей колоколом звучало биение вечности. Канат исчез, ничто более не связывало и не сдерживало меня. Я больше не испытывала страха.

— Вы в своем уме? Нельзя так долго держать ее под водой! Ведь она чуть не захлебнулась! — бранился кто-то прямо над моим ухом.

Вокруг меня грохотало и шумело, мне было до смерти холодно. Я открыла глаза и сразу же увидела озабоченное лицо Герхарда. Надо мною, залитый краской гнева, склонился отец. Рядом с ним стоял господин фон Кухенгейм, все еще держа в руке канат.

— Я хочу знать совершенно точно, вы не должны обижаться, — говорил он, пожимая плечами. Он присел рядом со мной на корточки и взял меня за руку. — Вы в порядке, фройляйн? — Как будто случайно рука его оказалась на моих плечах и соскользнула к груди, которая все еще была обвита канатом.

— Фройляйн наверняка знобит.

С этими словами Габриэль набросил на меня свою накидку и достал нож, чтобы перерезать канат. Господин Гуго поспешно убрал руки, испугавшись решительных движений моего Габриэля. Я кашляла, отплевывалась и одновременно смеялась, а слезы облегчения покатились по моим щекам, когда я обнаружила, что вновь могу двигать руками.

— Твой жених о чем-то спрашивает тебя, — шепнул мне отец. — Ответь ему. Ты в порядке?

Я вновь закашлялась — вкус воды в озере был отвратителен — и взглянула на Габриэля.

— Если бы благородный господин не спас меня, вытянув канат, то другой опустил бы меня на самую глубину! — произнесла я с убийственно серьезным выражением лица.

Габриэль закусил губу. Кто-то сзади, испугавшись, затаил дыхание.

— Она не ведает, что говорит, — прошептал Герхард.

— Это все вода… — более хрипло прозвучал голос секретаря.

— Сатана в озере? — Церковный служитель находился в Том юношеском возрасте, когда происходит ломка голоса, и от страха он дал петуха. — В этом озере действительно сатана?

— Чепуха.

Патер Арнольд отобрал у него кадило и на всякий случай помахал еще немного над водной поверхностью.

— Но что-то меня все-таки вытянуло, — упорствовала я.

Кухенгейм с беспокойством смотрел то на меня, то на священника.

— Ты видела его?

Габриэль широко раскрыл глаза, хотя ему с трудом удавалось оставаться серьезным.

— Была непроглядная тьма, там, внизу, но…

— Глупые бабьи сплетни — ну конечно же, сатаны в озере нет! Может быть, вы сами разыскали его для церковного обряда? — Церковник из Кельна рассерженно всплеснул руками. — Мы видели, как она погрузилась и как несильно был натянут канат. Значит, именем Всевышнего, она невиновна!

Отец довольно строго наблюдал за мной.

— А теперь помолчи-ка, — пробурчал он, накрывая меня своей меховой накидкой.

Плот ударился о берег. Церковник из Кельна, выйдя к собравшимся, сообщил, что девица, подвергшаяся пытке, была погружена в воду на две длины каната и таким образом доказала наблюдателям свою невинность. Предстоящей свадьбе с господином фон Кухенгеймом уже ничто не могло помешать. Последнее, что я увидела, прежде чем усталость окончательно овладела мной, был мой духовный отец, который, улучив момент, побрызгал святой водой над озером, сопровождая свои действия бормотанием псалма.

Чьи-то руки подхватили меня и уложили на принесенные носилки. Кто-то накрыл меня покрывалом, подбитым мехом. Все, кто был на берегу, сгрудились вокруг, пытаясь дотронуться до меня, той, что удостоилась милости Божьей. Я падала с ног от усталости. И уже не помнила, как оказалась у замка, как Майя, сняв мокрые покрывала, завернула меня в теплые одеяла. Эмилия лежала где-то рядом и все гладила, гладила меня.

А в зале, как я узнала позже, снова наступило праздничное оживление. После того как моя невиновность была доказана, мой отец и жених сговаривались относительно приданого и утреннего дара подарка молодого мужа новобрачной в утро после свадьбы, а также о расходах на свадебные празднества.

Я проспала весь день и всю последующую ночь глубоким сном, и мне ничего не снилось. Все закончилось, закончилось, я выдержала испытание! И больше мне не хотелось думать ни о страхе, ни об унижении. Забыть, все забыть…

Первым делом я решила пойти в темницу к Нафтали.

Все еще спали. Листья и цветы покрывала роса, жемчужинами сверкали ее тяжелые капли в лучах раннего утреннего солнца. И было слышно только фырканье и сопенье лошадей в стойлах, когда я пробиралась через двор к центральной башне. В караульном помещении вповалку лежали, храпя после вчерашнего празднования, лучники. Пахло рвотой и пивом. Я осторожно переступила через одного, валявшегося в луже прямо перед спуском в подземелье, и стала двигаться на ощупь, дотрагиваясь до сводов. Стражник, прислонившись к стене, спал с открытым ртом, громко храпя. Из камер ничего не было слышно. Я подумала, что следовало бы бросить заключенным через открытые заслонки хлеб, но это показалось мне делом рискованным, а я после всего, что случилось, должна быть осмотрительной.

Нафтали уже проснулся. Я удивлялась: а спит ли он вообще?

— Старому человеку чтобы выспаться, хватает всего лишь нескольких часов, — только и сказал он, с любовью погладив меня по голове. — Они отобрали у тебя твои волосы, верно? Но вот увидишь, они отрастут снова и будут еще красивее, чем прежде.

— Вы и правда так думаете?

Я сдернула с головы накидку. Сейчас, когда все уже было позади, мне действительно стало очень жаль своих волос.

— Так или иначе, я рад видеть тебя такой бодрой. Господь услышал мои молитвы.

Я с благодарностью приняла из рук Тассиа большую чашу с молоком и пряностями и села в кресло Нафтали. За минувшие недели я полюбила эту лабораторию с редкими ароматами и тайными опытами. Здесь, в темнице, отступали страхи. В камине потрескивал огонь, из горшка струился приятный запах супа, который готовил Тассиа. Улыбаясь, немой протянул миску.

— Мне это позволено? — сомневаясь, спросила я еврея. — Ведь на меня наложена епитимья.

Запах, исходивший от блюда, рисовал в моем воображении жирное жаркое с сочным соусом, и мой отвыкший от вкусной пищи желудок заурчал так, что мне стало больно.

— Ешь, дитя. Господь не будет к тебе столь строг. Ты должна набраться сил.