Хозяин видений (СИ)

Почему именно здесь — где связь с тем миром истончилась, рискуя порваться навсегда — мне так не хочется его отпускать?

Дэн поставил тарелку на снег и поднялся на ноги, отвлекая меня от меланхоличных размышлений. Лицо его стало серьезным, сосредоточенным, а в голосе явно читалось тепло, когда он сказал:

— Барт вернулся.

Я повернула голову — на поляне, с той стороны, откуда появились мы, из-за елок вышла компания из пяти мужчин. Они были одеты в фуфайки, а за спинами на кожаных ремнях у них висели охотничьи ружья.

Впереди странной делегации стоял раскрасневшийся Барт в черной вязаной шапке набекрень. Он улыбнулся и бросил на снег холщовый мешок.

— Думал, вы будете позже. — Посмотрел на меня ласково и добавил: — Добро пожаловать домой, Полина.

В мешке оказались зайцы. Мертвые, серые, со склоненной набок головой и испачканной в крови шкуркой. Я поморщилась, когда Юлий доставал их и передавал Люсии. Барт же, не обращая внимания на мое замешательство, подошел и обнял за плечи.

— Освоилась?

— Немного. Тут все так… естественно.

— И неудобно, — кивнул он. — Особенно для привыкших к благам цивилизации.

— Ты поэтому говорил, что мне не суждено здесь жить?

— Поэтому тоже. Но не только. Идем, нам нужно о многом поговорить.

Барт увлек меня к самой большой, темно-синей палатке недалеко от костра. Скорее это была даже не палатка, а шатер — высокий, просторный и на удивление теплый внутри. Тепло давал современный керосиновый обогреватель, похожий на тот, рекламу которого я видела недавно по телеку в какой-то передаче для туристов.

— Условия жизни у нас не сахар, но мы привыкли, — сказал вождь сольвейгов, снимая коричневые вязаные перчатки и бросая их на «кровать». — Есть хочешь?

Я помотала головой.

— Меня покормили.

Осмотрелась. Две раскладушки, накрытые пуховыми одеялами, раскладной столик между ними, на котором стояла тарелка с печеньем и две чашки. В одной — недопитый чай «Липтон». Современненько…

— Мы уже месяц в Сибири. — Барт снял шапку, фуфайку и аккуратно положил их рядом с перчатками. Сам присел и указал мне на вторую раскладушку. Я послушно опустилась на нее. — Как ты, наверное, уже поняла, сольвейги кочуют.

— Из-за Альрика?

— Из-за него тоже. — Он поморщился. — Кому охота попасться в руки к сумасшедшему древнему экспериментатору? Слыхал я о его опытах…

— Да уж, — пробормотала я.

В шатре я быстро согрелась, поэтому тоже сняла куртку и сложила на коленях.

— То, что произошло с тобой, ужасно. Надеюсь, что смогу помочь, облегчить боль. Мы умеем это — помогать друг другу. Лечим души.

— Здесь спокойно, ты не врал, — призналась я. — Но я не дома.

— Дом — это не место, Полина. Дом всегда там, где душа, как бы пафосно это ни звучало.

— Я не смогу жить с атли, — сердито сказала я. — Ты можешь оправдывать Влада сколько влезет, но я не считаю его поступок правильным. Нельзя ломать людей. Калечить. Ради чего? Ради выживания?

— Некоторые люди формируют нас вовсе не для себя. Это стоит принять. История с драугром многому научит тебя. Опыт — большая ценность, и нужно быть за него благодарным.

— Возможно, это мудро — благодарить за боль, изменившую тебя. Но тогда выходит, что я не мудра.

— Я не тот, кто будет учить тебя прощать, — улыбнулся Барт, откидывая назад прилипшую ко лбу темную прядь. Его волосы растрепались и волнами обрамляли лицо, делая вождя сольвейгов похожим на Торина Дубощита. — Но у меня есть, чему тебя научить. Например, использовать свои способности, не теряя так много кена. Общаться с ясновидцами без дикого желания выпить их. Связываться со мной и Люсией, когда нужна будет помощь. Если вдруг решишь остаться во внешнем мире.

— Ценные умения, — согласилась я. — Но зачем помогать, если я уйду?

— Не все в этом мире продается и покупается, — напутственно изрек Барт. — Все вы дороги мне, каждого из вас я чувствую, но к тебе… — Он вздохнул и прикрыл глаза, словно то, что он скажет, будет роковым для нас обоих. — К тебе у меня особое чувство. Твоя судьба не будет простой — так сказано в книге. Но посмотри, сколько ты прошла, сколько пережила, и вот сидишь тут, говоришь со мной и ощущаешь себя нормальной. Ты выжила. Не сломалась. Полюби себя, Полина. Полюби себя сильную — ту, которой являешься. И увидишь, как все изменится.

— Попробую… — хрипло прошептала я, только теперь осознавая, что плачу.

Не знаю, отчего были те слезы. Может, оттого, что Барт пожалел меня, не жалея. Понял. Принял. Может, оттого, что не давил. А может, он сказал мне то, во что я уже, по сути, не верила — что я смогу пережить эту тупую, ноющую боль, которая превратила внутренности в кашу, отзывалась на каждый шаг, каждое движение. Боль, которую я старалась затереть физическими упражнениями, успокоительными отварами, разговорами ни о чем, но которая неизменно возвращалась в одиночестве. Особенно по ночам, когда не оставалось сил шевелиться, думать, отвлекаться. Тогда эта боль вливалась в душу мутным, едким потоком, медленно разъедая ее, сжигая по крупице.

Тут, у сольвейгов, та боль казалась ненастоящей. И Барт наверняка была прав — останься я, она окончательно вытравится милыми улыбками, участием, добротой и физическим трудом, которого тут было в достатке.

Но проблема в том, что мне не хотелось оставаться. Хотелось драться с ней — с этой болью — и победить. Быть той, кого описал вождь сольвейгов — сильной, решительной и любящей себя женщиной.

Хотелось жить.

Вечером того же дня сольвейги устроили праздник в мою честь. Было вино, жаренные зайцы, печеная картошка и музыка. Праздновали прямо там, у костра. Вокруг зажгли фонарики, запитанные от небольшого генератора, который прятался за палаткой Барта.

Я быстро захмелела и наблюдала, как танцует Люсия. Ее огненные пряди развевались, словно языки пламени. Сама она подпевала старенькому магнитофону, который, скрипя, все же выдавал популярную в девяностых песню про желтые тюльпаны.

В конце вечера я обнаружила себя сидящей, плотно прислонившись к Дэну, моя голова лежала у него на плече, а сам Дэн покачивался из стороны в сторону, восторженно смотрел на Люсию и подпевал уже ей, фальшивя и путая слова. Я поправляла его, и наши голоса сливались в нечто феерично безобразное, но нам было плевать. А Барт улыбался, глядя на меня через дымовую завесу от костра.

Проснулась я в полумраке. Долго пыталась вспомнить, где я, а потом поняла, что нахожусь в палатке Барта на раскладушке, по подбородок укрытая теплыми одеялами. Было так уютно, что не хотелось вставать. Пахло костром, растворимым кофе и корицей.

Я нехотя поднялась и потянулась. Голова не болела, желудок призывно урчал, требуя завтрак. Я сунула ноги в теплые угги, натянула куртку, которая аккуратно лежала рядом на раскладном стульчике, и вышла из палатки.

Вокруг сновали сольвейги — с дровами, сумками, просто бежали по делам. Кипела жизнь, лишенная привычных благ цивилизации, с дикими для меня условиями. Жизнь людей, которых я не знала. А они, казалось, знали меня всегда. Как только увидели, замахали руками, заулыбались, а Люсия подошла и взяла за руку.

— Идти со мной, — сказала и настойчиво потянула в сторону елочек.

О, нет! Только не елочки. Тут же холодно, снег хрустит под ногами. Зима полным ходом.

Но, к моему удивлению, за елочками стояла еще одна палатка — цвета хаки. Внутри топилась печь — небольшая, я даже не знала, что такие бывают. От нее шел пар, наполнявший пространство, рядом с печью стояла низкая деревянная лавка.

— Здесь мы мыться, — сказала Люсия и указала на с ведро с вениками. — Раздеваться.

Биотуалет в каждой палатке, переносная баня в елочках — все же цивилизация везде. Впрочем, не уверена, что с интернетом тут так же хорошо. Скорее всего, Барт не одобряет излишнего общения с людьми. Если сольвейги вообще с ними общаются.

В бане я быстро разомлела. Люсия уложила меня головой себе на колени, перебирала волосы и приговаривала: