Кто поведет тебя во тьму (СИ)

***

Сквозь ресницы пробивался слабый утренний свет. Лежать было жестко, и спина намекала, что спать на твердом было плохой идеей. Плечо придавило чем-то тяжелым, и в горячей левой руке вовсю бегали колючие мурашки. Вирджил моргнул и скосил глаза. Увиденное подбросило его на месте и заставило сесть так резко, что закружилась голова.

Виктория Уоррингтон лежала рядом на ковре, опустив ладонь на голое бедро Вирджила. Золотистые локоны рассыпались по полу, расстегнутое платье сползло с плеча, обнажив ключицы и бледную грудь с ярким соском. С остановившимся сердцем Вирджил быстро огляделся вокруг: хвала небесам, никто их не видел. Жрицы пропали. Вокруг вповалку дрыхли жители Тихих Вод: куда ни поглядишь, взгляд натыкался на обнаженную плоть, розовую, смуглую, золотистую, белую, как будто на картине по мотивам древних развратных легенд. Вирджил еще успел разглядеть темную спину Гара и татуированную грудь Ториана Кела, а потом поспешно схватил с пола собственный плащ и укрыл Викторию от чужих глаз, буде такие появятся. Виктория что-то пробормотала во сне, перекатила голову набок, и в зыбком полумраке Вирджил отчетливо разглядел два свежих синяка: один на нежной шее, другой ниже, возле плеча.

Животное. Какое же он животное.

С остервенением поддернув плащ выше, чтобы скрыть свидетельства своего позора, Вирджил вскочил на ноги, но спохватился, что все еще был без штанов. К счастью, штаны валялись тут же, и он натянул их так поспешно, что чуть не отхватил застежкой собственное мужское достоинство. Было бы ему, кобелю, по заслугам!..

Вскочив в сапоги, Вирджил подхватил Викторию на руки, плотнее закутал в плащ ее обнаженные ноги — боги, он же порвал ей подол, когда… — и чуть ли не бегом ринулся наружу из храма. За его спиной, сопя, вздыхая и шурша, понемногу просыпалась паства Гештианны.

Улицы были пустынны — Вирджил и правда проснулся ни свет, ни заря, хоть в чем-то ему улыбнулась удача. Широким шагом он шел в гостиницу, где их компания снимала две комнаты. Окрашенные нежным розовым светом улочки Тихих Вод могли бы вдохновить художников, но для ужаснувшегося грешника в них не было никакой прелести. Перед глазами все слабо плыло, но взгляд то и дело выхватывал из марева вывески: то молот и наковальню кузнеца, то гигантский крендель пекаря, то катушку ниток с иглой местной швеи, и каждый раз Вирджил отворачивался — хозяев всех этих лавок он видел накануне в храме Гештианны. И утром тоже. Вряд ли они не знали, на что шли, жрицы древней богини явились в Тихие Воды не вчера. Значит, все понимали, что за обряд их ждет?..

— Доброе утро.

Вирджил вздрогнул. Виктория выпростала из складок ткани обнаженные руки — он пришел в ужас при виде багровых пятен на запястьях — и положила ладони ему на грудь, а потом доверчиво опустила голову на плечо.

«Может, она ничего не помнит?» — подумал он, но это было бы слишком хорошо. Кроме того, сам он помнил все до мелочей.

Он знал, знал проклятое свойство собственной натуры и уже даже не пытался исправить после бесплодных попыток. Он мог сдерживать вспышки характера в драке, в споре, даже в игре, и послушание у панариев немало укрепило его в этом умении. Но когда дело касалось женского пола… С женщинами в Вирджила словно демон вселялся. Как будто он превращался в неразумного зверя, ведомого животной жаждой. Нежность? Преклонение перед женщиной? Почитание, быть может, будущей матери своих детей? О, если бы! «Ты, миленький, не трахаешься, а пополам рвешь», — еще во времена юности сказала ему шлюшка с улицы Алой Ленты. О чем он думал, когда потянул руки к Виктории Уоррингтон? Неужто надеялся, что рядом с Живущей мерзость его натуры сама куда-нибудь денется? Что он сможет стать достойным ее ласковым и трепетным любовником? Как же!.. Вирджил прекрасно помнил, как рвал платье, как сжимал Викторию мертвой хваткой, как оставлял на белом теле отметины от укусов. А что он молол языком!.. Хуже всего, что эти издевательски яркие воспоминания и прикосновения женских ладоней заставляли зверя внутри просыпаться снова. Хотелось опрокинуть Викторию на постель, притиснуть к себе и повторить все, что было в храме Гештианны.

«Нет уж, — подумал Вирджил, стиснув зубы. — Ни за что».

— У нас пожар? — спросила Виктория и погладила его по щеке. — Куда ты так несешься?

«Боже святый, я гнусен и слаб, но помоги мне в самый последний раз».

— Что с тобой? Вирджил?..

Он ворвался в гостиницу и, не дожидаясь, пока выйдет навстречу сонный хозяин, метнулся к номерам. Спохватился запоздало, что у него нет ключа от комнаты Виктории и Джейны, и со злобой пнул дверь так, что она едва не слетела с петель. Ничего, они сейчас не бедствовали, могли заплатить за один сломанный замок. Запах пороха, ружейной мази и фиалковой воды ударил в нос — этот же запах, только слабее, всегда сопровождал Викторию, и Вирджил знал, что с этого дня не сможет обонять его без того, чтобы сердце в первый миг не проваливалось куда-то вниз. Он сгрузил драгоценную ношу на постель и трясущейся рукой утер пот со лба.

— Вирджил, — сказала Виктория голосом, который приберегала для переговоров с разъяренной вооруженной толпой, — ты ничего не хочешь сказать?

Сидя на кровати, закутанная в плащ, с рассыпавшимися по плечам волосами она была настолько хороша, что Вирджил, уступая собственной слабости, еще раз впился в нее взглядом, чтобы запомнить каждую черточку, потому что шанса увидеть ее еще когда-нибудь такой у него больше не было.

Почему Насредин не мог воплотиться в дряхлого беззубого старикашку?!

— Мадам, вы… вам… одеться… и… синяки я не могу, но у Джейны в запасах…

— Одеться? — переспросила она. — Синяки?.. Вирджил, да что с тобой?

— Простите! — выпалил он и выскочил за дверь.

Он долго шатался по опушке леса за городской чертой. Оттуда, с верхушки холма, поросшей высокими соснами, Тихие Воды были видны, как на ладони. Должно быть, до вестей об огре-людоеде сюда прибегали играть дети: возле утоптанной тропинки тут и там торчали коряво слепленные фигурки снеговиков. Вирджил видел, как расходились прихожане из храма Гештианны. Никто не таился, не выскакивал из дверей, как ошпаренный, не крался по углам, не рвал на себе волосы. Жители Тихих Вод казались довольными жизнью. Да и не только жители… Вирджил разглядел Гара и Ториана. Никакой перемены в Гаре не было заметно, во всяком случае, издали. На Ториане висла какая-то рыженькая девица. Вот он отстранил ее, легко шлепнул пониже спины, рыжая послала ему воздушный поцелуй и поспешила по своим делам, а Гар, засунув руки в карманы, и Ториан, поправив сверкнувший в утренних лучах рогатый шлем, неспешно отправились к гостинице. Их догнала Джейна Стайлс, что-то сказала, все трое рассмеялись. «Натрахались и довольны», — желчно подумал Вирджил и тут же устыдился собственных мыслей. Быть может, Гар, несмотря на неприглядную внешность, был куда лучшим любовником, чем сам Вирджил. Почему бы ему не провести время с хорошенькой девушкой? Что до Ториана, то у него от девиц отбою не было в каждом городе, куда они заходили. А Джейна… это Джейна. Она умела взять свое.

Да какая разница, что за любовник из Гара, провались оно все?! Если Вирджил с утра пораньше месил ногами снег на опушке, то друзья тут были ни при чем!

Он прислонился затылком к сырому древесному стволу. С качнувшейся в вышине ветки ему на лицо сорвалось немного снега. Вирджил растер его ладонью по лбу и щекам. Он был бы рад, если бы мог немного остудить заодно и свои мысли.

Скрип снега под сапожками он услышал задолго до того, как Виктория подошла близко. Первым его порывом было сбежать, но он одернул себя. Нельзя же было бегать до конца времен. И Вирджил заслужил все, что бы Живущая ни пожелала высказать ему теперь, когда очнулась и все осознала. Он так и стоял под сосной, смотрел в бледное небо в переплетении узловатых ветвей и ждал казни.

— Давай поговорим, — негромко сказала Виктория.

В ее голосе не слышалось ни отвращения, ни гнева, ни даже холода. Виктория произнесла эти два слова так мягко, словно обращалась к ребенку. Неизлечимо больному ребенку. Вирджил повернул голову и посмотрел ей в лицо. В голубых глазах ему померещилось сострадание — последнее, на что он рассчитывал. Если бы не эта мягкость, если бы не жалость, он принял бы любую кару. Но сострадание женщины, с которой он так грубо, так грязно обошелся, подкосило его решимость. И он поступил, как трус. Он запросил пощады.