Катастрофическая История о Тебе и обо Мне (ЛП)

Мы поднялись по ступеням, наконец, остановившись у входной двери. Это было странно. Я столько раз стучалась в нее, что уже даже не знала, чего ожидать. Я сделала глубокий вдох и медленно потянулась к двери. На этот раз, металлическая ручка повернулась с первой попытки.

Дом был тих. Стояло раннее утро. Мы прошли через гостиную и поднялись по ступеням на второй этаж, где я увидела открытую дверь в родительской спальне. Я осторожно заглянула и увидела три пары ног (четыре, если взять во внимание Хамлофа), торчащих из-под кремового одеяла, под которое я забиралась миллион раз. Но я прослезилась, когда увидела всех их вот так вместе.

Мама.

Джек.

И папа.

— Он здесь, — прошептала я. — Он там, где ему и полагается быть.

Мое желание исполнилось. А это главное.

Я наклонилась и поцеловала его в щеку, затем прошла к маминой стороне кровати.

Ох, Мама.

Она была такой красивой, и как всегда уснула в очках. Я сосредоточила свою энергию и аккуратно сняла их, не издав при этом ни звука. Она шевельнулась, пока я клала их на место у прикроватного столика, но все же не отпустила Джека, которого обнимала во сне, а он свернулся калачиком в пижаме с Бэтменом, которую я подарила ему на Рождество. Он стал уже совсем большой, пижама стала ему коротковатой. Я сразу вспомнила Алису из Страны Чудес, которая съела гриб и выросла.

По какой-то причине, я не могла не почувствовать облегчение, зная, что мой брат меня не забудет. Даже когда он станет совсем взрослым, заведет семью, у него все равно сохранятся воспоминания об этой пижаме. (Но на всякий случай, я сделала мысленную пометку организовать анонимную почтовую доставку на Рождество.)

Я протянула руку и погладила Хамлофа.

— Хороший мальчик. — Его уши дернулись, и он перекатился животом кверху, продолжая похрапывать. Надеюсь, ему снилась я.

На мгновение, наблюдая, как поднимается и опадает его грудная клетка, меня охватило ощущение покоя. В каком-то смысле, мне удалось переписать историю моей семьи. Я умерла, но Папе удалось найти другой способ, чтобы справиться с горем. И этот способ не предполагал другую женщину.

С ними все будет хорошо. С нами все будет хорошо.

— Держи. — Патрик протянул мне мой кулон, такой же сияющий, как и в первый день покупки, не смотря на все, через что ему пришлось пройти. — Почему бы тебе не оставить его им?

Внезапно, я ощутила замешательство. Я пожертвовала кулоном, чтобы он смог стать свободным… чтобы Патрик смог двигаться дальше. Неужели он хочет отдать его?

— Но он твой, — сказала я. — Я отдала его тебе.

— Он мне не нужен. — Он накрыл сердце своей рукой. — Теперь у меня есть настоящее. А это гораздо лучше.

Я покраснела в восьмидесятый раз и провела пальцем по золотому сердцу. Идеально теплое. Идеально гладкое. Я нежно поцеловала его и положила на родительский комод, рядом с фотографией семьи. У меня было ощущение, что они будут знать, что это от меня.

Прежде, чем я повернулась, чтобы уйти, что-то привлекло мое внимание. Фотография в черно-белой рамке, которой по моему разумению, я никогда не видела прежде. Я наклонилась, чтобы получше ее разглядеть.

Секундочку. Ведь это невозможно. Так?

Из-под стекла мне улыбались Эмма, Сейди и Тесса: все в красивых платьях под миллионом сияющих праздничных огней. Над ними самодельный баннер (украшенный миллионом разновидностей сыра) прямо через всю комнату.

ПСШ + ВЫПУСКНОЙ БАЛ 2011

В ПАМЯТЬ О БРИ ИГАН.

(МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ, БРИ!!!!)

— БО. ЖЕ. МОЙ. — Я повернулась к Патрику. — Кажется…, кажется, мои друзья устроили мне сырный выпускной. — Наши глаза встретились и через секунду мы разразились истеричным смехом. Без сомнения, это была самая необычная вечеринка в мою честь.

Патрик, наконец, перевел дыхание и показал на рамку с фото.

— Так, кто же этот счастливчик?

— Кто? — спросила я, до сих пор хихикая. — Какой еще счастливчик? — Я снова пригляделась.

— На заднем плане. — Я пару раз ущипнула себя, чтобы удостовериться, что не сплю в старой кабинке за столиком в «Куске». Но нет, щипки были болезненные. Я не брежу. По-прежнему в комнате своих родителей, и определенно всматриваюсь в самую лучшую фотографию всех времен и народов. И по какой же причине она лучшая, спросите вы? Потому что на ней, позади моих подруг, с самой очаровательной улыбкой, стоял Джейкоб.

Я была ошарашена. Как я упустила его из виду? Смокинг, поняла я. Он был одет в смокинг. Глаза наполнились отчаянными счастливыми слезами.

— Какой сейчас день? Что за месяц?!

Патрик бросил торопливый взгляд на Папины электронные часы на прикроватном столике.

— Июнь. Двенадцатое июня.

12 Июня. 12 Июня. 12 ИЮНЯ.

Я снова посмотрела на фото, чтобы убедиться, что у меня нет галлюцинаций.

— Это он, — прошептала я. — Это, правда, он.

Моя первая любовь и он улыбался. И что самое главное, он был жив. Это фото было тому доказательством. Наш бал уже прошел. И Джекоб Фишер дожил до него.

Он жил.

Я обняла Патрика, вдыхая запах его мягкой кожаной куртки и ощущая, что все в мире встало на свои места.

В моем странном, совершенном мире.

Он нежно поцеловал меня в лоб.

— Ecce potestas casei. Остерегайся силы сыра.

Мы немного задержались, наблюдая за тем, как спит моя семья, но, наконец, все же вышли обратно в коридор, закрыв за собою дверь с тихим щелчком. Я прошла мимо ванной и туалета, мимо комнаты Джека. Лишь к одной комнате. Одинокая дверь слева терпеливо ждала в конце коридора. С надписями: «Ушла по делам», «Посторонним вход воспрещен» и «Никого нет дома».

Но теперь я дома.

Я открыла дверь своей комнаты, и меня обдало облаком ледяного воздуха. Ковер из псевдо-лепестков роз захрустел под ногами, когда я вошла. Моя комната. Моя кровать. Мои окна, книжные полки и ряды книг, и даже одеяло, под которым я спала каждую ночь, высунув наружу одну ногу. Мое детское одеяльце: желтое с маленькими желтыми пушинками, в которое я заворачивалась клубочком, прежде чем уснуть.

Комната была темной, пыльной и до жути тихой. Спящая гробница, в которой похоронены плохие сны, разбитые сердца и грустные воспоминания. В мое отсутствие никто не смел сюда ступить.

Я подошла к креслу на подоконнике, когда-то уютному и полному подушек, где Джек и я играли в настольные игры. Сейчас подушки были аккуратно сложены в уголке. Занавеси задернуты. Окна заперты. Поэтому я открыла их.

Я отодвинула занавески и попыталась открыть окна. Они застряли, вероятно, рамы разбухли от сырости, поэтому я дергала до тех пор, пока, наконец, не услышала, как ставня начала подаваться.

Давай, давай.

Я ощутила, как она сдвинулась еще больше.

Открывайся, открывайся же.

На лбу появились капельки пота.

Ну же. Да открывайся же ты.

Я услышала треск и вскрикнула, когда окно распахнулось, и на меня подул теплый утренний ветерок, такой яркий, полный цвета, музыки, энергии, смеха и прощения. Стены моей комнаты заскрипели и застонали, потолок прогнулся, насколько это вообще возможно. Дом вдохнул, выдохнул, затем снова вдохнул в себя новую жизнь и тепло. Затем, я ощутила его сердцебиение. Пульс. Воспоминания. Пробуждение.

Я опустилась на ковер, сделала глубокий вдох. Закрыла глаза и попыталась ухватиться за свою историю. Попыталась запомнить каждую мельчайшую деталь. Чтобы уже никогда не позабыть ее. Даже через тысячи жизней.

Я запомнила звук колокольчиков, которые Папа повесил за моим окном несколько лет назад. Каким прохладным и колючим был ковер, если лечь на него голой спиной. Едва заметный запах яблок. Мама всегда говорила, что в моей комнате пахнет яблоками.

Внезапно, я ощутила, как ко мне прикасается и дразнит луч света. Открыв глаза, я заметила крошечное сияние, танцующее на дальней стене. Это отражалась старая золотая рама зеркала, что повесили над моим комодом. За стеклом был лист бумаги, а на нем стихотворение дедушки, которое он написал мне на мой последний день рождения. Пятнадцатый.