Ожерелье из янтаря

- Это Ару-Кечи, наше поселение. Мое имя — Дараман. Я — глава этого клана. Как тебя зовут?

Найрани сжав губы, смотрела исподлобья. Пару минут ее молчания спустя Глава сказал.

- Я понимаю, что поведение одного из наших братьев оправдывает твою неучтивость к нам.

Найрани опустила взгляд себе под ноги. Ее щеки заалели от стыда и злости.

- Ты проживешь год в Ару-Кечи. Если за это время никто из наших братьев не приглянется тебе и ты не выберешь себе пару, мы отпустим тебя.

Найрани вскинула голову. Надежда вспыхнула в ее глазах.

- Пожалуйста, отпустите меня сейчас! Я не хочу!!!

- Отпустить тебя сейчас — очень большой риск для нас. А пока будь нашей гостьей. Жить будешь в том домике, который ты видела. Сегодня тебе принесут все необходимое. Ты можешь обустраивать дом по своему желанию. Ты можешь ходить свободно по всему селению. Тебе все будут рады. Ты можешь присоединяться к нашим праздникам и трапезам. Только уйти ты не можешь. Щит вокруг Ару-Кечи не выпустит тебя. А через год мы устроим тебе жизнь в какой-нибудь милой деревеньке среди людей.

Найрани сникла. Кто-то проводил ее до домика. Она не запомнила, кто. У нее не было желания знакомиться с кем-либо здесь. Ее оставили одну. Закрывать в доме ее не стали. Иллюзия свободы. Найрани залезла на кровать. Какие могут быть праздники и трапезы? Здесь все чужое ей. Она чужая здесь. Она хочет домой. У нее все прекрасно было и там. Любящий отец, жених, красивый дом, будущее, мечты, подруги... А здесь? Здесь ничего нет для нее. Все, что ей нужно — продержаться здесь год и надеяться, что Глава сдержит свое слово. Хорошо, если не заставят жить с каким-нибудь местным... Хотя можно ли ожидать этого от дикарей, которые похищают людей? Год — это так много. За год можно собрать урожай, построить дом, родить ребенка. А теперь у нее украли год. Найрани плакала. Оплакивала свои рухнувшие мечты, неудавшееся замужество. Скучает ли Вегран по ней? Ищет ли ее? Конечно ищет! Он и отец перевернут небо и землю, но найдут ее. Слезы окончательно исчерпали запас ее сил. Найрани сама не заметила, как уснула.

Она проспала всю ночь и проснулась только на рассвете. На кровати появилась аккуратная стопка постельного белья и два вышитых полотенца. В углу возле кадки с черпаком стояли два ведра с водой. На стуле теперь лежала стопка какой-то одежды. На столе Найрани увидела кусок мыла, гребень для волос, небольшое зеркальце, несколько свечей с подставкой в комплекте, огниво, деревянную кружку, ложку, крынку с водой и деревянную миску, накрытую крышкой. Она не слышала, как кто-то приходил? Как ее угораздило уснуть вот так беспечно? Надо было дверь подпереть стулом хотя бы. Найрани встала, подошла к столу и глянула на себя в зеркало. Спутанные волосы, на щеках грязные разводы от слез, припухшие глаза. Что бы сказал отец, если бы увидел ее такой? Нет, даже заточение в этой неизвестной дыре не должно быть поводом забывать о культуре. Найрани закрыла дверь на засов, так вовремя обнаруженный на толстом дверном косяке, плеснула в кадку воды из ведра. Она хорошенько умылась, вымыла шею и руки. Освежилась насколько смогла, имея в распоряжении только небольшой ковшик. Потом она долго расчесывала волосы гребнем. Было что-то успокаивающее в мерных движениях руки. После Найрани быстро разделась и обернула вокруг себя простыню из принесенного кем-то набора постельного белья. Она выстирала свое платье в остатках воды и повесила сушиться на спинку стула. Стопка принесенной одежды была решительно переложена в шкафчик на дальнюю полочку. Носить местную одежду Найрани не собиралась. В миске под крышкой девушка обнаружила остывшее тушеное мясо с какими-то специями, пару кусочков хлеба и какие-то мелкие свежие овощи. Найрани позавтракала и снова забралась на кровать. Так она провела следующие три недели. С кровати слазила, чтоб только поесть и привести себя в порядок. Найрани уже наизусть и на ощупь знала все неровности на бревнах возле кровати. Вот там пятнышко, похожее на бегущего кролика, а чуть ниже и левее глубокая чуть изогнутая трещина, а чуть дальше овал от спиленного сучка, немного более светлый там, где видно было сердцевину дерева. Из дома Найрани выходила, только чтоб справить нужду и выставить ведра с использованной водой. На крыльце она каждое утро находила ведра с чистой водой и поднос с едой. Она не знала, кто готовит для нее еду и кто приносит. Ее это не интересовало. Иногда в дверь кто-то стучал. Найрани никогда не открывала. В один из первых дней, когда она вновь не ответила на стук в дверь, она обнаружила под дверью метелку, совок для мусора и две тряпки. Она продолжала наращивать вокруг себя защитный панцирь отчуждения и поддерживала в себе нежелание общаться с этим местом. Найрани продолжала носить свое платье. Время от времени она стирала его вечером, сушила на стуле и утром одевала снова. Оно изрядно пострадало после полета с ящером, но это было единственное напоминание о доме. Платье было сиреневого цвета. Отец говорил, что этот цвет очень шел к ее карамельного цвета коже и карим глазам. Платье состояло из простого лифа с круглым вырезом, украшенным вышитыми белыми цветами и широкой юбки чуть прикрывающей лодыжки. Найрани любила это платье. Оно хорошо на ней сидело. Его ткань была легкая и струящаяся. Вегран купил ее специально для Найрани у каких-то известных ткачей. Она сама вышивала лиф. Часто Найрани теребила руками тесьму на подоле платья и проводила пальцами по шелковистой глади вышивки на лифе и вспоминала такие уютные посиделки с подругами за рукоделием. Это было своеобразное таинство. Девушки садились в полукруг возле окна или в саду, сплетничали, смеялись и работали. Негромко постукивали спицы, ловко набирали петельки деревянные вязальные крючки, постепенно вырастали из разномастных ниток и других материалов всевозможные изделия. И так приятно было чувствовать себя частичкой этого процесса, осознавать, что сделанная тобой вещь найдет свое применение, сделает уютнее дом, или станет украшением для тебя. Найрани с теплом в сердце заботливо расправляла складки юбки после стирки и пыталась заделывать шелковые нити вышивки, вылезшие от шершавых лап зверя. Она жалела, что нет иглы с нитками, чтоб зашить прорехи от когтей ящера, но выходить и просить у кого-то инструменты она не хотела. С каждым днем все сильнее наваливалась апатия. Казалось, эмоции и чувства отмирали, выгорали постепенно. Найрани все меньше хотелось вставать с кровати. Ей все реже хотелось есть и все больше хотелось спать. Во время бодрствования одна мысль свербила в мозгу: «Хочу домой! Хочу домой! Хочу домой!». Однажды поздним вечером Найрани вдруг поймала себя на том, что она ходит кругами по комнате и с фанатичностью повторяет как мантру эту незатейливую фразу: «Хочу домой! Хочу домой! Хочу домой!». И в такие моменты эмоции испарялись почти до полной пустоты. «Хочу домой! Хочу домой! Хочу домой!» В тот вечер зажженная свеча стояла на столе сбоку от окна. Неспешно танцевал на фитиле желтый огонек. Найрани, проходя мимо окна, вдруг увидела свое отражение в оконном стекле. С отражения на нее смотрела девушка с погасшим взглядом, с потерявшим краски лицом, в порванном платье. Найрани вдруг испугалась. Испугалась своих мыслей, испугалась за себя совсем по-другому. Если раньше она больше боялась физического насилия над собой, то теперь поняла, что она движется к чему-то более страшному. Вот он настоящий страх — страх потерять себя по-настоящему. Вот этого она боялась тогда, когда лежала на подстилке из трав у лесного костра рядом с охотником. Если так продолжится дальше, то она потеряет связь с миром. Уйдет в себя окончательно. У них в деревне жила одна старушка. Она была безобидная, никому не делала зла. Просто ходила по деревне с поленом, завернутом в детское одеяльце. Она укачивала его на руках, пела ему колыбельные, любовно оправляла одеяльце. Когда-то давно у этой женщины в родах умер ребенок. И с тех пор несчастная смотрела только внутрь себя и на своего воображаемого малыша. Ее семья пыталась вытащить бедняжку из этого состояния. Первое время жители пытались отобрать у нее полено. Но женщина так кричала и молила, что ее оставили в покое. Ей многие помогали по мере сил. Кто в доме приберет, кто обед принесет, кто одежду справит. Найрани всегда немного боялась старушку и всегда имела внутреннюю уверенность, что уж с ней-то такого никогда не случится. Мы всегда боимся предположить, что однажды может придти такая беда, которая вытрясет все силы, вынет душу, лишит желания смотреть на этот мир дальше. И вот теперь Найрани ловила себя на том, что она как заведенная оглаживает кончиком пальца вышитые на платье лепестки. Когда это платье успело вдруг превратиться чуть ли не в идол? Да, это единственная вещь, свидетельствующая о ее связи с домом. Но это всего лишь вещь, пусть красивая и любимая. Найрани прежде всего необходимо сохранить ясность ума, иначе ей уже будет неважно, где она и с кем. Она не узнает отца, не поймет, что она наконец дома, потому что все это перестанет для нее существовать. Нет, Найрани этого не хотела. Она тряхнула волосами, решительно подошла к двери и откинула засов. Брякнул о толстые доски кованный плоский крюк. Дверь чуть слышно скрипнула петлями, когда Найрани толкнула ее. Выдохнув, девушка вышла на крыльцо и впервые за три недели подняла взгляд к небу. Оно было темное и бездонное. Яркая круглая молочно-белая луна висела в просвете между двумя горами. Найрани стояла, запрокинув голову, и смотрела на темно-синий купол, усеянный серебристыми звездами. И вдруг теплом в груди пришло осознание, что где-то там далеко ее отец смотрит на это же самое небо. И впервые за эти три недели Найрани почувствовала, как где-то в глубине ее естества пробуждается ее магия.