Оборотень

Вдруг Хаген одним прыжком перемахнул через стол, оказался прямо перед Давидом и выжидающе уставился на него. От гнева его губа приподнялась, обнажая зубы. Внезапно Хаген с быстротой молнии нанес ему сжатым кулаком удар в лицо. Костяшки его пальцев ударились об скулу Давида, заставив только зарубцевавшуюся рану снова открыться.

Давид попятился назад, но подавил желание ощупать горящее место или начать обороняться. Он стоял, демонстративно опустив руки, потому что ни в коем случае не хотел бросать вызов Хагену. А тот уже совладал со своим гневом и снова смотрел на Давида изучающим взглядом, который был еще более неприятным, чем неконтролируемая грубость.

— А теперь не мог бы ты проявить вежливость и снять куртку? — спросил Хаген, массируя пальцы.

Давид неохотно снял кожаную куртку и бросил ее на пол. Хаген довольно ухмыльнулся, подошел к столу и прислонился к нему. Когда Хаген поманил его к себе, Давид подчинился, на этот раз без колебаний, хотя и сохранил определенное расстояние. Он уже понял, что запах горелого, все сильнее и сильнее докучавший ему, исходил от Хагена, словно этот человек только что побывал в огне. Но Давид предполагал, что это зловоние вызвано чем-то гораздо более неприятным, чем бушующее пламя.

— Ну-ка расскажи, почему во время выполнения вчерашнего поручения ты не придерживался моих указаний. В конце концов, я сформулировал все так, что понять их превратно невозможно: старого доброго Розенбоома нужно было подтолкнуть к тому, чтобы он задумался над своим решением чувствовать себя обязанным фармацевтической фирме, а не нашим деловым партнерам. Ты ходил к нему, я это знаю. Но ты не подтолкнул его. Наши деловые партнеры сказали, что сегодня утром во время переговоров он вел себя очень грубо.

Давид скрестил руки, потому что прикосновение ткани к груди внезапно стало ему неприятным и показалось слишком интимным.

— Я поговорил с тем парнем, и он показался мне благоразумным. Не было причин выражаться более однозначно.

— Давид, почему ты ведешь себя как идиот? — поинтересовался Хаген, сочувственно качая головой. — Я же сказал: действуй наверняка. Этот маленький чистильщик обуви Розенбоом думает, что может всех нас поставить раком. А ты что делаешь? Ты немного поговорил с ним, наши деловые партнеры немного поговорили с ним, а потом мне приходится посылать Матоля и Лойга. Как ты думаешь, каково сейчас твоему другу Розенбоому?

Давид опустил голову. После того как он ушел от потеющего и отвечающего «да» и «аминь» на все вопросы Розенбоома, ему стало ясно, что еще ночью тот передумает. Но вместо того чтобы вернуться, он отдался ночной жизни города, пока наконец не очнулся вдрызг пьяным на танцполе с прижимающейся к его груди блондинкой.

Очевидно, Хаген пришел к похожим выводам, потому что в его серо-голубые глаза закралась предательская тень.

— По крайней мере, сегодня ночью тебя не мучила совесть, хотя ты и профукал свое задание, — подтвердил он предположение Давида. — Мы все очень хорошо развлекались за твой счет. Если бы Амелия не была сейчас так занята, то наверняка в благодарность поцеловала бы тебя в щеку.

Взгляд Хагена затуманился. Он схватил Давида за край рубашки и слегка притянул к себе. Руки Давида инстинктивно сжались в кулаки, и он принялся буровить взглядом треснувшую стену за плечом Хагена.

— Что мне с тобой сделать? Ты провалил задание, которое должно было продвинуть тебя, во время которого ты должен был доказать, что достоин доверия. Вместо того чтобы загладить ошибку, ты напиваешься неизвестно где и спариваешься непонятно с кем. И в довершение всего ты появляешься здесь с опозданием на полдня. Знаешь, что я думаю? Я думаю, ты чувствуешь себя прекрасно, когда бегаешь по улицам, держась за ручки со своей подружкой Янником, и улаживаешь свои мелкие делишки. Будет пустой тратой времени давать тебе шанс подняться, потому что ты чувствуешь себя вполне уютно в самом низу карьерной лестницы, — Хаген медленно отпустил смятый уголок рубашки Давида и расправил его. — Поэтому в дальнейшем я не буду перегружать тебя, — задумчиво продолжал он, держа одну руку на плече Давида, а второй поглаживая мех. — Вы можете снова вместе приниматься за дерьмовую работу. Там, в углу, как раз такая и валяется. Попрошу убрать!

Когда чуть позже Давид вышел из покосившейся двери палаццо, Янник все еще сидел на ступеньках и бросал на тротуар теннисный мячик, за которым, словно стрела, устремлялся Бурек. Давид застегнул молнию на куртке, потому что после разговора с Хагеном изрядно вспотел, а ветер тем временем усилился. Потом он сел рядом с Янником, который притворялся, что наблюдает за резвящейся собакой.

Но слишком долго сохранять равнодушный вид ему не удалось.

— Ну как, все части тела на месте, или Хаген заимел себе трофей?

Давид невольно притронулся к ране под глазом, которая все еще слегка кровоточила.

— Я, похоже, дешево отделался.

Янник повернулся и принялся задумчиво разглядывать его, а потом смущенно провел рукой по волосам и принялся теребить себя за прядь. Он стриг свои темно-русые волосы очень коротко, и только на затылке торчал маленький островок с длинными сбившимися прядями. Давид предполагал, что Янник надеется с этой прической выглядеть дерзким и излучать флюиды опасности. На самом же деле это было больше похоже на неудавшуюся мальчишескую стрижку.

— Хаген питает к тебе слабость, — произнес наконец Янник, и лицо его слегка дрогнуло, словно он ожидал удара в ответ на свои слова.

Но Давид только пнул окурок, который бросил на тротуар Янник. Некоторое время он размышлял над тем, не поделиться ли с другом расплывчатым чувством стыда, которое он испытывал в присутствии Хагена. Каждый раз, когда они стояли напротив друг друга, Хаген делал что-то такое, что неприятно его поражало. Словно Хаген не только хотел дать понять, что должен парировать все, сказанное Давидом, но и намекнуть, что может доминировать и в совершенно других плоскостях. Если, конечно, захочет. Впрочем, Давиду не удавалось найти подходящее описание этому чувству. Вдобавок ему было неприятно, что Хаген играет с ним в такие странные игры.

— Я не удивлюсь, если в следующий раз Хаген наденет на меня собачий ошейник, чтобы вывести гулять, — заявил он, пытаясь описать свое неясное чувство.

Янник рассмеялся и попытался хлопнуть приятеля по плечу, но Давид увернулся.

— Это не смешно, — сказал он и улыбнулся, наслаждаясь чувством облегчения.

Когда Бурек, привлеченный хорошим настроением хозяина, подбежал к ним, Давид вытянул руку, чтобы погладить его. Но пес внезапно остановился и оскалил зубы. Давид замер в недоумении, а потом сообразил, что пробудило собачьи инстинкты.

— Хагену пришла в голову милая идея по поводу того, чем нас занять: мы должны убрать остатки от небольшого частного праздника. Я уже вынес все на задний двор, чтобы мы могли погрузить их в машину. Отвратительное свинство! Когда я спускался по лестнице, из свертка выпала рука. У Малика едва инфаркт не случился. Он, вероятно, не замечает всей этой пачкотни на цементном полу. Я сказал, чтобы он держал рот на замке, — в конце концов, эта штука и так протекла на пол в зале для аудиенций. Если он так волнуется из-за некрасивых пятен, может спокойно сжечь весь дворец.

На лице Янника отразилось отвращение, которое он даже не пытался скрыть, — в принципе, это было одной из причин, почему парень так плохо устроился в жизни. У него просто-напросто не получалось сделать в решающий момент непроницаемое лицо. Давид уже прекратил попытки объяснить Яннику, почему не всегда полезно выставлять напоказ движения своего сердца. Янник оказался стойким относительно добрых советов и продолжал удивляться тому, почему все держат его за мальчика на побегушках.

— Вот дерьмо, мы должны увезти это на машине? Давид мрачно кивнул. Ни один из них не терпел машин или других средств передвижения.

— Сильно воняет разложением? — со слабой надеждой в голосе поинтересовался Янник. — Ты же знаешь, Бурек с ума сходит, когда чует такое. Он нам все уши пролает во время поездки.