Мятежник

– Это судьба такая, Леночка. На самом деле я именно такой, как ты описывала. В тапочках... Когда вся эта карусель кончится, я переберусь в свой домик в деревне, буду днем собирать колорадских жуков с картошки, а вечером бессмысленно таращиться в телевизор, меланхолически вздыхать и вспоминать тебя, милая. Потому что ты не сможешь жить с таким скучным человеком, как я, и уйдешь к какому-нибудь веселому, красивому и молодому. А мое сердце будет навек разбито, потому что я люблю только тебя...

– Ой, ой, старикашка какой нашелся! – Лека бросила альбом на диван – фотографии веером рассыпались по покрывалу, приподняла юбочку и шлепнулась Демиду на колени, едва не свалив его со стула. – Дем, я тебя тоже люблю! Правда-правда! Я тебя не брошу, ты только не выгоняй меня. Я, конечно, противная и привязчивая, но я без тебя жить не смогу.

Демид положил руки на гладкие бедра девушки и рывком придвинул ее на себя, так, что голова Леки откинулась назад. Лека закинула руки за спину и стащила через голову оранжевую маечку.

– Дем, а за что ты меня любишь?

– За то, что дезодорантами не пользуешься.

– И все?! – Лека гневно нахмурила брови. – И это – все, за что меня можно любить? Я немедленно бегу в магазин и покупаю литр духов. Буду в них купаться!

– Не обижайся. Это не шутка. Это действительно замечательное твое качество. Ты просто любишь быть чистенькой. И пахнет ТОБОЙ – так вкусно-вкусно, что я сразу завожусь. Ты же знаешь, какое у меня обоняние – как у собаки. Может быть, для собаки это – естественное состояние, но для меня это беда. Потная, три дня не мытая тетка польет себя тремя сортами дезодорантов, двумя сортами французских духов и каким-нибудь супердорогим лосьоном и считает, что все балдеют от ее ароматов. А по-моему, тащит от нее, как от мыловаренной фабрики. Войдет в комнату – хоть топор вешай! Да еще и пытается понравиться мне – попой вертит, глазки строит. Попробуй скажи такой, что ты на самом деле о ней думаешь... В обморок упадет, пожалуй. А ты еще удивляешься, милая, почему я шарахаюсь от большинства женщин. Именно поэтому! Я себе девушек всегда по запаху находил.

– Извращенец! – Лека провела острым кончиком груди по лицу Демида, он попытался поймать его губами, но она быстро отодвинулась. – Я всегда говорила, что ты – из-вра-ще-нец!!! Слушай, а от Янки твоей как пахло? Ты же в любился в нее по уши?

– У нее было два запаха. Свой – слабый, еле различимый, такой нежно-цветочный. Он вызывал у меня не огненную страсть, а доброе, нежное желание погладить по светленькой, такой аккуратной головушке, прижаться к теплым мягким губам, провести щекой по животу, перевернуть вверх попкой и оттянуть резиночку трусиков...

– Демочка, сладкий мой, заткнись, а? Издеваешься, что ли?

– Сама спросила. Но был у нее и другой запах. Чужой. Очень страшный. Какой-то животный, нечеловеческий. Он появлялся, когда в нее вселялся Гоор-Гот. Когда она превращалась в отвратительную ведьму. И когда я вижу Яну теперь, я сразу вспоминаю этот визжащий аромат козлиного мускуса. Я знаю, что передо мною стоит милая, замечательная девушка, искренне верующая в Бога, добрая, ни в чем не виновная. Но я ничего не могу поделать с собой! Мне хочется зажать голову руками и бежать – бежать куда глаза глядят. Это подсознательные ассоциации, Лека. Обоняние – это ведь более глубинное, неосознаваемое чувство, чем, например, зрение. И это воспоминание запахов действует где-то там, в подкорке, оно сводит меня с ума, приводя в панику. Так что не переживай, Лека. Яна для меня – запретный плод. Я боюсь ее.

– Вот еще. Больно надо переживать! – Глаза Леки повлажнели. – Демик. Демик. Демик... – Она закусила губу. – Хорошо же тебе досталось, если ТЫ начал бояться кого-то! Милый мой! Не бойся никого, ладно? Я тебя вытащу, что бы с тобой ни случилось. – Она потянулась губами к лицу Демида.

– Подожди, подожди! – Демка рывком вскочил со стула, едва не сбросив девчонку на пол. – Это что такое?

– Ты что, с ума сошел? – Лека уже привыкла к дурацким взбрыкиваниям Дика, но сейчас она боролась с искушением дать ему затрещину. – Что еще случилось?

– Вот это... – бормотал Демид, роясь в фотографиях на диване. – Я видел ее... Вот, вот она!

– Кто – она?

– Фотография. – Демид впился в пожелтевший снимок глазами. – Что это такое?

– Ты что, ослеп? Деревья какие-то, горы. Да тут тонна таких пейзажей.

– Хоть что-нибудь тут написано? – Дема перевернул снимок обратной стороной, там выцветшими лиловыми чернилами было нацарапано одно слово – «Алтай». – И это все? – Демид обследовал фотографию со всех сторон, даже посмотрел на свет, словно там скрывалась карта неведомого клада. – Алтай... А какая часть Алтая? По-моему, он довольно большой...

– Да что ты привязался к этой фотке? – Лека начинала выходить из себя. Была у Демида такая дурная черта – он мог по часу заниматься мысленными умозаключениями, бормоча при этом совершенно бессмысленные обрывки фраз и не обращая внимания на бедную Леку, которая лопалась от любопытства. – Что ты нашел тут такого? Сосны, что ли, в какой-то знак складываются?

– Нет. Вот это! – Дик ткнул пальцем в черную точку. Она угнездилась на скале, а скала занимала задний план обычного пейзажа осенних гор. При желании можно было рассмотреть в снимке что-то необычное, вызывающее неосознанную тревогу. Ломаные линии ветвей, изогнувшиеся в невысказанной муке, мрачные клубящиеся облака, сгорбившиеся усталые горы, сглаженные тысячелетними ветрами. Но обратить внимание на эту дурацкую точку?! Тем более, что снимок был некачественным, плохо промытым, и желтые пятна фиксажа разъели его некогда глянцевую поверхность. Лека фыркнула:

– Слушай, поскобли это пятнышко ногтем, а? Может, это муха нагадила?

– Сама ты нагадила! Это вход в пещеру!

– Ага... – Лека ядовито улыбнулась. – А там – со-кровиш-ша! Драгоценности! Кучами лежат! Алмазы! Брульянты!!! Под ногами валяются!!! Видеомагнитофоны, лазерные проигрыватели, компьютеры «Макинтош»! Их спрятал туда великий пират Флинт в пятнадцатом веке! – Лека ходила по комнате, горланила и размахивала руками. – Специально для таких великих сыщиков, как мы с тобой!