Совсем не по Шекспиру, или Институт Сверхъестественного (СИ)

Эпилог

Вся наша семья собралась в приемной больницы и наблюдала за неуверенной походкой Маши, направляющейся к нам. Она кусала губы, все время бросая взгляд на планшет. Бабушка с дедушкой смотрели на неё с невообразимой надеждой, наш сын, Мирослав, тоже. Мне и Роме было немного наплевать, получит ли Мирослав способности или нет. Любить мы его от этого меньше не станем.

— Лишь бы не было способностей… — проговорил мой отец, зная, что Ромке уже надоело возиться с документами и он желал чего‑то большего.

Аллюристу действительно было тяжело заниматься муторной и неинтересной для него работой. Я же работала на правительство и занималась наукой, разрабатывая новые программы развития тех или иных способностей.

— Мам, пап, а если я буду обычным?

— То ты сделаешь бабушку и дедушку самыми счастливыми людьми на земле, — хмыкнул Рома, поглядывая на тещу с тестем.

Его родители ушли буквально в один день. Старость берет своё. Боль от этого утихла уже и в его сердце, особенно когда у тебя растет такой замечательный сын, как Мирослав. Он действительно был настоящим подарком, впрочем, мы ждем еще один подарок. Рома заботливо держал руку на моем животе.

— И своего отца за одно, — ухмыльнулась я, и Мир подарил нам нервную улыбку.

— Ну что там?! — бросились к сестре родители, и девушка даже испугалась их реакции.

— Боюсь, что новость может вас огорчить, — я буквально видела ужас, заставший в глазах старшего поколения, — но Мир отличается от Ромы и Юли.

Мирослав застыл, родители облегченно выдохнули, обнявшись и расцеловавшись, а потом принялись тискать внука. Мы с Ромой с опаской смотрели на сына, боясь его реакции.

— Наследник ты наш! — щебетала бабушка, целуя Мира в обе щеки.

Таким счастливым отца я видела только один раз: когда родился Мирослав. Наконец, сын повернулся к нам. На его лице застыла неуверенная улыбка, и мы приободряюще улыбнулись. Наверное, тяжело быть сыном двух сильнейших мета — людей и быть обычным.

— Подождите, я же не договорила, — нахмурилась Маша, внимательно посмотрев на племянника, — он отличается от Ромы и Юли, потому что владеет не одной способностью. Его гены не просто мутировали, но еще и разделились на два фланга. Юль, дальше только тебе разбираться со способностями сына.

— Две способности? — спросили мы одновременно, и Мир широко улыбнулся, подмигнув нам.

— Я же говорил, что я особенный.

И столько в его голосе было самоуверенности, присущей Ромке, что мы все рассмеялись. Вот и умерла еще одна надежда бабушки и дедушки.

Бонус

Вот и бонусный рассказ, простите, что так задержала его, времени сейчас маловато))) Не знаю, как понравится… но я старалась)))

Никто даже представить себе не мог, как я был счастлив поступить в ИнСверх. Родители рассказывали немного, но обменивались такими загадочными улыбками, что я заранее полюбил этот институт. Я действительно был нескончаемо рад, что обладаю способностями. Меня даже не пугала версия о невозможности существования двух способностей в одном человеке. К счастью, после продолжительных исследований, из‑за которых я потерял год учёбы, мама вынесла вердикт. Жить я буду. Мутационные гены не конфликтуют.

И вот я поступил в Инсверх, миновав аттестационную комиссию. С одним знакомым ректором — телепатом это не составило труда. Я действительно был одарен. Нет, способность отца мне не досталась, скорее перепало мне от мамы. И от Всеслава. Смешно звучит, но папа все время подшучивает над мамой, намекая на измену. Как ни странно, но это особенно раздражает мою многоуважаемую родительницу и Эмилит. Та вообще очень ревностно относится к своему мужу.

Но в ИнСверхе меня ждала подстава. Именно это слово больше всех характеризует мою ситуацию, про детали которой умолчал Симонов. Какого черта?! Я так ждал поступления и теперь обязан обучаться отдельно?! Мы так не договаривались! Вновь изоляция!

Признаться, я уже прошёл хорошую школу жизни. Примерно через два дня после результатов анализов начались сильные головные боли. Родители забили тревогу. Мама поместила меня в карцер, по — другому назвать это помещение не могу, в своем научно — исследовательском центре. Там ко мне было повышенное внимание. Пришёл Симонов. И он был единственным, кто объяснил происходящее. Родители постарались ему поверить, но беспокойство не покидало их, ведь у меня был необычный случай. Ещё через несколько дней продолжительных головных болей я начал слышать шепот. Шепот, сводящий меня с ума.

— Мир, все в порядке. Это ненадолго. Первое время твои способности будут сильнее в тысячи раз, поэтому ты слышишь мысли даже за стенами. Дальше они буду выступать преградой и одновременно защитой, — объяснял мне Симонов, но я лишь кивал, не в силах вымолвить и слова.

Свернувшись в клубок, я припал спиной к стене и давил руками на голову, чтобы заглушить невыносимую боль. Я чувствовал каждого, его грязные мысли. Я даже читал мысли о желании родителей друг к другу! Это было естественно, но в то же время рушило максималистские идеалы. Вырывало меня из юношеских иллюзий. Агония длилась около месяца, в течение которых я жил на собственной силе воли и изредка — на успокоительных и обезболивающих. Когда мама заходила в изолятор, я читал её беспокойные мысли, как она плакала по ночам, как отец просиживал за соседней стенкой практически все своё свободное время. И несвободное тоже. У мамы чуть не случился выкидыш, но ребенка удалось спасти. Родилась маленькая Сонечка. Из‑за меня чуть не разрушилась моя семья.

И тут наступил переломный момент. Я понял, что если я сам себе не помогу, мне никто не поможет. Я будто стал прислушиваться к каждой мысли, разрушая её хитросплетения. Я стал слышать меньше голосов, пока, наконец, они не сократились в закрытой комнате до голоса моего собственного сознания. Это было спокойствие и счастье.

— Ты молодец, — похлопал меня по плечу Симонов, и я грустно улыбнулся.

Измучено. Но это прошло. Все проходит, рано или поздно, главное, дождаться. Началось моё обучение и продолжилось изучение моего тела и моих способностей. Приблизительно через полгода я первый раз переместился. И я рад, что гены не конфликтовали в самом начале, а раскрывались по одному. Жить в любом случае хорошо, особенно когда тебе ничего не угрожает. Теперь я понял, что такое сила. Но вместе с этим я стал закрытый. Читая мысли других, я скрывал свои собственные. Проводил больше время в карцере, который теперь казался мне не тюрьмой, а убежищем. Именно последняя мысль отличала меня от других людей.

Но время в центре только закалило меня, но не сломало. А все, что не убивает, делает нас сильнее.

Все события прошедшего года проносились в голове в перерыве между парами. Наша группа была небольшая и состояла только из двух человек. Рон был отличным парнем. Среди нас сложно было найти плохого, ведь все мысли и грехи лежали на поверхности, все телепаты друг для друга являлись открытой книгой. И это прибавляло сплоченности. Нас было семь на все десять курсов, и только мы с Роном занимались в группе вдвоем. У нас был отдельный корпус, отдельная столовая и общежитие в этом же корпусе на последних этажах. Изоляция. Как это знакомо.

И никакого внешнего общения. Абсолютно. Только с преподавателями, в частности — с ректором. Больше остального нас обучают держать язык за зубами, подкидывая время от времени ту или иную компрометирующую информацию и проверяя, сумеем ли мы её сохранить. Я за полгода ни разу не прокололся, а это уже был успех. Да и не особо хотелось с кем‑то делиться, и тем более не с кем. Это входило в привычку.

Но был один способ встретиться с кем‑то, подслушать его мысли (да — да, это стало развлечением!)…

— Мир, ты чего удумал? — внезапно спросил Рон, выводя меня из задумчивости. — Опять в библиотеку?! Не забыл, что над нами в прошлый раз мистер Симонов еще месяц потешался!

— Он всегда найдет причину потешаться, — сощурился я, усмехнувшись. — Рон, ты же тоже этого хочешь. У студенток такие забавные мысли, когда они понимают, что их «читают»!