План "Б"

Однако Никита не унимался. Пришлось напрячься и выступить со встречной не менее показательной инициативой. После этого оттягивать финал уже не имело ни малейшего смысла. Но у Никиты на сей счет оказались собственные планы.

Снова поцелуи везде и всюду, снова руки там и сям, снова нежности на сбитом от страсти дыхании…Показатели в графе «ты мне» росли, как дрожжах, а Линев все давал и давал, давал и давал, и не думал останавливаться.

Тата сама попыталась ускорить процесс. И встретила отпор.

— Не торопись, — попросил Никита. — Я хочу тебя любить долго-долго…Хочу перецеловать каждый сантиметр твоей кожи…Каждый миллиметр…Каждую клеточку…

Спорить было глупо и, устроившись удобнее, Тата отдалась во власть мужским желаниям. Голова при этом работала ясно. Прямо классика жанра: муж пыхтит, «трудится», а благоверная разглядывает потолок и размышляет пора белить потолок или можно еще повременить. Впрочем, потолок Тату не волновал. Она лежала, вбирала в себя Никитину страсть, чувствуя, как чужая нежность постепенно растворяет собственное напряжение и как опытный экспериментатор отмечала происходящие перемены.

Женский глянец утверждает, что среднестатистические мужчины (для демонстрации себе и партнерше джентльменских намерений) готовы оттянуть вожделенный оргазм на пятнадцать минут. Никита, желая разнообразить эротические впечатления, посвятил прелюдии уже полчаса. За это время она успела возбудиться и подостыть, причем несколько раз. Что характерно, если сначала «обнуление» вызывало разочарование, то потом перестало волновать вообще.

Однако затянувшееся «шоу» привело к интересному эффекту. Волны нарастающей и спадающей ажиотации как-то незаметно убаюкали и растворили ставший привычным тотальный контроль. С одной стороны это было хорошо: расслабиться всегда приятно. С другой, контроль обеспечивал защиту, и без него оказаться в чьей-то власти было просто страшно.

«Я ему тоже не доверяю… — горькая истина не имела непосредственного отношения к Никите ибо недоверие давно и прочно стало формой общения с сильным полом. — Мало того, я сопротивляюсь…Что же делать?»

Линев знал ответ на этот вопрос. Он продолжал свою нежную игру, и в какой-то момент Тата почувствовала, как проваливается в забытье. Мозг успел уловить последний трезвый сигнал, а потом толи частично отключился, толи перешел в измененное состояние, похожее на «парение». Так или иначе, эмоции перестали сказать вверх-вниз, и, обретя устойчивость, перевели восприятие в иные сферы.

«Если бы Никита сейчас предложил связать мне руки, я бы согласилась», — возникшая мысль вызвала сильное удивление и стала последним осознанным порывом. Засим голова опустела, а на душу снизошло ощущение свободы. Больше не существовало взаимозачетов, не было желаний, страданий, сознания, жертв, палачей, конвоиров и эшафотов. Ничего не омрачало абсолютный праздник тела. Даже ожидание финального аккорда и предвкушение его. Жизнь сконцентрировалась в «здесь и сейчас», и эти «здесь и сейчас» были наполнены до краев Никитиной и ее нежностью.

Потом словно прорвало плотину…

Если Никита в этот момент мог соображать, то непременно отметил бы, что поведение Таты напоминало метаморфозы, произошедшие с его мечтой в тот дождливый полдень, когда он впервые размечтался о зеленоглазой директорше. Но Никите было не до аналитики. Он был счастлив и лишь ощущал перемены, происходящие в партнерше, потому что сам был объектом этих самых перемен.

Тата, словно мертвая царевна из сказки, ожила под его поцелуями. Силой наполнились объятия, жадными стали губы. Исчез вкус терпеливой покорности, с которой она отмеряла свои действия. Возник огонь, и он чуть не спалил Никиту.

Когда, переполненная до краев воскресшей чувственностью, Тата, не удержавшись в пределах нормы, обрела облик звериный, хищный…

когда сексуальный голод, подавленные инстинкты, взнузданное волей вожделение выплеснулись наружу…

когда страсть, перестав быть страхом, стражем и страданием, стала стимулом к поступку…

когда Тата дикой волчицей бросилась на него, впилась ногтями, сжала зубы…

когда, не ласку несла, а боль, не нежность дарила — лила кровь…

когда опасная, злая, безжалостная, как всякая разрушительница; крушила свою мглу бесчувствия его страданием…

он не пресек извращенную, изощренную жестокость, с которой ему причиняли страдания. Устоял, вытерпел боль, вытер кровь и, перехватив женские руки, развел их в стороны, зажал своими. Вошел в Тату, грубыми тычками усмирил беснующуюся партнершу и под дробные удары сердца зашелся в частном ритме.

Но и под тяжестью тяжелого мужского тела Тата не желала успокаиваться. Рвала зубами плечи Никиты, в бессильной тщетной ярости мотала головой, выла и, лишь дойдя до финала исступленной гонки, застыла в оргазме. Вслед за ней рухнул в сладкое беспамятство и Линев.

Реальность вернулась цокотом минутной стрелки. «Что это? — подумала Тата. — Как это?»

Они занимались сексом три часа кряду…

На лбу Никиты блестели огромные капли пота…

Одна, самая крупная, текла по щеке…

«Так не бывает…» — новая мысль не отличалась оригинальностью.

Впрочем, этого и не требовалось. Пришло время банальных истин.

— Тата, Таточка…Я тебя так люблю… — шептал Никита. Он лежал, уткнувшись в подушку лицом, опустошенный, обессиленный. Голос доносился, как из бочки. — Господи, это же просто невозможно передать словами, как я тебя люблю.

Тата прижалась щекой к широкой груди, уткнула губы под гордо вздернутый подбородок и призналась горбику кадыка.

— Я тебя тоже люблю.

— Как?

— Очень сильно.

— А конкретнее…

— Больше жизни, больше себя, больше всего на свете.

Линев удовлетворенно засопел, улыбнулся и закивал, дальше мол, давай…

— Я все сказала.

— А когда ты поняла, что любишь меня?

— Не знаю. Сейчас, мне кажется, что тебя любила всегда.

— А я влюбился с первого взгляда. Зашел к тебе в кабинет, увидел и пропал. Вот ведь как случай распорядился.

— Ничего случайного не бывает…

— Согласен. Ты мне была уготована судьбой, и я тебя просто, наконец, нашел.

— А я тебя.

— Тогда … — Никита высвободился из объятий, поднялся, подошел к столу, достал из ящика небольшой предмет, вернулся в постель. Он сосредоточен и серьезен. Почти суров.

— Ты сказала правду? Я — не прихоть? Не приключение? Ты не уйдешь сейчас? Останешься? Здесь? Навсегда? Со мной?

Тата улыбнулась.

— Дурашка, ну, подумай, представь, как я одна, без тебя буду жить. Нет, не лезь целоваться, а подумай головой.

Никита подумал. Представил. Огромный город, миллионы людей и она одна, без него, хуже — рядом с кем-то. Ледяной озноб куснул сердце. Так быть не могло. Не должно. И не будет. Действительно, дурак! Взбредет же в голову глупость!

— То-то, — проворчала Тата.

— Дай мне руку, — Никита заметно волновался, — я не очень хорошо отношусь к общественным институтам и все же…

Из пластмассовой коробочки — ее-то Никита и взял из стола — на свет Божий появились два золотых обручальных кольца. Родительские, наверное. Так и есть.

— Это кольца моих мамы и папы.

— Я догадалась.

— Ты понимаешь, что я хочу сейчас сделать?

— Да.

— И что скажешь?

— Сначала ты.

— Согласна ли ты перед Богом и людьми, считать себя моей женой? — спросил Линев.

Тата, не раздумывая, протянула руку.

— Да!

— А я согласен считать себя твоим мужем. Перед Богом и людьми, — добавил твердо, — теперь мы — муж и жена.

Браки свершаются на небесах. И утверждаются Божьим и родительским благословением. Судя, по обувшему ее счастью и сияющим глазам Никиты, Бог был доволен их поведением. А вот с другими инстанциями вопрос предстояло еще согласовать.

Тата провела большим пальцем левой руки по золотистому ободку, вспомнила лицо из видения — неясный очерк скул, глаза темные, как у Никиты, морщинки у губ, прислушалась к своим ощущениям…

— Зачем тревожишь меня? — спросила тень из туманного ниоткуда, безвозвратного, дальнего.