Символ веры третьего тысячелетия

С рассвета он распорядился никого к себе не пускать и сидел в компании Гарольда Магнуса, нервничая каждый раз, как ему начинало казаться, будто камера, дающая общую панораму Марша, повернулась к возможному очагу беспорядка. Для Гарольда Магнуса он сделал исключение, потому что случись что не так, под рукой был бы человек, на котором можно сорвать зло.

Трепет и ужас. Президент впервые видел наяву, что значат миллионы людей – не абстрактные миллионы, о которых разглагольствуют политики. А подлинные, во плоти, миллионы тех, от кого Президент зависит и за кого он в ответе. Пять миллионов маленьких точек, икринок, молекул единого целого, но в каждой – гнездился разум, который велел голосовать за Рича или против него. Как он мог вообразить, будто управляет ими? И он, и его предшественники. А как он мог обманываться, что в состоянии справиться с этой стихией? Как ему теперь отдавать распоряжения? Хотелось лишь убежать отсюда, затеряться среди них – точкой, икринкой, молекулой, – затеряться навсегда. Кто такой Джошуа Кристиан? Почему он вдруг вышел из безызвестности, чтобы достичь величайшей власти? Может ли человек действительно быть столь бескорыстным, чтобы не сознавать, какие возможности даны ему послушанием толп? Страшно, как страшно! Что я наделал!

Гарольду Магнусу были известны сомнения, терзающие Тибора Рича, но сам он их отнюдь не разделял. Он наслаждался. Что за картина! Что за чудо, черт побери! А ведь тут есть и его заслуга! Ничего не стрясется, он был уверен. И он жадно всматривался в экран: телевидение показывало не только поход на Вашингтон, но и остальные девять шествий, проходивших по всей стране, которые должны были завершиться в один-два дня – из Форт-Лаудердейл в Майами, из Гэри в Чикаго, из Форт-Уорс в Даллас, из Лонг-Бич в Лос-Анджелес, из Мэйкопа в Атланту, из Галвестона в Хьюстон, из Сан-Хосе в Сан-Франциско, из Пуэблы в Мексику-Сити и из Монтеррея в Ларедо. Он наслаждался зрелищем, которое тешило его надежды, он резвился, как молодой кит резвится на морском просторе, как кит, в одиночку пасущийся на фантастическом скоплении планктона. Людской планктон густо колыхался на экране. Ну и ловкий же я парень, а!

Моше Чейзен смотрел Марш дома, по телевизору, вместе со своей женой Сильвией, и чувства его были значительно ближе к тем, которые бушевали в душе Тибора Рича, нежели к беспечному восторгу Гарольда Магнуса.

– Кто-нибудь его все-таки достанет – пробормотал он, когда увидел, что Кристиан взбирается на свой высокий помост.

– Ты прав, – сказала Сильвия.

– Тебе вовсе не обязательно было со мной соглашаться!

– Ну, конечно, как жена я имею право и поспорить. Но когда ты прав, Моше, я с тобой соглашаюсь. Ты заметил, надеюсь, что случается это не слишком часто?

– Прикуси язык, женщина! – он сжал голову руками и потряс ее – Ну что же я наделал!

– Ты? – Сильвия оторвалась от экрана, чтобы взглянуть на мужа – Причем же тут ты, Моше?

Она думала высмеять его, но увидела, что муж расстроен не на шутку, и попыталась его подбодрить. Затем она решила сделать иначе.

– Все обойдется, Моше, – уверяла Сильвия.

Но доктор Чейзен был безутешен.

Уже час, как стемнело и доктор Кристиан наконец спустился со своего помоста и покинул ликующую толпу. Он прошел около девятнадцати часов без остановки, без единого перерыва, не перекусив, не охнув, даже не утоляя жажду «Это не к добру», подумала Карриол, сидя в одном шатре, где Джошуа, его семья и сопровождавшие их должностные лица должны были остановиться на ночь. Настоящий фанатик; вот откуда эта нечеловеческая выносливость и безразличие к себе. Он скоро испепелит себя вконец. Но не раньше, чем будет в Вашингтоне. Такие никогда не сгорают в один момент.

Разумеется, были приняты все мыслимые и осуществимые меры для охраны Кристиана; над его головой постоянно висели несколько вертолетов, которые не имели отношения к телевидению. Они без устали осматривали толпу, готовые среагировать на блеск оружейного ствола. Помост тоже худо-бедно защищал кумира: все-таки злоумышленник не мог броситься на доктора. Любому, кто захотел бы его убить, пришлось бы, находясь в толпе, поднять свое оружие и, таким образом, показать его окружающим. Скорее, воспользовались бы окном какого-нибудь из зданий. Но все здания на расстоянии выстрела были тщательно прочесаны.

Когда доктор Кристиан вошел в разбитую для него и его семьи большую палатку, Карриол подошла, чтобы помочь ему снять куртку. Он выглядел совершенно измотанным. Она предложила ему пройти в туалет Он кивнул но через минуту вернулся.

– Мы подготовили для всех вас специальную ванну, – объявила она – Помогает от усталости.

– О, Джудит, это было удивительно! – сказал Эндрю, щеки которого порозовели от ветра.

– Я весь разбит, но так счастлив, что, кажется, закричал бы сейчас, – сказал Джеймс.

Все им пришлось легче, чем Джошуа он и только он прошел всю дорогу без еды и питья, отдыха или передышки, остальным же каждые два часа предлагалось сойти с шоссе и устроить на час привал; затем их отвозили в какое-нибудь место, до которого Марш еще не дошел, чтобы они могли снова присоединиться к нему, когда Кристиан доберется туда.

– А сейчас, мальчики, давайте-ка я дам вам попить, – сказала Мама, колдуя над столами, уставленными едой.

Джошуа не тронулся с места. Стоял молча уставившись перед собой.

Мама заметила его странное поведение и уже готова была начать суетиться, потому Карриол решила ее опередить Она взяла Джошуа за руки:

– Джошуа, пойдите, примите ванну.

Он покорно последовал за нею в огороженный угол палатки, где были установлены лохани с водой, особую кабину. И снова встал.

– Хотите, чтобы я вам помогла? – спросила Джудит Сердце ее билось тревожно.

Казалось, он ничего не слышал. Она тихо сняла с него одежду; он не сопротивлялся.

То, что она увидела на его обнаженном теле, лишило ее всяких сил.

– Джошуа, кто-нибудь знает об этом? – только и хватило ее, чтобы спросить.

Он, казалось, наконец услышал ее: вздрогнул, покачал головой.

С минуту она рассматривала его, не веря своим глазам. Его ноги были раздуты, обмороженные пальцы черны и изъедены язвами. Выше голени ноги покрылись сетью глубоких трещин, сочившихся кровью. Внутренние части бедер были кровавым куском мяса – кожа истерлась. Подмышки – в нарывах. Нарывы были и в паху, в промежности, и на ягодицах. И все тело его было в кровоподтеках – в старых и новых, и только-только проступающих.