Женщина-лиса

Я направляю Кику через покосившиеся, но все еще стоящие ворота, которые ведут на конюшню. Слуги покорно следуют за мной.

Весь двор завален гниющими в лужах прошлогодними листьями. Потревоженные кем-то, с крыши дома, пронзительно крича, взлетают две галки. Во дворе пахнет плесенью и гнилью. Надо будет развести костры, чтобы отбить этот ужасный запах и прогнать вредителей из тростниковых крыш. Из одного здания вьется дымок. Должно быть, там живут крестьяне, которые должны были присматривать за имением.

Люди с шумом и криком проносятся мимо меня. Во дворе у входа слышится скрип телег, шлепанье ног по грязи. Конюх берет под уздцы лошадь, я неуклюже соскакиваю на землю. Спина болит, когда я наклоняюсь, чтобы снять с ног чехлы, которые защищали одежду от грязи. Я иду назад, откуда приехал, мимо кареты жены, сына, мимо золотистого цвета вола, которого мы взяли с собой на счастье, мимо груженных сундуками, корзинками и коробками телег — назад, к разрушенным воротам. Крестьяне на поле все еще наблюдают за нами. Увидев меня, они надевают свои широкополые соломенные шляпы и принимаются за работу.

От ворот почти ничего не осталось, лишь куча поросших мхом бревен. Бревна, мох, трава вокруг — все покрыто росой и отражает серое небо. Кажется, это место следит за мной в полной тишине, которую только подчеркивают крики слуг из конюшни.

Я не могу пройти через ворота. Зато могу перешагнуть через них. Придерживая полы платья, ступаю на бревно. Красно-коричневая вспышка под ногами заставляет меня отшатнуться. Когда мне удалось восстановить равновесие, это — что бы оно ни было — уже исчезло. Только шорох высокой густой травы подтверждает, что это было на самом деле.

Мне кажется, будто сам воздух наблюдает за мной.

На холме я вижу дом с черепичной крышей. Многие стены отсутствуют, крытые переходы от дома к дому выглядят безопасными, но кое-где отвалилась черепица, они поросли мхом, сквозь полы и крыши пробиваются сорняки.

Это мои ворота, мой забор, мой дом: беспорядок, в котором все находится, — моя вина. Жена в тесной карете, сын, нетерпеливый от усталости и скуки, одиночество этого заброшенного места, моя неспособность или нежелание принять правила утонченной жизни, которые позволили бы мне остаться в столице, — моя вина.

Если бы я знал, что мне еще придется сюда вернуться, я бы получше присматривал за имением.

6. Дневник Шикуджо

В этой неразберихе с переездом потерялась черная эмалевая дощечка для письма с бумагой Мичино-ка и любимая кисточка.

Быть запертой в маленькой карете в течение многих дней — это выматывает и раздражает. Даже несмотря на то, что у кареты хорошие рессоры, а походка волов гладкая и неспешная, трясет так, что ни мягкая обивка, ни многочисленные платья не могут уберечь от синяков.

Иногда нам негде было остановиться на ночь. Приходилось спать в заброшенных полуразвалившихся хижинах. Служанки пытались сделать наше пребывание там более комфортным, но ничего не получалось — сам воздух пах плесенью. Еще хуже, когда нельзя было ехать из-за плохой погоды и нам приходилось целыми днями оставаться в этих неприветливых местах.

В деревне тихо, далеко позади остались крики продавцов и грохот проезжающих по улице карет. Я бы никогда не подумала, что по этим вещам можно скучать, но, как оказалось, можно. Я скучаю.

Всегда тяжело переезжать в незнакомое место, но еще тяжелее возвращаться в свой старый дом. Он так сильно изменился с тех пор, когда мы были здесь последний раз! Утки свили гнезда в моих комнатах, грязных и пыльных. Даже воздух в них спертый, нежилой. Все то, чем я любовалась в саду, либо в беспорядке, либо погибло. Воспоминания о том, что здесь было раньше, лишь усиливают тоску.

Я вдруг оказалась так далеко от своей семьи. Даже муж и сын не могут смягчить боль разлуки с родителями. Здесь сложно не быть одинокой.

И, конечно же, страх. Страх перед природой. Здесь может произойти все что угодно.

Я рассказала о своем страхе Онаге. Она только фыркнула: «Все что угодно? Это здесь-то? Когда столица так и кишит бродягами и ворами, купцами, которые постоянно обвешивают? Город полон зла, госпожа!»

Конечно, она права, но здесь мне все равно неуютно и страшно. Я даже не знаю, какие силы управляют этим местом.

7. Дневник Кая-но Йошифуджи

Я весь промок, когда наконец вошел внутрь. На одном из мостов над прудом не хватает досок, в целях безопасности мне пришлось обойти вокруг, и я наступил в лужу, скрытую за камышами.

— Мой господин! — Хито положил перед плотником ширмы, чтобы он починил их и чтобы было чем закрывать дом, и засуетился вокруг меня. — Господи, вы промокли до нитки! Снимите скорее эту одежду!

— Я в порядке. — Я снял деревянные башмаки и сел на веранду. — Хито, ты напоминаешь мне мою старую няню, когда я был в таком же возрасте, как Тамадаро. Она говорила со мной таким же тоном, как ты сейчас.

— А ваши сендан-сиреневые шелка! Они тоже мокрые! И на них везде зеленые пятна!

Я пожал плечами:

— Прачки их отстирают.

— Пятна от травы? — спросил он с сомнением. Не желая выслушивать очередную лекцию, я жестами заставил его вернуться к работе. Но я все же переоделся, повинуясь смутным воспоминаниям о старой женщине из моего детства.

Дом полон света и шума. Все три комнаты моего крыла освещены масляными лампами. Человек скребет пол веранды тростниковой щеткой. Угольки тлеют в железной печке. Пахнет сандалом. Ветер раздувает тлеющие угли; тонкий дымок поднимается вверх, к деревянным стропилам, и просачивается через треугольные отверстия в карнизе. Порванные ширмы и сломанные решетчатые панели, которые я увидел, как только приехал, теперь заменены новыми, взятыми из соседних зданий. Так я думаю. Ведь невозможно за час сделать новую хорошую ширму, не говоря уже о том, чтобы обнести стеной всю комнату.

Единственная разница между этой комнатой и комнатами там, в столице, не в прибавившихся сундуках с одеждой, не в столике для письма, а каком-то странном запахе. Он кажется очень знакомым, но я никак не могу вспомнить его: немного кисловатый, едкий и дикий.

Я один, хотя дюжина слуг тут же прибежит, стоит мне крикнуть. За исключением этого странного неуловимого запаха, мои комнаты приведены в порядок и выглядят не хуже, чем в столице. Полтора месяца назад мне было жаль покидать город. Почему же теперь этот идеальный порядок раздражает меня?

— Мой господин! — Служанка стоит на пороге.

— Да?

— Могу я?.. — В одной руке она держит длинную палку с кусками хлопчатобумажной ткани на конце. Длинный рукав, за которым она прятала свое лицо, соблюдая правила приличия, пыльный и увешанной паутиной. — Я не смогла дотянуться до паутины, чтобы убрать ее, поэтому я сделала это. — Она потрясла палкой.

Над моей головой висела огромная паутина, с одной стороны серебристая от проникающего через отверстия в крыше вечернего света, с другой — золотая от света ламп в комнате. Паук, который сплел такую паутину, должен быть просто огромным.

— Пусть останется.

— Господин? — от удивления она забыла прикрыть лицо: молодое, простоватое. — Но паук…

— Он здесь живет намного дольше, чем я. Какое право я имею его выгонять?

— А как же детеныши! — спрашивает она.

Я почувствовал внезапную боль, подумав о своем сыне, ползающем по этой паутине.

— Я их не видел. Только паучиха. И я.

Я уверен, что служанка хочет мне возразить, но, к счастью, это невозможно. Чтобы переменить тему, я говорю:

— Что за странный запах здесь?

— Мне так жаль, мой господин. Мы думаем, что в ваше отсутствие здесь были какие-то дикие животные.

Мне сразу стал понятен запах.

— И они мочились в этой комнате?

— Мне очень жаль, но это так. Сейчас здесь все чисто. Запах уже не такой сильный, как был. К завтрашнему дню мы постараемся его вывести совсем. Может, вы поспите сегодня в другой пристройке?