Отравленная роза (СИ)

— Ты же хочешь этого, — утвердил он, насмехаясь, дыша как загнанный зверь.

Сдерживаться долго он не сможет, но нужен ответ, согласие – это своего рода извращенная игра в хищника и жертву. «Лили» едва различимо помотала головой из стороны в сторону. Он схватил ее за скулы, отчего губы подались вперед, напоминая рыбку.

— Скажи правду.

Он не знал сам, почему издевался над ней, грешил… Молчание, все тот же взгляд наполненный слезами.

— Говори! — проревел он.

— Я… не хочу…. — простонала она скомканным голосом.

Зря Аллегра этим занимается, он видел, как тело вздрагивает от прикосновений. Мужская ладонь аккуратно, без агрессии проскользила по животу, опустилась ниже и постаралась раздвинуть напряженные бедра. Упирается… Он помог себе ногами, в последний раз применяя силу, знал, что она сдастся… Пальцы изменили тактику и стали ласкать спокойнее, нежнее. Их глаза были прикованы друг другу, он ждал, когда Аллегра ответит. Тело ее предавало, подрагивало, бесконтрольно подалось вперед, отчего взгляд выражал волну нового ужаса. Она не могла больше сопротивляться и застонала.

~~ Грубость исчезла, её заменили прикосновения, ласки, я отвечала, больше не могла противостоять. Северус довел до грани, стал другим, позволил трогать себя, гладить спину, грудь. Ужасное чувство неправильности всего происходящего. Я любила его и теперь ненавидела всей душой, почти так же сильно ненавидела себя за эти поцелуи и нежность, что старалась в себе подавить. Я почувствовала рывок, и ужасная боль разорвалась внутри, я вскрикнула, не в силах сдержаться, старалась оттолкнуть его, но он напирал сильнее, начал двигаться, принося новые волны боли и неподдельного страха. Ненавижу, все больше и больше, презираю…

Moartea nu este sfârşitul ( румынский) – «смерть – не конец».

КОЛЛАЖ К ГЛАВЕ: http://s54.radikal.ru/i146/1001/59/0f0a432e292a.jpg

====== Глава 18. Треугольник совести. ======

Изъял любовь томительно гнетущую в груди,

Забрал тепло и душу обесчестил,

Наполненные похотью тела запутались в ночи.

Движения сердец на славу мести.

Безмолвное повиновенье быстрых поцелуев,

И тренье пламени несбывшихся надежд,

Ты был жесток, самозабвенно тайное даруя.

Увел в безумный шорох скинутых одежд.

Забрал свое по жизненному праву,

Не оправдав несбывшейся любви,

Я пленник тьмы, священник, ожидающий конклава,

Я грешница – трагедия запятнанной души.

Исчезнет ненависть, казавшаяся важной.

И боль отступит, выставляя равнодушия фасад,

Я буду мстить, и месть окажется бесстрашной,

Я буду жить, пройду сквозь времени безликий ад.

Вернусь сквозь тьму необоснованных ошибок,

Ведущихся у вечности на кратком поводу,

Ты цель, оправданная горечью болезненных ушибов,

Я ненавижу и отчаянно люблю

( как всегда моё)

Прикосновения, пальцы на животе, трагедия двух судеб в несбывшихся мечтах. Ты звал с собой, на время, ненадолго, искал руки, целовал, жаждал. Извергал жар негативных эмоций, казалось, я разбираю в вожделенном лепетании: «Сука», но ты снова трогал, снова брал, забирая невинность до последней капли, не смотрел в завтра, не останавливался на паузы, убивал свою боль. В твоих черных глазах уже не было зла, но и нежность извергалась странной агрессией.

Спасибо, благодарю тебя за грубость и истязание. Ты видел мою страсть, пил её с жадностью; зарываясь в рыжие волосы, вдыхал аромат, ничтожный, фальшивый запах той, что забрала судьба. Заставлял выгибаться навстречу, стонать под гнетущими ласками, дарованными другой. Я брала, забирала тебя без остатка, насыщалась чужой любовью, насилием. Жестокий, грубый, но ты не бил, ты мучил другим, эти чувства предназначались не мне. Истощение перекрывалось новыми всплесками удушающих объятий.

Ненависть простиралась от границ похоти, я хотела проклясть тебя, посмотреть на агонию физической боли, но не могла. Когда ты рывком оказывался надо мной, грубо теребя ненастоящие волосы, царапая лицо спятившими руками, заставлял страдать и отдаваться множество раз. Стоны не затихали. Хриплые вздохи, писклявые мольбы прекратить надругательство, изъять себя. Не слушал. Мерлин! Этот сон оказался явью, жестоким воплощением реальности, грубым совокуплением.

Ты ведь не хотел этого, но и не извинялся за причиненную боль, когда моя кровь залила простыни, растекаясь алым пятном. Ты не стирал следы алчного секса, купался в багровой жидкости моих страхов, снова заставляя стонать. Наслаждение, ты удовлетворял меня, касаясь висков губами, покрывая влажными поцелуями спину, хватал за плечи, неистово прижимая к себе, сжимал волосы, заставляя голову запрокидываться и снова молить о пощаде. Инквизитор, богохульник, я ощущала тебя внутри, желая, чтобы чувство заполненности пропало, но вновь выгибалась навстречу желанию. Я была под тобой, извивалась, научилась бороться в пламенной неге, делала то, что ты хочешь, выполняя приказы до их озвучивания.

Гримаса боли и удовлетворения, ты позволил трогать себя с нескрываемым отвращением. Бледная грудь мерцала в свете языков камина, ласкающих спятившие тела теплом и светом. Целовала твой лоб, словно прощаясь с покойником, извращение, готова была произнести непростительное заклятие, но не хотела, чтобы ты умирал…

Я смотрела на обездвиженного мужчину, распластавшегося на кровати, он не напоминал спящего ангела, а наоборот, внушал облик дьявола во плоти. Хотелось приникнуть, совратить, заставить двигаться вновь, но на этот раз контролировать, поработить. Я раба для любовных утех, грязная опороченная шлюха, неспособная смыть грехи, нежелающая очиститься от терпкого запаха мужчины. Безвольная субстанция в твоих руках, готовая прогибаться, подчиняться беспрекословно.

Едва прикрытая простынями нагота, ты не красив, но так притягателен в своей таинственной агрессии. Белая льняная рубашка, пропахшая стойким запахом крепкого виски, черные измятые брюки в моих окровавленных сладкой ошибкой руках. Нежность в последний раз кольнула где-то глубоко на сердце, заменяясь величественной и в тоже время низменной ненавистью, покрывающей все тело налетом прикосновений овладевшего мной мужчины. Я не жертва, я зверь, хищник, но он поймет это, лишь когда проснется.

Брюки Северуса висели на моих худых бедрах, а рубашка не по размеру казалась огромной, слишком свободной для худеньких плеч. Он простит меня за воровство, но я не смогу простить себя за ненависть, волнами исходившую из использованного грязного рассудка. Завтра наступило… Страшно? Нет, его глаза не будут значить ничего. Усилие над собой и женское тело стало поддаваться магии, превращаясь в нечто грубое худое, но сильное. Рыжие волосы укоротились и почернели. Черная мантия, отрытая из груды хлама сундука, была трансформирована по размеру. Ты простишь меня за это? Вряд ли…

*

Мужчина шел по коридору просыпающегося замка. Ни души, солнце только всходило, поливая каменный пол нечетким светом из окон. Не было случайных встречных, нарушающих тишину студентов скитающихся по Хогвартсу до подъема, не было заспанных учителей – ранних пташек субботы. Он шел в одиночестве, впитывая последние воспоминания от холодных стен, ища успокоение в последних мыслях о произошедшем, в них же – отчаяние и грусть. Черные волосы спадали на лицо, осенённое тоскливой гримасой душевной мигрени. Тихие шаги, шелест мантии, твердое ощущение нереальности, ватные ноги...

Фальсификация, насмешка природы, в теле мужчины была теперь уже не девушка, а женщина, кротко, но уверенно ступающая к неизбежному, привыкая к новой судьбе.

«Он будет моим, пусть не сейчас…», — твердое убеждение сопутствовало досаде на периферии нежности и ярости.

Использованная игрушка в облике другой женщины, простодушная подстилка, готовая на все ради себя. Она знала, выход есть — это борьба с собой, игра с миром в переодевание. Завладеть и уничтожить, теперь Аллегра была готова, она избрала путь, и все встало на свои места. Тяжелые двери распахнулись, увлекая в сырую пустошь опавших деревьев и начинающего новый день рассвета. Влага отзывалась склизким хлюпаньем под чужими ботинками, одними из трофеев, которые удалось унести с собой. О! Аллегра будет хранить его одежду вечность, изредка зарываясь в угасающий запах мужчины, засыпать в объятиях миража. Притворяться, что это Северус лежит рядом с ней, ведь любовь так просто не уйдет. Теперь она немного иная, устрашающая, способная на многое.