Призрачная любовь (СИ)

Чем она может мне противостоять? Что она видела в жизни? Книги? Посмотрим, чему она в них научилась. Может быть, и правда чему-то интересному? Посмотрим, посмотрим".

"21 октября

Я знаю, что веду себя, как лиса в басне про виноград. А потому что я — избалованный и законченный подлец. Это вовсе не поза. Это проверенный факт. В итоге я все равно возьму лишь то, что привык брать. Мою драгоценную серую мышку, желтую птичку. Не больше, ни меньше. Но может и мне иногда не чужды сентиментальные сострадания к жертве? Сострадание того сорта, которое испытывает кошка к заигранной мышке? Раздавишь лапой одним неосторожным движением, и что потом? Снова скука? Нет! Процесс игры — интереснее любой "еды".

Лена нравится мне так искренне. Я не могу не умиляться её "полудетской чистотой". Избавить её от девичьих иллюзий, — просто мой долг! Разве мое деяние — не благо? Нельзя же ей вечно жить во снах. Меня порадуют её страдания, её разбитые вдребезги девичьи иллюзии. Пусть после меня не останется маленького плюшевого мирка в её душе. Я вытолкну её в мир, в котором пребываю сам. Какое это утонченное удовольствие.

На вопрос, стоит ли моя недельная радость чужих страданий для меня может иметь лишь один ответ: да!

Стоит".

"24 октября

Вчера допились до такой степени, что сегодня чувствую себя отвратительно. При взгляде на людей видятся не лица, а животные морды: мышиные, заячьи, свиные, лошадиные. Что-то подобное встречается, кажется, у Уэллса? Я схожу с ума? Впрочем, как сказал бы мой папаша, не грозит, потому что умом я никогда не отличался.

За окном идёт дождь. Спокойный. По-осеннему тихий, по-осеннему нудный. Асфальт стал блестящим, словно его покрыли дорогим лаком. Он отливает переливающими огнями. Почему же на душе так тяжело, пусто и тоскливо? Кто подскажет, как с этим бороться? Как бороться с желанием победить тоску уже привычным способом?".

Лена перевернула страницу. Чтение увлекло её. Она полностью позабыла о грозе, что летала по улицам.

"29 октября

За что боролись, на то, как говориться, и напоролись. Или "сколько веревочке не виться"…

Меня вышибли из института. За аморальное поведение. И правы. И давно следовало это сделать.

"Ты деградируешь на глазах, тянешь за собой других, ребят, у которых не хватает ума держаться от тебя подальше. Катись ты к черту! Мне надоело прикрывать твою задницу!"

Клянусь, он так и сказал — высокий лысый человек, в костюме цветя "а ля мышь". Человек с приятным, строгим лицом. Я знаю, ему надоело дрожать перед папашей и терять к себе самоуважение. Гораздо проще раз и навсегда отрезать загнивающий палец. Даже с некоторым риском для всего организма, — все равно легче.

Глядя на то, как он дергался, как потел и раздражался, я впервые подумал об учителях, как о людях. В не связи с профессией, просто как о мужчинах и женщинах. Грустная картинка — учителя. Скучная.

Бедные, бедные "училки", с растрепанными пучками волос над оплывающей шеей, в стоптанных туфлях, что на приличную свалку стыдно выбрасывать. В пресловутых обязательных очках, за которыми тускло, свирепо поблескивают плотоядные глазки. Так, кроме наших советских "училок" могут выглядеть разве что американские феминистки?

Интересно, какое время нужно женщине, чтобы полностью превратить себя в такого рода махровый чулок? Год? Пять? Десять лет? Ведь не родились они такими? Когда-то, наверное, тоже наряжались, ходили на каблучках? Или в эту сферу жизни они потому и попали, что на каблучках никогда не ходили?

Да, рядом с таким портретом, девчонки, вроде моей Наташки, кажутся в десять раз привлекательнее, чем на самом деле являются. Наташка, Наташка! Нарядная, бойкая, себялюбивая. Пустая, скучная, надоедливая. Хорошо одетая, наглая, циничная. Красивая, сластолюбивая, испорченная. Просто мой женский эквивалент.

Что потеряет мир, если люди, вроде меня и Наташки, перестанут существовать? Станет ли ему без нас скучно?

Нет, положа руку на сердце, — мне грустно. Неужели же я, в самом деле, даже учиться не могу? Ну не нравится мне этот Культпросвет, ну и черт с ним! Существует же масса других учебных заведений! Огромное количество других специальностей! Взять хотя бы технические Вузы? Только вот в технике я ни черта не понимаю. И к физической работе у меня имеется стойкое отвращение. И вообще, я — "Потерянная душа". Было у верующих когда-то такое понятие. У атеистов его нет".

"6 ноября

Иногда мне сниться странный, жутковатый сон. В том, что он повторяется, жуть и прелесть.

Мне снится, будто я плыву на корабле. Ночью. На палубе развешаны разноцветные фонарики. Они светятся, отражаются в воде. Все вокруг искрится и переливается. Громко гремит музыка. Женщины, словно сошедшие с "их" экрана, размноженные Мерилин Монро и Бриджит Бардо, гуляют по палубам, подставляя лицо легкому ночному бризу. Ветер играет надушенными женскими волосами. Женские груди трепещут под легкими, сверкающими тканями в предвкушении сладострастной ласки и неги. Глаза сияют. Мужские руки покровительственно обнимают тонкие или полные гибкие станы. И меня охватывает нестерпимое страстное желание иметь в своих руках точно такие же холенные, пышные, мясистые груди и бедра.

Но я присутствую на празднике инкогнито — я почти бесплотный дух.

Отвернувшись от ликующей толпы, я то ли воспаряю в небо, то ли корабль растворяется подо мной, расплываясь, словно был сделан из морской зыбки, но некоторое время я парю над монотонно колеблющимися волнами. Вижу, как высоко и холодно, колюче светят звезды. Как они недостижимы, непостижимы, далеки и прекрасны. А затем вода расступается. Я вижу, как в глубины океана уходит женское тело. Ясно вижу бессмысленно распахнутые в никуда глаза, восковое лицо, колеблющиеся вокруг лица темные длинные косы, напоминающие гигантские водоросли. Лицо абсолютно пустое, лишённое выражения. Ни гнева, ни скорби, ни протеста. Ни обещания, ни угрозы. Ничего.

Ничто.

Пустота.

А между тем черты лица красивые, тонкие. И жуткие.

Но главная суть ночного кошмара ни в лице. Ни в его выражении.

Кошмар заключается в медленном погружении в никуда. В царство Смерти.

Вода вокруг меня поначалу имеет лазоревый оттенок. Но чем глубже я опускаюсь, тем больше меркнет свет, тем сильнее сгущается мрак. И воцаряется тишина. Меня охватывает ужас. Я понимаю, что увлеченный, слишком глубоко спустился, что назад мне не вернуться. Я слабо пытаюсь сопротивляться, бороться. Но тело наливается свинцом, усталость смежает веки. Неудержимо тянет вниз. Тишина сменяется странными звуками, далекими, непонятными, чужими, доносящимися из запредельной мглы, в которую несет меня мертвящий поток. Я понимаю, что вокруг не только темно, но и необыкновенно холодно. Я делаю безуспешный, жалкий рывок, стараясь подняться наверх, на поверхность. Безуспешно. Лишь разворачиваюсь лицом к скупо пробивающемуся сквозь толщу воды, солнцу. Последний, живительный, луч с трудом разрезает себе путь, прощаясь со мной. Я смотрю на осколок света, понимая, что возможность видеть вот-вот оставит меня. Что я останусь в мокром влажном мраке. Что лицо мое станет таким же бессмысленным, как у темного ангела, который увлек меня за собой.

Свет меркнет.

Я больше ничего не вижу.

Волны качают, расступаясь под тяжестью моего тела, принимая в огромную колыбель, в ледяные объятия. Я не испытываю страха. Меня больше ничто не тревожит и не беспокоит.

Я чувствую, я ощущаю себя мертвым. Я знаю, что мертв.

Психиатр сказал бы, что это сублимация.

Так и есть".

"14 февраля

Сейчас ночь. Темно и холодно. То, что случилось… ОНО… просто случилось. И все.

Есть вещи, которые трудно не то, что вымолвить словами, их в тишине не нашепчешь ветру. Пусть слова исчезнут, — одно вслед другому, как лепестки цветка в осеннюю бурю. Открыть окно, туда, в ночь, подставить лицо холоду и мраку, синему лунному свету, холодно льющемуся с неба и смыть, смыть с себя все воспоминания.