Призрак и гот (ЛП)

Никогда не был так рад тому, что мама сердится на меня.

— Хорошо.

Она развернулась на каблуках и зашагала по коридору.

— Но Джулия… — поспешил за ней Миллер.

— Спасибо, — поблагодарил я Сару. — Чем я могу тебе помочь?

— Когда я попала в больницу, мой брат дал мне свой орден Святого Михаила. Он все еще лежит в моей папке. С меня сняли его, чтобы сделать рентген. Я хочу, чтобы орден вернули ему.

— Думаю, что смогу это сделать. — Попасть в архив будет сложновато, но я должен ей помочь. — Мне нужно кое-что сделать сначала, а потом я вернусь.

Она склонила голову на бок и скользнула по мне оценивающим взглядом.

— Ты пойдешь за блондинкой.

Я кивнул.

Она покачала головой.

— Удачи тебе. Судя по ее виду, с ней нелегко.

И только после того, как Сара укатила в коридор, я понял, что все оставили меня связанным. Черт, я мог бы уже одеться. Кто знает, сколько времени осталось Алоне.

— Сара? — позвал я. — Мама? Эй!

К счастью, дверь в мою комнату снова открылась.

— О, как хорошо, — сказал я. — Я думал, ты уже успела далеко…

Моему мозгу потребовались несколько секунд, чтобы осознать то, что я увидел — кто-то, не моя мама, вошел в палату задом, вкатывая за собой кресло-каталку. Занятое, современное кресло, чей пассажир сидел, наклонившись под странным, неестественным углом.

— Уилл! — воскликнула Джуни каким-то визгливым полубезумным голосом. Она развернула кресло, чтобы встать ко мне лицом и в меня вперились пустые и безжизненные глаза Лили. На ее коленях лежала спиритическая доска. — Мы так рады, что ты пришел в себя.

Глава 17

Алона

Мне потребовалось сорок пять минут, двенадцать автомобилей и один эвакуатор, чтобы добраться домой, используя замысловатую систему перескакивания из одного транспортного средства в другое. Я ехала в машине, пока она не сворачивала с нужного мне маршрута, после чего выпрыгивала из нее или ждала, когда она встанет на светофоре, чтобы пересесть в другой автомобиль, следующий в сторону моего дома.

Должно быть, у духов для путешествий есть способ получше, но у меня не осталось времени на то, чтобы это выяснять. Странное тянущее чувство, ощущаемое мной в палате Киллиана, становилось все сильнее и сильнее.

Последние три квартала до дома я прошла пешком. Взрослые парковались у своих домов, возвращаясь с работы, дети доигрывали в салки перед ужином. Приближалось лето, мое любимое время года. По утрам можно поздно вставать и все равно успеть улизнуть из дома до маминого пробуждения, можно целыми днями заниматься чем хочешь и ходить куда хочешь, и можно чуть ли не каждый день ночевать у Мисти и при этом никто заподозрит, что больше всего на свете мне не хочется возвращаться домой.

Я смотрю теперь на свой дом другими глазами. Я почти не помню первые двенадцать-тринадцать лет, проведенные здесь в относительном счастье, потому что сейчас уже кажется, будто все они лишь вели по нарастающей к последним нескольким годам сплошного страдания.

Вот тут на дорожке мама на коленях умоляла отца не уезжать. Тут он проехал по аккуратно выложенным и ухоженным клумбам, чуть не перевернув купальню для птиц, чтобы не сбить маму, но его это не остановило. То окно на втором этаже, рядом с ванной, заколочено потому, что, выйдя из душа, мама «поскользнулась» на мокрой плитке и, падая, разбила стекло и порезала себе руку. Когда я нашла ее там, душевая была совершенно сухой, в отличие от мамы, залитой больше алкоголем, чем кровью, а последней на полу было предостаточно. А гаражная дверь… о ней даже говорить не хочу. Неужели так трудно посмотреть, открыта ли она, прежде чем давать в машине задний ход?

Я шла к дому, ощущая привычную напряженность, от которой сводило скулы и деревенели плечи. Мама никогда не била меня, как бы пьяна не была. О нет, Шерил Дэа на это не способна. Вместо этого она психологически и эмоционально душила меня. Как же, Шерил — жертва изменника мужа. Сама она ни в чем не виновата.

Но самое печальное и жалкое в этом всем то, что мама ведет себя так для отца. Будто, если она покажет ему, как без него потерялась и несчастна, он к ней вернется. Где в этом логика? Я бы сделала вид, что не нуждаюсь в нем и никогда не нуждалась. Хотя, наверное, мне даже не пришлось бы делать такой вид. Я бы никогда и никому не позволила так вывернуть себя наизнанку, как мама позволила отцу.

Проблема моей мамы в том, что она была наделена лишь одной красотой. Я не такая, совсем не такая. Помимо ее внешности я еще взяла и папины мозги. Отец по желанию может быть хладнокровным и расчетливым сукиным сыном. Единственное, что он делал, когда до него доходили слухи о маминых заморочках и выходках (некоторые из наших соседей дружили с ним и его новой женой) — звонил мне.

Всем интересно, что я делала в день своей смерти. Что заставило меня, не глядя, бежать через дорогу? Из-за чего в ежегодном альбоме выпускников вместо цветной фотографии ведущей школьной чирлидерши будет черно-белое фото с памятной записью?

Боже, как бы мне хотелось, чтобы на это была какая-нибудь классная причина. Ну хотя бы интересная. Правда же в том, что это был мой совершенно обычный день.

Я собиралась захлопнуть дверцу своего ящика в спортивной раздевалке, когда зазвонил мобильный. Если бы папа позвонил хотя бы на пару секунд позже, или если бы я не обратила внимания на звонок, моя жизнь бы существенно изменилась. Отец договорился встретиться с мамой перед работой в 7:30 утра у Эйклеберга и Фейнстейна, чтобы обсудить изменения в мамином содержании, моих алиментах и то, как будет оплачиваться мое обучение в университете. На самом деле папа уже решил, что я буду учиться недалеко от дома, кто-то же должен присматривать за мамой. Поэтому он и купил мне в подарок на окончание школы Фольксваген Эос.

В общем, было 7 утра, и отец хотел знать, не могу ли я позвонить маме и убедиться в том, что она встала и едет на встречу.

Я могла бы объяснить ему, что я уже в школе. Папа не вдавался в подробности моей школьной жизни и, вероятно, не знал моего расписания, в особенности то, что я ходила перед занятиями на урок физкультуры. Но я не стала ему ничего говорить. Я знала, что сам он не будет ни звонить домой, ни поедет туда, так же как знала и то, что мама, скорее всего, сидит дома и ожидает именно того, чтобы он или приехал, или позвонил ей. Но если бы она не пошла на эту встречу, Джиджи — новая жена отца — еще больше стала бы давить на то, чтобы он ограничил нас в деньгах. Она хочет ему родить, а он ответил, что не потянет других детей.

Это должно было быть просто, я делала это уже десяток раз — выдумать уважительную причину, по которой можно слинять из школы или с чирлидерской тренировки, или с вечеринки, поехать домой, прибрать весь тот бардак, что устроила мама в надежде привлечь папино внимание и отправить ее в постель, или в больницу, или куда-то еще, в зависимости от ее состояния. А потом снова вернуться к нормальной жизни и притвориться, что у меня все в полном порядке.

Но в тот день, восхитительный прохладный первый майский день, что-то внутри меня щелкнуло, и я сорвалась.

Она все разрушала.

«Я ненавижу ее», — вот что я думала, ступая на Хэндерсон-стрит. Если в виде автобуса меня настигла карма, то кто-то мог бы решить, что я получила то, что заслужила за свои мысли. В конце концов, если разумно смотреть на вещи, отец был не меньше мамы виноват во всем происходящем. Это он изменил и бросил ее, он использовал меня в качестве щита. Но она должна была собраться с силами, взять себя в руки и хоть отдаленно напоминать моего родителя, а не гигантскую черную эмоциональную дыру. Она же отказывалась это делать.

Стоя возле своего дома — нет, ее дома с того утра понедельника, я вновь чувствовала сосущее чувство возмущения и обиды. Я умерла, но мама продолжает контролировать мою жизнь, удерживая меня здесь в заложниках своим «незавершенным делом», как любит называть это Киллиан.