Патруль (СИ)

Я была настолько уверена в тщетности усилий Себастьяна, что по-настоящему удивилась, когда услышала позади себя тихий и шелестящий голос, пусть и не очень внятный, но, тем не менее, разобрать можно почти все:

– Чего надо-то?

Ну, надо же, у Себастьяна получилось! Теперь, главное, не делать резких движений, вести себя уважительно и не бояться – в этом случае домовой обидится и вряд ли хоть раз с вами заговорит. Не знаю, как Себастьян, а лично я это создание не вижу, ведь домовой очень не любит показываться людям на глаза. Стоит сказать «спасибо» уже только за то, что он решил переговорить с нами.

– Извини, хозяин... – заговорил Себастьян. – Я б тебя не побеспокоил, если б не нужда великая. Хозяйку твою прежнюю убили, и мы даже знаем, кто. Нам надо хоть что-то узнать об этом человеке, откуда он прибыл, кто его сюда послал...

– А зачем?

– Дело-то плохое получилось, надо бы в нем разобраться.

– Да чего уж там разбираться, поздно уже... – мне показалось, что домовой вздохнул. – Нет больше Сташи.

– Все одно так дело оставлять нельзя... – продолжал Себастьян. – Хозяин, нам помощь твоя нужна. Говорят, Сташа была хорошим человеком, зато ее родственник ее оказался полной дрянью.

– Это верно... – ну, раз домовой все еще разговаривает с нами, то, значит, все еще переживает смерть Сташи. – Я, как только этого гостя нежданного увидел, сразу понял, что он недобрый человек с черными мыслями, у него при себе черноты и зависти был едва ли не ворох, только до Сташи это не дошло – как же, родная кровь пожаловала! Я забеспокоился, стал ей нашептывать правду, а она ничего не слышит! Тогда пришлось действовать так, как я мог – у недоброго гостя их рук то и дело кружки вырывались и бились, тарелки на пол падали, спотыкался он на ровном месте, а до Сташи все не доходило, в чем тут дело. Раньше она всегда ко мне прислушивалась, а тут – как отрезало. Поневоле стал делать так, чтоб посуда и у Сташи билась да колотилась, я ее и под руку толкал, когда она ухватом горшок в печь ставила или же доставала его оттуда... На праздничную скатерть, что Сташа на столе расстелила, я полный горшок щей разлил...

– Лихо.

– А что мне еще делать было? Надо же незваного гостя из дома гнать, а для этого годится все! До того дошло, что я хозяйку по ночам душить стал, так, чтоб не продохнуть было. Сташа знала, что до смерти я ее никогда не задушу, а потому как только проснется, отдышится, и сразу же спрашивает – «К худу или к добру?». Понятно, что к худу – я ее за волосы дергал, щипал, а то и вовсе стукал! Думал, испугается Сташа, выставит племяша вон – я ж вижу, что от этого приезжего добра ждать не стоит, таких и на порог пускать нельзя! Кажись, постепенно даже до Сташи стало доходить, в чем тут дело – мы же с ней раньше жили в полном согласии, а сейчас, после появления родственника, я стал крепко недоволен. Беда в том, что не от каждой родни избавиться можно, тем более что племяш с пустыми руками и уезжать не хотел.

– Этот приезжий что-то искал в доме?

– А то! Каждый день по дому шастал, все перевернул, везде исползал, да только ничего у него не получилось. Он ведь потом чего удумал! – решил, что я ему могу помочь в поисках. Стал просить: «Домовой-батюшка, помоги, подскажи, где спрятано то-то...». Мог бы и не стараться – это Сташе я помогал искать пропавшее добро, если она просила, а для этого чужака пальцем не пошевелю.

– Что он искал?

– Ту же ухоронку, что и ты. Из-за нее они со Сташей и повздорили... Вспоминать об этом не хочу.

– Может, имена какие тот человек называл?

– Да было, тогда, перед тем, как он Сташу убил, они повздорили крепко, до такой ругани дошло, какой в этом доме и не бывало никогда! Тогда племяш поминал чужеземное имя, только я его не совсем разобрал. То ли Оро, то ли Орро...

– А эта ухоронка... Кто ее содержимое забрал?

– Ты об этом бабу спроси, которая рядом с тобой. Я ее уже видел – она сюда с другим мужиком приходила. Они вдвоем тогда весь подпол облазили, потом ушли, но тот мужик возле ухоронки ненадолго задержался – враз просек, что тут такое. Умный человек был, знающий, но мне не понравился, а я в людях за долгие годы разбираться научился. Через день он вернулся, велел хозяевам выйти, и забрал все, что было спрятано в ухоронке. Ворюга он, и больше никто! Терпеть не могу таких, жадных до чужого добра! А еще он себе на уме, из тех, что все творят тихой сапой...

А ведь и верно – когда мы с Грегом уходили отсюда, осмотрев подпол, напарник сказал, что ему надо еще разок оглядеться, и попросил меня выйти из дома – одному, дескать, сподручнее. Помнится, тогда он отсутствовал всего несколько минут. Потом, перед нашим отъездом из деревни, велел крестьянам принести к дому Сташи все те вещи, которые жители забрали из дома умершей женщины, и там же, зайдя в дом, взял содержимое ухоронки. Теперь мне хотя бы понятно то, отчего нынешняя владелица этого дома так перепугана: а то как же, в их доме патрульные уже не в первый раз что-то ищут, а что именно – не говорят! Понятно, что ни на что хорошее тут не подумаешь.

– И что в той ухоронке было?

– А вот это уже не ваше дело, да и не мое тоже. Я к той закладке в стене и близко не подходил – неприятно. Эту ухоронку еще прадед Сташи заложил, перед смертью о ней родственникам говорил, правда, сказал не все – прадеда внезапно удар хватил, помер быстро, изъясняться в то время он почти не мог, только мычал, пытался произнести хоть что-то...

– Родственники потом ту ухоронку нашли?

– Сын хозяина нашел – он слова отца понял, пусть и кое-как. Ну, открыл, поглядел на то, что там есть, да и снова закрыл. Решил, что коли его отец помер, не сказав все, что хотел, то значит, Небесам так было угодно, а с ними спорить не следует. Потом уже он перед своей смертью детям сказал об ухоронке, и велел ее не трогать. Никто ее и не касался, даже к тому месту особо не притрагивались, да и не говорили об этом никогда.

– А сестра Сташи...

– Не любил я ее. Вертихвостка была еще та! Красы в ней, как и в Сташе, особой не было, ума тоже не наблюдалось... Одно слово – дура. Вышла замуж за какого-то проезжего молодца, который мне совсем не понравился. Прохиндей был еще тот, в деревне бы такой не ужился. Помнится, в приданое за дочкой отец все деньги отдал, какие за многие годы в семье скопили, а тех денег было немало!.. А вот Сташа была хорошим человеком! Ой, как жалко ее!

– Сестра Сташи знала об ухоронке?

– Конечно, знала. Только ее отец, незадолго до отъезда дочки, наложил на нее заклятие, чтоб она о той ухоронке не помнила – знал, бедолага, что девка бестолковой уродилась, скажет что угодно и кому угодно! Заклятие, как видно, действовало, сестрица Сташи об ухоронке и не помнила, а перед смертью с нее заклятие сошло, вот и рассказала своему сынку о семейной тайне. Потому тот сюда и заявился, чтоб свою лапу наложить... – внезапно голос домового стал слабым. – Все, поговорили мы с вами – и хватит, идите отсюда подобру-поздорову!

– Спасибо тебе, хозяин... – поклонился Себастьян, но ответа не было. Как видно, домовой решил, что общения с гостями ему хватило с лихвой, и нам оставалось только еще раз поклониться, и уйти из дома. Во дворе нас ждала нынешняя владелица дома, которая чуть испуганно смотрела на нас – как видно, боялась, как бы мы ей не сказали какие-то страхи о доме, в котором она сейчас живет.

– Ну что ж, хозяюшка, все в порядке... – Себастьян улыбнулся. – Беспокоиться вам не о чем, живите спокойно. Одно вам можем посоветовать: домовой в этом доме хороший, вы его не обижайте, а он-то о вас всегда позаботится. Вы уж относитесь к нему со всем уважением, и тогда будете за ним, как за каменной стеной.

– Ой, спасибо!.. – судя по неподдельной радости на лице женщины, мы сняли с ее души немалый груз опасений и страхов. – Да как можно домового обидеть! Позаботимся о нем, о нашем батюшке, не сомневайтесь!

– Ну и хорошо!..

Когда мы вновь шли по улице, напарник поинтересовался:

– Ну, что скажешь?