В оковах страсти

— Вы еще здесь, графиня? — тихо произнес он.

Не издав ни звука, я только кивнула.

— Я шел по дороге, — сказал он, обращаясь в большей степени к себе самому. — По дороге, такой темной…

— Ты был мертв! — выкрикнула я и в страхе закрыла рот рукой.

— Мертв? — На мгновение воцарилась тишина. — Я не знаю этого, графиня. Темнота окружала меня, кромешная темень. Глубокая, бесшумная ночь. — Я слышала его тяжелое дыхание. — И темнота была тяжелой; она давила на меня, как подземный дух, лишала меня воздуха и заставляла мерзнуть… У Тора — бога грома и плодородия — все эти истории о Валхалле и воинах, которые ждут павших в бою — сплошное вранье. Смерть черна, как ночь, и ты находишься с ней один на один… — Он закрыл глаза. — Я чувствовал вашу руку Элеонора. Такую теплую, когда ледяной налет почти сковал меня, — то были вы?

Я уткнулась ему в рукав одежды.

— У вас все лицо мокрое. — Его рука приблизилась к моему лицу, и пальцем он поймал слезинку. — Вы плачете? Из-за меня?

— Конечно же нет! — возразила я. — Нет, конечно, нет.

Он слабо улыбнулся, встретившись глазами с моим взглядом. Какой-то скрытый источник вернул его щекам прежний цвет.

— Схожу за водой… — пробурчала я и опрометью бросилась к двери.

На улице, с трудом переведя дыхание, я прислонилась к стене дома. Я была пьяна. Он жил. Дикий хоровод сцен пронесся в моей голове — змеи, черные знаки на светлой коже, темно-синие круги у него под глазами и трупные пятна, без сомнения, свидетельствующие о скорой смерти… Король эльфов, на коленях у огня, непреклонный, непобедимый. Бессмертный.

— Боже, смилуйся, не мучай меня… — пробормотала я.

Мне все это приснилось, я была трезва. Он скончался. Удары его сердца, как струи воды, пролились сквозь мои пальцы. Когда вернусь, то найду труп.

Перед дверью стояла кружка с водой. В спешке я отпила из нее и толкнула ногой дверь. От возникшего потока воздуха пламя свечи замерцало. Он вытянул мой крест из-под повязки и начисто вытер его. В свете свечи сверкнули драгоценные камни; он раскачивал его на цепочке и задумчиво рассматривал. От того, что он бросал мрачную тень на стену, на мгновение мне показалось, будто с ним в воздухе парил Христос. Игра теней прекратилась. Эрик выпустил из рук цепочку, увидев меня. Не проронив ни слова, он схватил мою руку, вложил крест в ладонь и зажал пальцами, будто бесценное сокровище. Когда он выпрямился, иссохшая от температуры кожа под железным кольцом растрескалась и вновь начала кровоточить. Если бы этот ошейник когда-нибудь все же сняли, то на шее остался бы ужасный рубец. Зловещая память на всю его жизнь… При взгляде на рубец я опять испытала чувство жуткого стыда. Я принесла лекарство, захватила пальцами из пузырька немного мази, приготовленной из алтея, и хотела нанести ее на трещину на коже, но Эрик оттолкнул мою руку.

— Оставь это… — пробурчал он.

Покраснев, я взяла связку корпий и заменила повязку на ране на его бедре, от которой исходил неприятный запах. Я знала, что делаю ему больно, и слышала, как он скрипел зубами, сжимая в кулаке пучок соломы. Когда я закончила эту процедуру, он глотнул из кружки воды и с закрытыми глазами опустился наконец на соломенный настил, служивший ему постелью.

Ночной влажный холод стелился по полу. Шерстяной платок, в который я плотно закуталась, покрылся изморозью. Ноги мои превратились в ледяные столбы, да и на руках Эрика появилась гусиная кожа. Я подоткнула со всех сторон одеяло на Эрике. Съежившись от холода, присела совсем рядом с ним на корточки, но лучше бы мне взять его на руки, чтобы охранять каждый исстрадавшийся вздох. Я считала эти вздохи, сравнивала их, не осмеливалась изменить позу, боясь, что Бог в свирепом расположении духа вводит меня в заблуждение и на этот раз даст ему умереть.

Прошло много времени, пока он вновь открыл глаза и взглянул на меня.

— Вы твердый орешек, графиня, этого у вас не отнять.

Я почувствовала облегчение. Голос его был почти таким же ироничным, как и всегда, а на его фамильярное обращение, которое порой доводило меня до белого каления, я, как и раньше, уже начинала злиться. По прошествии последней ночи, когда он рассказал мне о своем высоком происхождении, в обращении ко мне чувствовалось больше язвительности, колкости. Мой графский титул был для него не более чем желчно-горький фарс, равно как для него должность конюха.

На улице уже взошло солнце, и по створке окна, которое я забыла закрыть, застучала капель. Пол, солома — все в этой каморке было пропитано утренней сыростью. Одежда моя стала влажной, и я чувствовала себя совсем разбитой не только из-за ночного дежурства.

— Долго ли я лежу здесь?

Я медленно вытянула затекшие ноги. Крест, который я до сих пор держала в руке, оставил глубокий отпечаток, а пальцы не слушались, будто деревянные, до такой степени, что я не могла справиться с замком.

— Я приехала вчера вечером, а ты уже лежал здесь одну ночь и один день, то есть сутки. На вас было совершено нападение, ты помнишь это?

Его глаза распахнулись от ужаса.

— Целый день? О бог мой Один, я должен скакать в замок. Быстро помоги мне встать, это важно…

Волнуясь, он вновь перешел на свой родной язык и попытался подняться. Я с усилием уложила его на солому.

— Ведь ты же не дойдешь даже до двери, не говоря уже о том, что не сможешь сесть на лошадь, — сухо подметила я. — Кроме того, ты ничего не получишь. Скажи мне, о чем речь. Может быть, я смогу помочь.

Мгновение он зло смотрел на меня, так как я опять вмешалась не в свое дело, и уже была почти готова накричать на него за то, что он считает меня глупой, но я все же нашла его здесь и…

— Они хотят атаковать замок в день праздника, когда торжественно отмечают въезд Иисуса Христа в Иерусалим, — сказал он, к моему большому удивлению, и чуть повернулся на бок, чтобы лучше меня видеть. — Они планируют внезапное нападение, насколько я понял, с двух сторон, и я даже видел одно осадное оружие… Граф должен узнать об этом. Следует освободить посад от людей — уже ночью может начаться наступление!

Вербное воскресенье! Это было утром — то воля Божья, захватчики могли уже продвигаться по направлению к замку! Враг хорошо все рассчитал — начать войну в Страстную неделю. Каждый знал, что Клеменсу фон Хайнбаху было абсолютно безразлично учение Церкви; некоторые утверждали даже, что он имеет дело с самим дьяволом. Разве не чертовская задумка — развернуть боевые действия на Пасху? На этот раз папа точно на все времена отлучит его от Церкви.

Казалось, Эрик прочитал мои мысли.

— Вероломный план, без сомнения. Он думает, что возьмет замок без боя, потому что жители будут на молитве в часовне…

Я села поудобнее.

— Как тебе удалось добыть эти сведения?

Он взял кружку и выпил воды.

— Я отстал от других, чтобы не подвергать их жизнь опасности, ведь меня могли узнать. И тут услышал разговор двух солдат… Мы были уверены, что нас никто не заметил, но перед городом они нанесли удар. Они набросились на нас, как рой шершней, — у маленького оруженосца просто не было шансов, они снесли ему голову с плеч, прежде чем я смог прийти на помощь. То был неравный бой. — Он задумчиво посмотрел на свой живот. — Думаю, что цепь спасла мне жизнь. Копье скользнуло по ней, а ведь было нацелено в грудь…

Только теперь я заметила серебряную цепь, частично скрытую под ошейником, бирка которой скатывалась на спину. Серебряная пластина величиною с кулак, с вмятинами. Я спросила, кто дал ее ему? Еврей? Или какая-нибудь женщина? В свете горящей свечи цепь весело блеснула мне, как звезда в ночном небе.

Между тем ему удалось сесть, и он начал рыться в одежде, которую оставила батрачка. Я опять увидела орла и то, что при движении он причудливо искажался.

— Почему ты делаешь это?

Он, удивленный, даже прекратил свое занятие.

— Что?

— После всего, что сделал с тобой мой отец, ты все еще хочешь скакать к нему, чтобы предупредить?